Несомненно, всякий другой на его месте растерялся бы от ужаса; но Ландфогт недаром завоевал себе репутацию самого храброго, неустрашимого и хладнокровного полицейского в Европе, подготовленного ко всяким случайностям. Это дело рук коммунистов! Это было первое, что пришло ему в голову. Этим соображением Ландфогт лишний раз доказал свою блестящую находчивость, которая ему никогда не изменяла. Он начал насвистывать первые два такта своей любимой песенки «Гакенкрейц в Штальгейме» и вскоре перешел на мотив еврейской свадебной, погрузившись в сентиментальные воспоминания о своей родине. — Сейчас мы примемся за дело, — подумал Ландфогт и звучно сплюнул. — Я не я! — Он ощупью нашел дорогу и, наконец, достиг двери. Она оказалась запертой.
Но и это неприятное открытие не лишило его присутствия духа. Он вынул из кармана жилета маленькую гранату, которую он всегда носил при себе для таких случаев. Он вложил шашку в замочную скважину, прикрепил к ней фитиль и поджег его. Прошло несколько секунд, раздался страшный взрыв, тяжелая железная дверь разлетелась на мелкие куски, как гнилое дерево. Ландфогт увидел лестницу, ведущую наверх. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как к нему бросилась толпа агентов и полицейских. Погреб, в котором он проснулся, оказался погребом управления. Он посмотрел на часы: с того времени, как он заснул наверху в своей комнате, прошел ровно час.
В течение нескольких минут Ландфогт узнал обо всех необычайных, волнующих событиях, которые произошли за этот час в Берлине. Он немедленно наметил план действий.
Он велел принести в свою комнату труп неизвестного, найденного на Вильгельмштрассе, и вызвал по телефону самых известных в Берлине судебных врачей для того, чтобы они произвели освидетельствование трупа. Вскоре они приехали и сосредоточенно принялись за дело. Но минуты текли за минутами, в течение получаса врачи выстукивали труп и осматривали его со всех сторон — но не могли установить причину смерти. Труп был перевезен в анатомический институт; было произведено вскрытие под руководством профессора X. Вскрытие тоже не дало никаких результатов. Удалось только установить, что смерть произошла несколько часов тому назад. Больше ничего. Личность убитого осталась невыясненной. Самым загадочным было то, что глаза трупа были все так же широко раскрыты, и вокруг перекошенного рта застыла ужасная улыбка. — В тот момент, когда он умер, он, но всей вероятности, смеялся, — сказал профессор. — Все тело искажено и сведено смехом, и все-таки нельзя установить, каким образом смерть наступила так внезапно. — Странно.
Ландфогт присутствовал при вскрытии. Он задумчиво попрощался с врачами и поехал в управление. На Фридрихшттрассе он остановил автомобиль, вышел и отослал шофера домой. Он повернул обратно и пошел вдоль Линденштрассе по направлению к Бранденбургским воротам.
Не было никакого сомнения — это было делом рук коммунистов. Ландфогту было известно то, что в этот момент не знал еще ни один человек в Германии. Мертвец с Вильгельмштрассе был почти двадцать пятым случаем за последнюю неделю. Ландфогт хотел избежать паники и не предал огласке того, что с недавних пор по всем городам Германии ежедневно находили новые трупы. Причину смерти нигде не удалось установить; но во всех случаях был одни общий признак: у мертвецов были широко раскрыты глаза, и ужасная усмешка искажала их рот.
Погруженный в глубокие размышления, Ландфогт шел вперед, не замечая пути. Он чуть не наткнулся на молодого парня, который шел за ним уже несколько минут.
— Лучший игорный дом, господин, — пробормотал мальчишка. — Осмелюсь вам предложить. Самые высокие ставки.
В Ландфогте проснулся полицейский. — Проводи меня, — сказал он.
Парень позвал извозчика. Вскоре они очутились на Тиргартенштрассе. Он остановил экипаж, свернул с Ландфогтом в боковой переулок, тихонько засвистел. Перед ними раскрылась маленькая боковая дверь знатного замка.
Лакеи в ливреях сняли с тайного советника пальто и шляпу и ввели его в игорный зал. Вокруг большого стола сидело около пятнадцати человек, различного возраста и внешности. Казалось, клуб принадлежал к числу очень приличных; мужчины были во фраках и смокингах, дамы в роскошных вечерних туалетах, сверкали и переливались бриллианты и жемчуга, и на столе шелестели большие банкноты, передвигались с одного края на другой; они выросли в небольшую горку перед одним молодым человеком, который производил впечатление иностранца и в настоящее время держал банк.
Ландфогт остановился за стулом одного пожилого господина, который, очевидно, был в большом проигрыше. Перед ним лежал на столе пустой бумажник: он передал банкомету чек на большую сумму.
— Само собой понятно, господин директор. Ваш банк имеет большие связи и пользуется полным доверием. Вы можете спокойно платить чеками на какую угодно сумму. — Молодой человек говорил с заметным восточным акцентом. Он протянул банкиру карты. Банкир вытащил девятку. Остальные игроки вздохнули с облегчением. Может быть, теперь директору удастся выиграть.
Банкомет раскрыл карты. Девятка. — Ставка остается прежней. Вы не отказываетесь от нее?
— Нет.
Снова тянет директор. Семерка.
Банкомет — восьмерка.
— Я удваиваю — 10.000 марок.
— Пожалуйста.
Банк выигрывает.
— Двадцать тысяч марок.
— Пожалуйста.
Банк выигрывает.
Остальные игроки столпились вокруг директора и следят с затаенным дыханием за игрой. Холодный пот выступил на лбу пожилого господина, молодой человек усмехается и предупредительно продолжает метать: 100.000, 500.000.
— Разрешите мне напомнить вам, господин директор, вы уже проиграли все ваше состояние вместе с акциями и ценными произведениями искусства.
Шатаясь, старик подымается с места. Последняя ставка — вилла в Грюмвальде и агентство в морской торговле.
— Пожалуйста.
Тасуют карты. Директор снова проигрывает.
Вдруг по залу прокатывается ужасный, громкий хохот. Директор пошатывается, хохочет, хохочет, вертится от хохота. Его глаза выступают из орбит, он валится на пол, смеется, смеется… Гости суетятся вокруг него. Молодого банкомета, — как не бывало.
Без шляпы, без пальто, Ландфогт бросается из комнаты, выскакивает на улицу. Какой-то автомобиль огибает угол. Он бежит за автомобилем, бросается в встречный автомобиль и мчится вслед за быстро удаляющейся машиной. На Егерштрассе ему удается ее нагнать. Он уже почти различает номер автомобиля, но внезапно его зрение затемняется. Ослепительная световая реклама больно бьет в глаза. Ландфогту удается разглядеть сверкающую, алую пятиконечную звезду.
Как молния, внезапная догадка озарила сознание Ланд-фогта: эмблема коммунистов! Он приказывает шоферу гнаться за летящей машиной. Он видит, как у Гак-кенского рынка автомобиль въезжает в ворота здания центра коммунистической партии; вслед за этим он взлетает на воздух, как будто его подымают невидимые руки. Через полчаса Ландфогт спешит к крепости преступников-коммунистов в сопровождении всей берлинской полиции, вооруженного отряда боевых батальонов и леткой и тяжелой артиллерии. У полиции есть точные сведения: коммунисты укрепили крышу своего дома, как крепость, траншеями, артиллерией и хорошо защищенными башнями.
Крепость коммунистов удалось взять в сравнительно короткое время. Это могло произойти только при условии внезапного окружения; полицейский отряд не сложил головы, как армия кронпринца под Верденом. В 6 часов, 10 минут утра дом укрепления был разрушен и взорваны двери.
Патрули обороны врываются в дом, Ландфогт предводительствует, обнаруживая чудеса храбрости. Люди шныряют вверх и вниз, обыскивают комнату за комнатой, вскрывают все шкафы — автомобиля нигде не видно. Большой стенной шкаф привлекает внимание тайного советника. Он открывает дверцы — шкаф пуст. Он протягивает руку, чтобы его закрыть, — в глубине шкафа лежит маленькая записочка. Он хочет ее поднять, наклоняется, двери захлопываются, он чувствует, как земля уходит у него из-под ног, он попадает в ледяной воздушный поток — и погружается с страшной быстротой в бездну.
Когда к Ландфогту возвращается сознание, он находится в просторном помещении, напоминающем вокзал. Яркий свет от множества электрических лампочек. В разные стороны разбегаются пути, сигнальные лампы различных цветов и различной формы, большие манометры, динамо-машины, путаница от проволоки, рычагов, брусьев. Ни души.
Ландфогт вскакивает, идет к ближайшей сторожевой будке, входит в нее. Перед ним большой стеклянный поднос. На стекле он видит улицу, которая ему страшно знакома. Река отражает деревья, сквозь стекло видна городская сутолока, снуют люди и экипажи, как в зеркале телескопа подводной лодки. Вдруг его осеняет мысль, что за стеклом Ландверский канал. Приближаются голоса, Ландфогт прячется за косяк.
