Разговоры на песке. Как аборигенное мышление может спасти мир - Тайсон Янкапорта

Sand Talk: How Indigenous Thinking Can Save the World – Copyright © Tyson Yunkaporta, 2019

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2022

Иногда я задаюсь вопросом: не впадают ли ехидны в ту же иллюзию, что и люди: не думают ли они, что их вид представляет собой средоточие вселенского разума? Ведь эти животные довольно умны: относительно размеров тела у них самая большая среди млекопитающих префронтальная кора, то есть та часть головного мозга, в которой происходят самые сложные мыслительные процессы. Для принятия важных решений ехидна задействует половину объема своего мозга. У людей этот показатель не дотягивает и до 30 %.

Признавая это, я отдаю дань уважения разумным тотемным существам по всей Австралии, где ехидны следуют по тропам песен о своем сотворении: на этих картах истории знание передается по энергетическим линиям, которые проявляются как Закон в душе и на земле, объединяя их в одно целое, и оплетают собой все традиционные земли Первых народов.

вы можете присоединиться ко мне и тоже выразить уважение людям и другим существам, повсюду хранящим Закон земли:

старшим и традиционным хранителям всех мест, где эта книга пишется и читается;

предкам, старикам из каждого Народа, ныне живущего на этом континенте и на островах;

нашим нечеловеческим родственникам – к ним относятся разнообразные колючие виды по всему миру, дикобразы и ежи, которые роются в земле в поисках муравьев, а когда мы не смотрим, занимаются Бог знает чем.

Не знаю, почему Стивена Хокинга и других так беспокоила вероятность, что с других планет к нам прилетят сверхразумные существа, которые используют свои передовые знания, чтобы сделать с миром то, что уже и так сделала промышленная цивилизация. Существа, обладающие высшим разумом, уже здесь – и они здесь всегда были. Просто они не применяли свой разум для уничтожения чего-либо. Возможно, они пойдут на это, если устанут от невежества одомашненных людей.

Эволюционируя в рамках сложных, связанных с определенной территорией культур, люди постепенно развили мозг, способный осуществлять более ста триллионов нейронных связей – мы используем лишь малую их толику. Большинство из нас было оторвано от родной культуры, став частью глобальной диаспоры беженцев, отрезанных не только от своей земли, но и от подлинного гения, который рождается благодаря симбиотической связи с ней. В аборигенной Австралии наши Старики рассказывают истории, древние предания, которые показывают, что если ты не двигаешься вместе с землей, то земля подвинет тебя. Нет ничего постоянного в поселениях и в создающих их цивилизациях. Возможно, ни один мощный телескоп, направленный в небо, не сумел до сих пор обнаружить внеземные цивилизации потому, что эти общества неустойчивы и не существуют достаточно долго для того, чтобы оставить в космосе какой-нибудь след. Обескураживающая мысль.

Быть может, если мы вновь пройдемся по невероятным тропам мышления наших палеолитических предков, то сможем заново обрести способность соображать, чтобы исправить тот бардак, который устроила цивилизация, – пока ехидны не решили выдворить нас и взять роль хранителей планеты на себя.

Истории, определяющие современный образ мысли, описывают вечную борьбу добра со злом, которая начинается с первородного греха. Однако эти категории – лишь метафора чего-то другого, что труднее объяснить: они отражают относительно недавно возникшее требование привнести простоту и порядок в сложность творения – требование, которое произрастает из посконного семени нарциссизма, расцветшего благодаря новому дисбалансу в человеческих обществах.

Есть паттерн [1] вселенной и всего, что в ней присутствует, а есть системы знания и традиции, которые следуют этой модели, чтобы поддерживать равновесие и не поддаваться соблазну нарциссизма. Однако недавно сложившиеся традиции взламывают, словно вирус, системы творения, заражая сложные паттерны искусственной простотой и устанавливая цивилизующий контроль над тем, что некоторые считают хаосом. Начало этому положили шумеры. Римляне это усовершенствовали, а англосаксы наследовали. Сегодня в этом увяз весь мир.

Вой на между добром и злом на самом деле представляет собой наложение глупости и простоты на мудрость и сложность.

* * *

Набор страниц с обозначениями речевых звуков – запутанный способ коммуникации, особенно если вы хотите передать практический смысл паттерна творения, способного пролить свет на кризисы, с которыми мир сталкивается в настоящее время. Запутанный, а не сложный. Это совсем разные понятия. Если смотреть на мир через призму простоты, то вещи кажутся более запутанными, но, вместе с тем, менее сложными.

Австралийские аборигены – люди устной культуры с высокой степенью взаимозависимости и интенсивными межличностными связями, потому для них запись речевых звуков символами, которые могут прочесть чужаки, запутывает всё еще больше. Дело только усугубляется, когда этих читателей заботят идеи аутентичности и положение автора как представителя культурного меньшинства, утратившего право самостоятельного определения. Кажется, что способность свободно писать на языке оккупационной власти противоречит принадлежности автора сообществу, которое, как предполагается, писать о себе в принципе неспособно. Поэтому для начала придется объяснить, кто я такой и почему я решил это написать.

В моем мире я знаю себя таким, каким меня знает мое сообщество: мальчик из клана апалеч (Apalech) из Западного Кейп-Йорка, говорящий на языке вик-мункан и связанный со многими языковыми группами на этом континенте, в том числе и через усыновление. Некоторые мои узы усыновления неформальны, как, например, те, что возникли в Новом Южном Уэльсе и Западной Австралии, но мое принятие в клан апалеч, состоявшееся два десятилетия назад, соответствует законам аборигенов и потому носит строгий и неотчуждаемый характер. Эти законы не позволяют мне причислять себя к нунгар (Nungar), кури (Koori) или шотландцам по происхождению и требуют, чтобы я принимал исключительно те имена, роли и генеалогию, которые предписаны принадлежностью к клану апалеч. Я это соблюдаю, хотя знаю, что большинство людей относятся к этому без понимания и смотрят на меня, как на идиота: на юге белые говорят мне, что я похож на индийца, аборигена, араба или латиноамериканца, но, когда я стою рядом с моим приемным отцом, у которого очень темная кожа, я выгляжу, как Николь Кидман.

Моя биография – это не история искупления, вряд ли она кого-нибудь может вдохновить, и рассказывать ее мне не нравится.

У меня она вызывает чувство стыда и боль, и я вынужден защищать себя и других людей, оказавшихся в водовороте этой запутанной колониальной истории. Но по каким-то причинам, прежде чем браться за чтение моей работы, люди зачастую выражают настойчивое желание ее