Хотя, может, и нет.
ГЕКС позволил себе поглотить еще больше будущего… назовем это… знания. Слова были так трудны для понимания. Везде был необходим контекст. Нужно было изучить слишком многое. Это все равно что пытаться разобраться в устройстве огромной машины, не имея представления об отвертке.
Иногда ГЕКСу казалось, что он собирает какие-то отрывочные инструкции. А еще дальше, намного дальше попадались плавающие в понятийном бульоне бессвязные фразы, которые в принципе были логичны, но не казались особенно разумными. Некоторые из них проникли без приглашения.
Даже пока ГЕКС обдумывал вышесказанное, он получил еще одно сообщение, предлагавшее возможность «Заработать, сидя на заднице!!!». Это казалось ему маловероятным.
Книга, которую принес Библиотекарь, называлась «Эволюция для подростков». Архканцлер внимательно осмотрел страницы. В книге было много картинок.
Библиотекарь знал своих волшебников.
«А это хорошая книга об эволюции?» — спросил Архканцлер.
«У-ук».
«Ну, для меня это полная бессмыслица», признался Архканцлер, — «Вот, например, что за чертовщина нарисована на этой картинке?»
Слева была нарисована сгорбленное существо, похожее на обезьяну. По ходу страницы оно постепенно выпрямлялось, становилось гораздо менее волосатым, и, наконец, приобрело уверенную походку у края страницы. Вероятно, оно осталось довольно тем, что смогло преодолеть это рискованное путешествие, так и не показав свои гениталии.
«Похоже на меня, когда я встаю с кровати по утрам», сказал Декан, читавший книгу через плечо.
«А волосы куда делись?», — задал вопрос Чудакулли.
«Ну, некоторые люди бреются», — заметил Декан.
«Это очень странная книга», — сказал Чудакулли, осуждающе посмотрев на Библиотекаря, который молчал, так как был немного обеспокоен. У него были подозрения насчет того, что он мог изменить историю или, по крайней мере, одну из историй, и на пути, ведущем обратно в безопасный университет, он схватил первую книгу, которая по внешнему виду могла бы подойти для людей с довольно высоким интеллектом, но находящихся на уровне развития десятилетнего ребенка. Она находилась в пустом боковом коридоре, удаленном от мест, которые он обычно осматривал, а еще там стояли маленькие красные стулья.
«А, я понял. Это похоже на сказку», — сообщил Чудакулли, — «Вроде лягушек, которые превращаются в принцев. Вот смотрите… здесь есть что-то, похожее на наши студни, потом рыбы, потом… тритоны, потом какие-то драконоподобные существа, а дальше, ха, это мышь, за ней человекообразная обезьяна и, наконец, человек. Такое постоянно случается в глухих деревнях — там ведьмы иногда отличаются особой мстительностью, знаете ли».
«Кстати омнианцы верят во что-то подобное», — заметил Главный Философ, — «Они говорят, что Ом начинал с создания простых существ типа змей и постепенно дошел до человека».
«Будто жизнь похожа на лепку из глины?» — удивился Чудакулли, который не отличался терпимостью, когда речь заходила о религии, — «Начинаешь с простого, а потом переходишь к слонам и птицам, которые все время норовят упасть, если их поставить на землю? Джентльмены, мы ведь встречали Бога Эволюции…, помните? В природе эволюция всего-навсего улучшает существующие виды. Она не способна что-либо изменить».
Он ткнул пальцем в следующую страницу ярко раскрашенной книги.
«Джентльмены, это просто одна из волшебных книг, посвященная, скорее всего, Гипотезе Морфической Упругости[81]. Взгляните вот сюда». На картинке была изображена довольно крупная ящерица, за которой следовала большая красная стрелка, указывающая на птицу. «Ящерицы не превращаются в птиц. Если бы это было так, то почему мы до сих пор видим ящериц? Ничто не может выбирать свою собственную форму. Так ведь, Казначей?»
Казначей довольно кивнул. Он уже изучил половину выкладок ГЕКСа о теоретической физике Вселенной внутри Проекта и прекрасно понял прочитанное. Особенно он был рад ограничению скорости света. Это всецело соответствовало логике.
Он взял карандаш и сделал пометку на полях: «Если считать Вселенную непарамедианным многообразием отрицательной кривизны — что более-менее очевидно — то ее топологию можно вывести из результатов наблюдений одной и той же галактики с разных точек». Немного подумав, он добавил: «Придется немного попутешествовать».
Конечно же, он был математиком от природы, а одно из желаний таких людей состоит в том, чтобы как можно быстрее избавиться от непосредственных расчетов и ускользнуть в страну солнечных гор, где никто особо не кричит и все можно объяснить с помощью букв иностранного алфавита. Но здесь все было еще лучше. Для человека, который видел множество вещей, невидимых другим, трудноперевариваемая идея о существовании десятков измерений, свернутых так, что их нельзя увидеть, была подобна мороженому с джемом.
Согласно текущей гипотезе, большая часть заклинаний Превращения разрушало структуру морфического поля жертвы до самого элементарного уровня, после чего «отбрасывало» ее обратно. Лягушка устроена довольно просто, поэтому большой «отскок» не требуется. В случае же приматов, которые во многих аспектах похожи на людей, отскок окажется намного больше. Превратить человека в дерево невозможно, потому что нет пути, ведущего от одной формы к другой, зато тыква может стать деревянным креслом, потому что в пространстве овощей находится к нему достаточно близко.
Волшебники пришли к соглашению, что эта гипотеза все объясняет и, следовательно, соответствует истине.
Если бы Уильям из Оккама был волшебником Незримого Университета, он бы отрастил себе бороду.
Глава 26. Наследие Дарвина
Волшебники встречали Бога Эволюции в книге «Последний континент». И поступал он так, как подобает божеству:
«Просто шедевр. — Из слона показался Чудакулли. — И колеса отличные. А детали ты красишь до или после?»[82]
Бог Эволюции создает живых существ по кусочкам — как мясник, только наоборот. Ему нравятся черви и змеи, потому что сделать их легко — раскатать так же, как ребенок лепит модели из глины. Однако может ли какой-нибудь вид измениться после того, как Бог Эволюции закончил работать над ним? В Плоском Мире это так, поскольку Бог постоянно вносит в них поспешные исправления,… но как же это происходит без божественного вмешательства?
В любой культуре, уделяющей место домашним животным, будь это охотничьи собаки или свиньи, употребляемые в пищу, известно, что при каждой смене поколений живые существа могут постепенно претерпевать изменения в форме. Вмешательство человека, или «неестественный отбор» позволяет вывести как длинных и худых собак, которые могут пролезть в норы, так и больших жирных свиней, которые дают больше бекона в расчете на одну ногу[83]. Знали об этом и наши волшебники, и люди викторианской эпохи. Тем не менее, до девятнадцатого века никому не приходило в голову, что весьма схожий процесс позволяет объяснить поразительно многообразие жизни на Земле — от бактерий до бактрианов и от апельсинов до орангутанов.
Они не смогли оценить эту возможность по двум причинам. Когда вы разводите собак, вы в итоге получаете новую разновидность собаки — не банан и не рыбу. К тому же разведение животных было чистой воды магией: если вы хотите получить длинную худую породу и, взяв для начала коротких и толстых собак, знаете, в чем состоит фокус (или, если так можно сказать, можете наложить подходящее «заклинание»), то вы на самом деле получите длинных и худых собак. Однако бананы, какими бы длинными и «худыми» они не были, в качестве отправной точки вам не подойдут. Организмы не обладали способностью изменять вид в целом, они лишь меняли форму в пределах своего собственного вида, поскольку этого хотели люди.
В 1850 году два человека независимо друг от друга задались вопросом, может ли природа сама увлекаться подобными играми, только в большем масштабе времени, с грандиозным размахом и без какой-либо осмысленной цели (в этом состоял недостаток более ранних рассуждений в том же направлении). Они рассмотрели возможность самодвижущейся магии: «естественного» отбора в противоположность отбора, контролируемого человеком. Это были Альфред Уоллес и — гораздо более известный в наше время — Чарльз Дарвин. Дарвин провел несколько лет, путешествуя по миру. С 1831 по 1836 годы он служил корабельным натуралистом на корабле HMS Beagle[84], где в его обязанности входило исследование растений и животных, а также ведение записей своих наблюдений. В письме от 1877 года он вспоминает, что во время плавания на Бигле верил в «постоянство видов», однако по возвращении домой в 1836 году начал задумываться о более глубоком значении увиденного и пришел к выводу, что «множество фактов указывают на общность происхождения видов». Говоря это, он имел в виду, что виды, различные в наше время, вероятно, произошли от предков, которые когда-то принадлежали к одному виду. Виды должны обладать способностью к изменениям. Сама по себе эта идея не была чем-то новым, однако Дарвин предложил действующий механизм, объясняющий такие изменения — в этом и состояла новизна его подхода.
