Но время шло, ветшали наряды и уходила в прошлое эпоха деревянных особняков с садиками и поросшими травой дворами, с богобоязненной и патриархальной стариной. В жизни, подчиняющейся религиозным канонам и правилам, наступали часы и дни, когда в городской толпе появлялись свои особые, характерные черты, указывавшие на многонациональность нашей древней столицы. В конце века на еврейскую Пасху по Балчугу стали разгуливать евреи в шляпах или бархатных фуражках на затылке и их жёны, одетые по последней моде. Простые же еврейки нередко появлялись на улице в шёлковых париках с нарисованными проборами. Польки и француженки, с молитвенниками подмышкой, в часы, предшествующие мессам, шествовали по Кузнецкому к Лубянке, где находился костёл, а немки с такими же книжечками — по Маросейке в кирху.
Московские власти, стараясь не отстать от западноевропейской моды на городские сады, цветники и парки, распорядились высадить на улицах деревья. В 1886 году на Тверской-Ямской были высажены сибирские тополя, а в 1912-м их заменили американские клёны. Клёны эти высадили и на некоторых других улицах Москвы.
На Серпуховской площади был устроен цветник Казалось, что здесь под звуки духового оркестра будет гулять приличная публика и дышать вечерним ароматом табака и левкоев. На самом же деле площадь эта стала местом сборищ местной фабричной молодёжи и превратилась в открытый по выходным дням «Клуб замоскворецких хулиганов». Сюда, к цветнику, с пяти часов вечера начинала подтягиваться молодёжь. На парнях были лихо заломленные набекрень фуражки. Девчонки — упаковщицы с фабрики Брокара, ученицы портновских и белошвейных мастерских в платках и дешёвых шалях шли туда же, лузгая семечки. Часов в семь-восемь у Серпуховских Ворот возникала толпа. Были слышны мат, разухабистые песни, бывало, возникали драки. Обыватели старались в это время там не появляться. Здесь не только матерились, но могли и оскорбить, и обсыпать шелухой от семечек, и прожечь горящей папиросой пальто. К девяти часам разгул на площади становился опасным, ведь у парней в карманах были ножи. Девушки, которым удавалось очаровать какого-нибудь парня, у которого водились хоть какие-то деньжонки, шли с ним в ближайшую пивную или в местное эльдорадо — трактир «Теремок».
Московское жильёВ последние годы XIX века состоятельные москвичи стали жить в хороших кирпичных домах с канализацией и водопроводом. На их парадных лестницах лежали ковры, на площадках стояли кадки с растениями, а в дверях — швейцары с бакенбардами. В домах этих имелись пяти- и шестикомнатные квартиры. Были квартиры и побольше, из девяти-десяти комнат. Наиболее же типичными для Москвы стали четырёхкомнатные квартиры, они составляли одну четвёртую часть от общего числа отдельных квартир. Снять такую квартиру на год в каменном доме с голландским отоплением, водопроводом, электричеством и канализацией да ещё в центре города в 10-е годы XX века можно было за 3–4 тысячи рублей, а подальше от центра — за 2,5–3 тысячи.
Большие солидные квартиры получили и новую обстановку, далёкую от патриархального убранства купеческих особняков. Здесь чувствовались веяния нового времени и влияние европейской моды, а ещё в середине XIX века можно было даже в богатом доме со львами на воротах, где-нибудь на Поварской, увидеть обстановку, носившую печать буржуазности дурного тона. Позолоченная и посеребрённая мебель, как тогда говорили, «пахла базаром», то есть «дешёвкой», обои довольно неудачно подражали заграничным гобеленам, на этажерках были разложены и расставлены различные безделушки и фарфоровые статуэтки. На стенах в золочёных рамах висели так называемые «сухаревские оригиналы» — приобретённая на рынках убогая, безвкусная мазня, плохие картины или олеографии, сюжеты которых, как и статуэтки, были порой вульгарны и даже неприличны.
У людей победнее стены нередко украшали олеографии, расходившиеся по Москве в виде премий иллюстрированных журналов. Те, кто был поинтеллигентнее, предпочитали этим картинкам гравюры и литографии, изданные в Лейпциге, которые стоили совсем не дорого.
А вот как выглядела квартира преуспевающего адвоката 1880-х годов. Парадные комнаты её с мягкими коврами, бронзой, хрусталём и двумя роялями говорили о материальном достатке хозяина лучше всякой налоговой декларации. Перед входом в будуар висела дощечка с надписью: «Просят не курить». Стены будуара были обшиты розовым атласом, а обстановка его состояла из низкой изящной мебели и громадного трюмо, по обеим сторонам которого находились резные ажурные этажерки, уставленные ценными безделушками, бонбоньерками и соблазнительными фарфоровыми группами. Иногда стены украшали обои, расписанные масляными красками под картины весьма вдохновляющего содержания. «Здесь пахнет женщиной!» — сказал бы вошедший в эти, предназначенные для любви, райские кущи.
Кабинет же хозяина являлся полной противоположностью его будуара. В нём всё было солидно и даже мрачно. Мебель из дуба, огромный письменный стол, заваленный бумагами, юридическими сочинениями и чистыми бланками. Книжные шкафы задёрнуты зелёной тафтой. На стенах — очень дорогие старые гравюры «Казнь Робеспьера», «Смерть Марата», а над дверью огромный бронзовый бюст Мирабо.
Время, конечно, что-то меняло в таких квартирах: исчезали одни гравюры и покупались другие, бюсты одних деятелей заменялись бюстами других, однако неизменным оставался шик, желание создать миф о хозяевах таких квартир и пустить пыль в глаза гостей. Даже небрежность на письменном столе кабинета или на туалетном столике будуара была продуманной, с тем чтобы произвести впечатление.
Перестроить свой быт в соответствии с требованиями европейской моды, окружить себя роскошью — вот что стало целью многих представителей зажиточных слоёв общества. Людей таких в Москве с каждым годом становилось всё больше. Росло производство, росли и цены, а значит, увеличивалась нажива промышленных и торговых людей и тех, кто их обслуживал. Представители крестьянского и мещанского сословий всё больше выбивались в люди и богатели. Стремление этих людей к красоте, нежелание их отставать от моды, невзирая на полное несоответствие её их условиям и привычкам, вызвали появление в XX веке, и даже немного раньше, такого понятия, как «мещанство». Ярлык этот прежде всего приставал к тем, кто, подражая моде, стремился к красоте, не имея чувства меры и вкуса.
Квартиры приличных, интеллигентных людей выгодно отличались от квартир таких мещан. Сохранившиеся до наших дней в виде музеев, они оставляют у нас самые приятные впечатления. Квартира А. М. Горького в Нижнем Новгороде, квартира Н. А. Римского-Корсакова в Петербурге, дом Л. Н. Толстого в Москве и многие другие радуют глаз уютом и простотой. Их жёлтые полы, натёртые воском, просторные светлые комнаты с удобной добротной мебелью, книги, фортепьяно, пузатые самовары, а также зонты и трости в прихожих — всё говорит о достойной и интересной жизни людей, протекавшей здесь когда-то.
Обстановка убогих хибар, в которых тогда жили бедные люди, не сохранилась, как и сами эти жилища. Музеев из них не делали, ведь те, кто когда-то жил в них и сумел прославиться, разбогатеть, давно покинули их и поселились во вполне солидных домах и квартирах. Иначе мы теперь могли бы заглянуть в убогое жилище на Трубной улице, где Антон Павлович Чехов жил, приехав в Москву из Таганрога, или заглянуть в ночлежку, в которой коротал свои ночи спившийся художник Саврасов.
Бедные квартиры были, конечно, малопривлекательны. Сколь ни странным теперь это может показаться, но 20 тысяч из них в начале XX века не имели собственной уборной, а 10 процентов всех московских квартир находилось в подвалах. Да и где только не жили люди! В одной из башен Кремля, например, в 1880-е годы жили какой-то чиновник, ведущий нетрезвый образ жизни, и какой-то повар. А вот как выглядело жилище одной из московских проституток-надомниц. Вела в него большая крутая лестница. Было на ней темно и пыльно, дверь в квартиру была обита ободранной клеёнкой… В небольшой комнате — отделанная драпировкой кровать, комод, покрытый вязаной скатертью, на нём тусклое зеркало с отбитым краешком, три стула, голубой диван и стол, на котором стоял самовар и лежала проволочная сетка с брошенной на неё сайкой. Над диваном висела полка, а на ней — около дюжины рамок с ракушками, в которых красовались фотографии близких, подруг хозяйки и оперных певцов. Не шикарно, но всё-таки жить было можно.
Несчастьем же и позором Москвы являлись «коечно-каморочные» квартиры. В начале 1899 года Московское городское управление их обследовало и пришло в ужас. Те, кто обходил эти квартиры («счётчики»), не в силах сдержать чувств, записывали на имеющихся у них специальных бланках: «духота невыносимая, квартира сырая и невероятно грязная», «в комнатах полный мрак», «грязь, вонь, теснота не поддаются описанию», «квартира имеет ужасный вид: штукатурка обвалилась, в стенах дыры, заткнутые тряпками, отхожее место настолько развалилось, что в него взрослые не ходят и детей не пускают», «жутко сделалось, когда пришлось осматривать квартиру — в полном смысле пещеру; воздуха нет, комнаты тесные, грязные конуры», «под квартирою сточная труба, от неё удушливый запах, страшная грязь» и т. д. и т. п. Только обследованных таких квартир оказалось в Москве 16 478. В них жило не менее 181 тысячи человек, из которых 40 тысяч — дети.
