В странах континентальной Европы считалось, что их институты более устойчивы к кризису, чем в англоязычном мире, но лишь до того момента, пока государственные финансы нескольких стран — членов ЕС не начали разваливаться от напряжения. Финансовая помощь банковской сфере, особенно в Южной Европе, превратила кризис частной коммерческой финансовой индустрии в бюджетный кризис государств. Греция, Ирландия, Португалия и Испания — все они продолжали висеть над пропастью даже после того, как им был навязан курс жесткой экономии. Финансовый кризис выявил слабости в самой конституции ЕС и еврозоны, которые в значительной степени являлись плодами эпохи финансиализации. Казалось, что высокая глобальная конкуренция поощряет Большую Европу к эффективной конкурентной борьбе с Китаем и США; этот аргумент в изрядной мере напоминает тот, что подтолкнул «Citigroup» и «Royal Bank of Scotland» к лихорадочному наращиванию своих активов. Желание создать общую валюту, привлекательную для руководителей бизнеса и финансов в Европе, привело к тому, что она была введена без механизмов эффективного финансового управления и в целом без политических институтов, которые бы ее поддерживали. Европейский центральный банк управлялся советом, представляющим правительства отдельных стран, интересы которых расходились. Разные страны придерживались разных бюджетных программ и практик. Когда же ЕС расширился за пределы исходных стран ядра, процесс евроинтеграции объединил экономики с совершенно непохожими характеристиками. Обязательства по перераспределению, с которыми молчаливо мирились в годы роста, во время кризиса стали камнем преткновения.
Будущее евро и еврозоны остается неопределенным. Испании и Португалии удалось достичь минимальной стабильности, тогда как положение Италии по-прежнему шатко, а Кипр вообще ушел в штопор. Никто не знает, как далеко зайдет европейский кризис, — возможно, следующей его жертвой будет старый член ЕС (например, Бельгия) или, наоборот, новый член (такой, как Словения), но точно так же он способен ударить и по самому Евросоюзу, поставив под вопрос соглашение об общей валюте. В то же время программы бюджетной экономии стремятся к макроэкономической корректности, которой они надеются достичь, сокращая обеспечение государственными услугами и страхование. Сокращение бюджетных расходов в той или иной форме — вот чем страны ответили на давление рынка либо по собственному почину, либо вследствие внешнего принуждения, напоминающего программы структурных преобразований, которые были навязаны МВФ измученным долгом странам третьего мира в 1980-х годах. Государства были привлечены к спасению инвесторов от убытков, а глобальных рынков — от глубокой депрессии. И хотя именно инвесторы и транснациональная финансовая индустрия получили огромные прибыли от эпохи пузырей и непосредственно воспользовались финансовой помощью и предоставленной государствами ликвидностью, кризис и восстановительные мероприятия обсуждаются в терминах национальных государств. Конечно, желание свести все причины кризиса к расточительности греков и осторожности немцев лишь затемняет важную роль, которую сыграла финансиализация (тогда как, разумеется, оформление нарратива финансового кризиса через национальные термины закрепляет другие аспекты националистической идеологии, включая и все более распространяющуюся ксенофобию и особенно исламофобию). Прибыли, полученные финансовыми институтами, поощряли Евросоюз расширяться и не обращать внимания на бюджетные проблемы в государствах-членах. Сегодня граждане стран ЕС с более сильными банками и балансами сетуют на то, что им пришлось спасать другие страны, но тем самым они усиливают противоречия в самом Евросоюзе и забывают о том, в какой мере финансовая помощь была выгодна прежде всего именно финансовой индустрии и владельцам значительных капитальных активов.
Даже после массивных инъекций денег налогоплательщиков финансовые институты Европы и Америки остаются в достаточно шатком положении. Некоторым пришлось провести «стрижку» займов, полученных на рискованных" рынках; вне опасности удалось сохранить лишь межгосударственные финансы. После необдуманного расширения в эпоху пузырей сегодня почти все заняты укреплением своего бюджетного положения. Однако фондовым рынкам удалось восстановить свои силы, в значительной мере компенсировав убытки, и даже достичь новых высот. Первичное публичное размещение акций на рынке снова приносит прибыли (и, как и раньше, их могут получить как фирмы с серьезной продукцией и доходностью, так и те, у которых есть разве что надежды и имидж). Инвестиционные банки и другие фирмы снова стали платить большие бонусы, восстановив один из стимулов, склоняющих к избыточным рискам (хотя сегодня бонусы чаще выплачивают корпоративными акциями, запрещая их моментальную продажу, чем надеются привязать интересы сотрудников к благосостоянию фирмы). Но другие компании все же увольняют сотрудников, признав «избыточность производственных мощностей»; боязнь возвращения рецессии остается достаточно серьезной. Реформа в области регулирования оказалась минимальной, так что прозрачность рынков деривативов практически не увеличилась, а возможность использования заемных средств под достаточно скромные активы сохранилась. Банковская отрасль еще больше, чем до кризиса, сконцентрировалась в нескольких гигантских фирмах. Цены на недвижимость остаются низкими, и, хотя в некоторых местах они растут, в других они снова снизились после того, как можно было подумать об их стабилизации. Кредит остается ограниченным; процентные ставки удерживаются на низком уровне, причем есть опасение их подъема в будущем.
«Реальная» экономика остается в депрессивном состоянии, пусть и не в настоящей «депрессии». Рост ВВП низок; безработица остается высокой; количество создаваемых рабочих мест постоянно не дотягивает до ожиданий аналитиков. В то же время обеспокоенность инфляцией и государственным долгом заставляет некоторых утверждать, что следует отказаться от стремления к росту и предпочесть бюджетную экономию. Долгосрочное бюджетное положение многих штатов США представляется почти столь же плачевным, как у Греции или Испании (несмотря на краткосрочное восстановление в некоторых из штатов), и хотя у федерального правительства есть бюджетные инструменты, отсутствующие у штатов, ему приходится иметь дело со значительными дефицитами, не имея соглашения по урезанию бюджета или какому-либо варианту их финансирования. Экономическое недовольство — главный фактор широко распространившегося и весьма глубокого недовольства политического. Популистское возмущение коррумпированным, заботящимся только о себе или некомпетентным правительством связывается с более традиционными правыми и одновременно левыми идеологиями. Ослабление политической легитимности — одна из угроз, ставящих под вопрос сохранение капитализма в его современном виде.
Однако европейский путь обещает, судя по всему, не развал или революцию, а стагнацию. Европе не хватает роста, однако она все еще поддерживает относительно высокий уровень жизни, сохраняя базовую функциональность экономической системы. В магазинах все еще есть товары (хотя все больше магазинов закрывается). Большинство государств платят по счетам (хотя и продолжают сокращать расходы). Главной политической программой стала бюджетная экономия, то есть попытка преодолеть дефицит государственных счетов. Поскольку это дало небольшой положительный результат, пусть и достаточно скромный в абстрактном и долгосрочном выражении, политики все больше ищут роста, однако пока они нашли очень мало приемлемых механизмов его порождения.
Европа, не сумев разобраться со своими финансовыми проблемами на уровне Союза, теперь имеет дело с несколькими финансовыми кризисами, структурированными на уровне отдельных государств. Однако в ЕС сохраняется достаточно экономических сил и политической воли, чтобы раз за разом спасать банки и финансовые рынки. В народе распространяется недовольство, однако пока не было сформировано широких социальных движений, которые бы бросили вызов существующим политическим партиям или процессам. Огромные манифестации и периодические оккупации публичных площадей сигнализируют о несчастье, но пока они не нашли способа превратить его в новые политические программы, которые бы означали нечто большее, чем упреки старой политике. Правые популисты подхватили антииммигрантские и другие реакционные программы, однако, хотя и можно было отметить их зловещий рост, они остаются маргинальными движениями, так что их влияние в наибольшей степени сказывается в том, что массовые консервативные партии сдвигаются вправо. Европейских левых почти не видно, если не считать эгоистических, по существу, забастовок и этатистских манифестаций во Франции. Зато возник ряд «антиполитических» по своей природе движений — например, «Движение пяти звезд» в Италии под предводительством Беппе Грилло, которое нашло поддержку и в других странах, где граждане голосуют не за более эффективное правительство, а против правительства вообще и особенно против политиков. Народная реакция на экономический кризис и слабую эффективность государства часто сопровождалась ультраправыми и ксенофобскими выступлениями.
