Кроссман умер сравнительно рано, кажется, от рака, оставив миру «Дневники» — блестящие страницы об английской политике, обидно было, что в них не мелькнуло мое скромное имя (слезы!) — наверняка он забыл о такой мелкой сошке и маленькой мошке (слезы! слезы!).
— Кошки не любят мошек, хотя мошки любят кошек! — заметил Кот. — Как ты можешь рассчитывать на место в сердце английского интеллектуала или, как говорите вы в России, интеллигента?
А я, каюсь, мечтал стать интеллигентом. В коммунистической России интеллигенцию традиционно уважали, порой без всяких на то оснований. Особые ласки партии доставались писателям, и в их творческом союзе неизменно состояли заместители председателя КГБ. Как я рвался в эту неземную компанию! Как завидовал бескорыстным, честным гениям, которые сходили за обыкновенных людей, когда неторопливо хлебали в Дубовом зале ЦДЛ рыбную солянку, пропуская для вдохновения рюмку-другую-третью водочки!
Впервые о том, что на Западе интеллектуалов ценят гораздо ниже, чем процветающих бизнесменов или сенаторов, я впервые осознал после своей отставки, когда на волжских круизах читал просветительские лекции англо-американским туристам на их родном языке. Поскольку в моем творческом багаже уже была пьеса и много статей, я представлялся англичанам не только как лектор, но и как писатель и журналист, — в советской аудитории это укрепляло престиж. Но мои подопечные реагировали на такое представление вяло и даже со снисхождением, и тогда, будучи кандидатом наук, я решил украсить себя званием «профессор». Отношение моментально изменилось («Ах, профессор, ох, профессор!» — ведь это уже преподаватель в университете!), а когда по ходу перестройки я признался в принадлежности к КГБ, то моя популярность резко взлетела и меня почтительно стали именовать «полковником». Оказалось, что шпионы популярнее разных писак и прочих интеллектуалов…
— Мне кажется, в целях саморекламы ты сделал из мухи слона! — вмешался Кот. — Разве в Англии не ценят мозговитых людей? Конечно, налицо масса бездельников, почему-то полагающих, что им надо платить за пачкотню, которую они нацарапали! Но их не так много, как в России, где каждый пьяница, прочитавший Михаила Булгакова, уже считает себя Мастером, строчит у себя на кухне опусы и бегает по редакциям. Труд интеллектуала, если честно, это Большой Кайф, а редко кто в мире получает удовольствие от своей работы. Труд владельца лавки или брокера намного тяжелее, порой это адская работа, которая всегда на грани риска и почти не приносит радости. Кстати, большинство английских писателей не кормилось одной литературой: Шекспир был директором театра, Рэли работал и царедворцем, и мореплавателем, Бэкон являлся лордом казначейства и лордом-канцле-ром, слепой Мильтон в ранние годы работал учителем, философ Локк был секретарем департамента торговли, драматург Конгрив трудился секретарем по делам Ямайки, сентименталист Ричардсон владел магазином, автор трудов по политической экономии Рикардо — банкир, как потом и поэт Т.-С. Элиот, а уж твой коллега по шпионажу Даниель Дефо был и барышником, и кирпичником, и черепичником, и лавочником… Это тебе не бумагу марать!
— Будто ты в этом что-то понимаешь! — возмутился я.
— Коты — самые рафинированные интеллигенты. Кто еще так долго и так мучительно размышляет о судьбах мира, сидя на подоконнике и наблюдая, как пролетают мимо окна воробьи? Я написал бы об этом, но боюсь испачкать лапы чернилами…
Англичанам многие авторы приписывают НЕДОСТАТОК ВООБРАЖЕНИЯ, который считают обратной стороной практицизма и здравого смысла. Как правило, делается ссылка на то, что Англия не потрясла мир великими композиторами и художниками, ибо музыка и живопись требовали полета высокой фантазии, а тут англичане слабаки. Как заметил уже упомянутый Николас Певзнер, «то, что английский характер приобрел в терпимости и справедливой игре, он потерял в фанатизме или по крайней мере в той его интенсивности, которая одна может вызвать к жизни величайшее в искусстве».
Действительно, хотя англичане обожают концерты и симфоническую музыку, им не удалось произвести на свет великих композиторов — лишь, пожалуй, Генри Перселла из XVII века и дитя XX века сэра Эдуарда Уильяма Элгара. Возможно, гениями являются Ральф Уоган Уильямс и современный автомат по производству популярных мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббер. Но разве можно поставить их на одну доску с Бахом, Верди, Чайковским или Шнитке?
С живописью тоже беда — нет ни своего Рафаэля, ни своих Босха и Пикассо!
Но разве не зыбки оценки произведений искусства? Разве не подвержены они моде и концентрацией художников, скажем, в Париже? И разве не случайность и благоприятное стечение обстоятельств возвышают на пьедестал творческую личность? Если бы не энтузиазм Гете, то мир вряд ли бы считал Шекспира гением, при жизни он не пользовался широкой известностью. А кто склонял голову перед Францем Кафкой, угодившим после смерти в классики?
Судьба всегда несправедлива. Почему, собственно, поэт и мистик, один из первых экспрессионистов Уильям Блейк, романтически воздушный Томас Гейнсборо и гротескные карикатуристы Уильям Хогарт и Джеймс Гилрей не стоят вровень с мировыми художниками? А как насчет прерафаэлитов — Уильяма Холмен Ханта, Джона Эверетта Миллеса и Данте Габриэля Россетти, которые явились во второй половине XIX века как мировой феномен?
Туманные пейзажи Уильяма Тёрнера, написавшего около 20 000 картин, перекликаются с идеей Пристли о неуловимой границе между рациональным и иррациональным. Художник уже мирно почил, когда в Париже прогремел «Завтрак на траве» Эдуарда Мане и расцвели импрессионисты, но разве не Тёрнер отец импрессионизма?
А Генри Мур с его первобытными человеками-глыбами, скульптор, задавший тон в XX веке? По калибру он не меньше Огюста Родена, но его задвинули на второй план, выпятив безликих «авангардистов», вроде Габо или Арпа… А серовато-грустный Лоури? Когда смотришь на его городские пейзажи, то хочется зябко подернуть плечами и сесть у камина, укрыв ноги шотландским пледом.
Между прочим, и тут Россия сходна с Англией: русская живопись, давшая миру таких исполинов, как Суриков, Верещагин, Серов, Врубель, Кустодиев, и многих других, тоже считается второразрядной, правда, нам отдано первенство в абстракционизме, и то, скорее всего, потому, что большинство картин Малевича и Кандинского оказались на Западе.
— Поддай им жару, космополитам проклятым! — заорал Кот, подняв трубой хвост. — Разве не обидно, что мнение о величии в творчестве формируется модными (и продажными!) критиками, и весьма далеко от истины? Меня тошнит от славословий в адрес Пабло Пикассо, который с годами утратил мастерство и просто фиглярничал на холсте! А Сальвадор Дали? Этот хлюст вообще не живописец, а фокусник, преследующий лишь одну цель: оглушить, словно мешком по голове, эпатировать любыми средствами вплоть до пуков.
Но я не поддался на провокации Чеширского Кота (англичане умеют загребать жар чужими руками), и вообще моя мысль заключалась совершенно в ином: хорошо, пусть убоги английские живопись и музыка, пусть! Но разве только по ним можно судить о фантазии и воображении народа? А почему бы не судить о воображении англичан по литературным шедеврам? Или Шекспиру, Диккенсу и Уэллсу не требовалось воображения? Сидели себе, скудоумные, с трудом напрягали одну извилину, им бы сковородки чистить (хотя и это требует воображения), а они ударились в пьесы и романы!
— Моя приятельница, кошка из города Честера, которая прижилась в муниципалитете, на этот счет выдвигает возражение: музыка и живопись гораздо иррациональнее литературы, они требуют большей работы той половины мозга, которая фантазирует. Правой или левой — я не помню, поскольку ориентируюсь исключительно по запахам. Но кто способен точно определить, в какой степени задействованы каждая из половин, кто смог разгадать сложнейший процесс творчества?
Кот гордо на меня посмотрел и зажмурил зеленые глаза.
— Пожалуй, это самое умное, что ты высказал за последний час! — сказал я. — Фигня все эти домыслы о недостаточном воображении. Ударим по Певзнеру его же здравым смыслом! Ха-ха-ха!
Как популярно объясняет Пристли, АНГЛИЙСКИЙ ЮМОР «напоминает шерри, который суть нечто между экстра сухим и тяжелым десертным вином, но всё же это шерри».
Хочется хлебнуть в честь этой национальной черты.
Так что же такое английский юмор?
От одного этого вопроса становится горько и тошно: раскрыть английский юмор — все равно что пересказать своими словами «Аду» Набокова, — чушь получится несусветная. Тем не менее (наморщим лоб!) английскому юмору свойственно кое-что уникальное.
