и заботой, смешанными с некоторой толикой отвращения и страха.
Страх перед мужчинами-аборигенами объединил австралийских политиков на всех уровнях: вопреки обыкновению, в парламенте обе ведущие партии выступили единым фронтом и поддержали отправку вой ск в аборигенные общины ради защиты детей посредством сдачи общинных земель в аренду на девяносто девять лет для добычи полезных ископаемых. Вопрос о том, разрешать ли солдатам-геям служить в армии, вызвал больше споров, чем приостановка Акта о расовой дискриминации и отправка этих солдат в аборигенные общины [54].
В защиту мужчин-аборигенов выступила Жермен Грир, но ее голос звучал одиноко. По ее словам, нас вынудили отказаться от самоопределения ради ассимиляции, равно как и женщин вынудили отказаться от освобождения ради равенства. Она написала на эту тему очерк, за который ее подвергли осуждению и даже обозвали расисткой. Но меня она вдохновила. Вдохновился я и тогда, когда увидел запущенный аборигенными женщинами хэштег в защиту ролевых моделей сильного отца в наших общинах. Но всё это были маргинальные голоса, потерявшиеся в общем хоре.
Атмосфера, которую создали СМИ, распространяя все эти ужасные истории, испортила мои отношения и с неаборигенными австралийцами, и с женщинами. Меня заклеймили как приверженца культуры насилия и представителя хищнического пола, враждебно настроенного по отношению к сильным женщинам, благодаря которым я появился на свет: возобладало мнение, будто они меня боятся, потому что моя группа в среднем физически сильнее, чем они. Эти могучие женщины якобы теряли всякую способность сопротивляться, когда дело доходило до насилия, уступая мне ввиду моей принадлежности к этому классу с его исключительной монополией на физический конфликт.
Это был один из самых тяжелых периодов в моей жизни, но кое-что я из него вынес. В личном плане мне пришлось признать, насколько сильно я завишу от одобрения со стороны женщин: если я его не получаю, меня, как правило, охватывают приступы гнева. Я всё еще работаю над этим. Но еще более важным стало осознание того, что недостаточно анализировать мысли, слова и поведение отдельных людей – нужно изучать скрытые системы контроля, которые, по словам Келли, предопределяют нашу жизнь и наши патологические реакции на эти структуры власти. Нужно перестать косо смотреть друг на друга, выискивая жертв и угнетателей. Пора начать смотреть вверх.
Порочные отношения между мужчинами и женщинами как гражданами – основной фактор, определяющий условия порабощения в глобальной экономической системе, которой подчинена наша жизнь. Мужчины ни за что не согласятся делать свою работу, если у них не будет возможности привлекать к ней и пользоваться помощью своих женщин, – или, что еще хуже, если им не пообещают, что они смогут господствовать над женщинами посредством накопления капитала и навязывания им зависимости. Девяносто процентов мирового богатства сосредоточено в руках мужчин. Бóльшая часть зарплат в мире выплачивается мужчинам, хотя две трети объема труда выполняют женщины, которым зачастую недоплачивают или не платят вовсе. Устойчивость – недостижимая мечта при таком гендерном неравноправии в нашей системе, поэтому стоит вновь задуматься о том, не пора ли от нее освободиться.
Это вопрос не идеологии, а устойчивости. Можно даже сказать, что он представляет собой экзистенциальную угрозу для самой цивилизации. Почти ни одной культуре в истории, из тех, что делали ставку на порабощение женщин, не удалось продержаться больше тысячи лет. Невозможно поддерживать культуру, основанную на торможении развития половины населения, – тем более, если именно эта половина создает жизнь. Келли утверждает, что такое отвратительное положение сложилось вследствие искажения культурных образцов современной мужественности и женственности:
Эти конструкты несовместимы с нашей культурой. Наши мужчины традиционно нежны, чутки и заботливы. Наши женщины сильны, они принимают решения и готовы применить кулаки, когда это необходимо. Нашей культуре присуще уникальное равенство. Хотя у нас есть мужская и женская энергии, они не равнозначны мужественности и женственности в том смысле, в каком они понимаются в западных обществах.
Повсюду, куда приходит цивилизация, большая часть женщин исключается из активного участия в насилии, а затем одомашнивается посредством навязывания им извращенной, смягченной и обшитой оборочками версии женственности. Во всех цивилизациях Азии, Европы и Ближнего Востока женщин заставляют принять пассивную роль, их тела заключают в тесные рамки и ослабляют до тех пор, пока они не окажутся в полной зависимости от окружающих мужчин. Женщины не могут ходить по улицам без сопровождения мужчин, не опасаясь нападения. По словам Келли, эта навязанная пассивность носит не только физический, но и интеллектуальный характер. Мы с ней размышляем над тем, как долго это продолжается в мире и когда именно началось.
Один Старейшина из Виктории как-то сказал мне, что, по его мнению, всё это началось около двенадцати тысяч лет назад, когда произошел глобальный сдвиг к увеличению роли мужчин в деторождении. До этого во многих обществах царил матриархат, но тут мужчины вдруг стали поклоняться бычьим рогам и возводить обелиски и массивные каменные фаллосы, наряду с высокими стенами и крепостями. Гильгамеш попрал мир своей обутою в сандалию ногой. Агамемнон, которому корону уступила жена, начал воевать и строить империю, которая затем дотла сожгла безверхие башни Илиона. Герои вроде Ахилла шли на север и всю дорогу занимались изнасилованиями и грабежами. Тезей, очутившись в лабиринте Миноса, разыскал последнюю жрицу женской власти и ослепил обещаниями неувядающей любви, после чего бросил ее с разбитым сердцем на далеком острове.
Собственно, так любовные истории и устроены. Они эксплуатируют «ахиллесову пяту» выдающихся женщин – их обыкновение хорошо думать о мужчинах и быть на их стороне. Вопреки распространенному мнению, мужчин не отпугивают сильные женщины, напротив, мужчины к ним стремятся, ухаживают за ними, опаивают их, а в конце раздавливают или заточают в своих башнях. Женщин порабощали не столько посредством мечей, грабежей и костров для ведьм, сколько насилием романтической любви. Попав в руки похитителей, запуганные женщины оказывались в их власти и должны были выполнять требования, чтобы не лишиться той шаткой защиты, которую те им обеспечивали. После этого их откармливали пожирнее и заставляли работать самками-производительницами или использовали для личной забавы.
У Келли на этот счет есть и такие соображения:
Есть много средств, которыми поддерживается угнетение женщин. Миф о романтической любви носит политический характер. Это миф о гетеросексуальных парах, в которых доминирует мужчина, а неполноценная женщина обретает полноценность благодаря отношениям со своим партнером. Патриархат представляет эту половую идентичность как естественную, маскируя культурную сконструированность женственного и тем самым постоянно воспроизводя подчиненное положение женщины.
В аборигенных культурах романтическая любовь выглядит иначе. Во многих наших языках есть слово, которое с приходом миссионеров стали ошибочно переводить как «прелюбодеяние».
