Начала философии - Марк Сергеевич Попов

Моральные определения — это вид структурных единиц языка, а потому на них справедливо будут распространяться все доселе оглашенные мною требования к языковым единицам. Итак, столкнувшись с каким-либо явлением, индивид дает ему оценку, основанную на его реакции на это явление. Эта реакция предстает нам как совокупность биохимических процессов, которую можно охарактеризовать термином эмоция. То есть оценочное понятие является отражением реакции его высказывающего на явление, в отношении которого употребляется это понятие. Эта реакция суть частный случай информации о мире, передаваемой посредством языка — как явление она нашла свое отражение в определении, став его содержанием. Самыми явными примерами таких определений являются слова «хорошо» и «плохо»². Причем этими же терминами индивид может разграничить и непосредственно свои эмоции³ — они могут быть описаны, например, как плохие или хорошие эмоции. Этим самым он дает характеристику своей реакции на некоторое явление. Раздражители же разделяются на основе характера эмоций говорящего, с которыми они причинно связаны. Из этого ясно, что оценочные определения могут служить цели дескрипции как раздражителя, так и реакции на этот раздражитель. Общая форма оценочной дескрипции раздражителя выглядит следующим образом: явление А вызвало B эмоции у говорящего; а оценочной дескрипции реакции так: говорящий переживает А эмоции. Таков смысл моральных определений. Стоит отметить, что под реакцией может подразумеваться и любой модус эмоций — аффект, настроение, чувство (в связи с устройством этих явлений). Моральные определения демонстрируют нам еще один вид взаимодействия между субъектом, оперирующим языком, и объектом как предметом дескрипции.

Истина и ложь в рамках моральных высказываний

Для начала подвергнем описанию содержание оценочной дескрипции раздражителя: явление А вызвало B эмоции у говорящего. Истина здесь — это полное соответствие указанному содержанию, т. е. когда определенный раздражитель вызвал конкретно те эмоции, переживание которых утверждается. Ложью же является действительное переживание иных эмоций, не тех, переживание которых утверждается.

Вопрос теперь только в том, можем ли мы определять истинность или ложность тех моральных высказываний, что исходят от других лиц, и если да, то каковы условия возможности этой операции.

Для ответа на поставленные вопросы мы обязаны сначала раскрыть определение морального знания. Благо до этого мы сделали уже достаточно, чтобы без проблем вывести, что моральное знание — это сведение о том, какие эмоции вызвал раздражитель.

Отношение моральных определений к реальности всегда имеет как минимум одного наблюдателя в лице испытывающего эмоции, а потому они наделены смыслом. Но могут ли получить доступ к этому знанию любой посторонний наблюдатель? Иначе говоря, ограничено ли количество свидетелей эмоций лишь испытывающим эти эмоции?

Так получилось, что мои рассуждения довольно своевременны: пару веков назад я мог бы питать народ лишь предположениями о будущем, посягая на истину, ведь положение дел того времени не позволило бы мне точно говорить о возможности определять эмоции. Я имею ввиду, что для ответа на возникший вопрос нам необходимо задействовать имеющиеся на данный момент у человечества технологии, способные засекать нужные нам химические процессы. Но что, если наш испытуемый попытается соврать нам о своем отношении к раздражителю, заставив себя испытывать неискренние эмоции? Изначально вопрос кажется затрудняющим, но дальнейшее размышление развеет это представление.

Представим, что мы проводим эксперимент по определению эмоций некого индивида с помощью необходимых для того современных технологий. В результате получилось так, что предоставленный нами раздражитель вызвал негативные эмоции у испытуемого индивида. Даже если вне данного эксперимента этот раздражитель вызывает у него положительные эмоции, а здесь он, допустим, соврал, заставив себя чувствовать другие эмоции, это никак не сказывается на результате. Дело в том, что мы проводили опыт в рамках лишь одного случая, в котором ложью будет высказывание испытуемого: «данный раздражитель вызвал у меня положительные эмоции», несмотря на то, что во всех других случаях дело может обстоять наоборот (они попросту не берутся в расчет). Наиболее наглядно бессмысленность лжи здесь может быть продемонстрирована развертыванием моральных определений: «данный раздражитель вызвал у меня негативные эмоции (истина), но на самом деле положительные эмоции (ложь)».

Только так возможно добраться до морального знания. Здесь нельзя опираться лишь на искренность, поскольку в обычных условиях говорящий — единственный обладатель знания об истинности или ложности утверждения о своей искренности.

Нынешний этап развития мысли может показаться читателю довольно сомнительным, если он сравнит его с общепринятыми положениями. Но на деле я совсем не стремился к индивидуальности ради индивидуальности. Для понимания этого важно учесть, что в своем рассуждении я соблюдал границы рассматриваемых вопросов, а значит не создавал новых смыслов, но лишь открывал истинные смыслы. В связи с этим и еще при том условии, что я не ошибался в течение развития своей мысли — мой взгляд оказывается единственно верным, пусть и разочаровывающим для некоторых.

Когда речь заходит об эстетических определениях, мы сталкиваемся со сходством их с моральными определениями. Анализ употребления эстетических терминов приводит к тем же выводам, что были сделаны относительно моральных терминов, ведь они оба относятся к виду оценочных определений. Это позволяет приравнять термины «хорошо» и «плохо» к терминам «красиво» и «уродливо» соответственно.

Исходя из вывода о субъективном содержании оценочных определений ясно, что всякие споры в рамках этического или эстетического дискурса с признанием этой субъективности есть лишь риторика, а участвующие в них философы — ораторы; споры же с отрицанием субъективности — откровенное пустословие (к слову из статистических данных видно, что споры о бессмысленном количественно преобладают в философском сообществе и по сей день). Я считаю необходимым спасти удручающее положение мировой мысли, ведь огромное количество времени и сил философов направлены в бессмысленные раздумья, когда те могли быть задействованы в весомых вопросах. Своим трудом я стремлюсь направить на этот путь заблудившихся мыслителей, изложив здесь должные для того общие положения, основу, включающую в себя и метод анализа языковых единиц (его структуру можно было лишь уловить, напрямую я никогда его не излагал). Однако и повседневный ум отыщет нечто полезное для себя в моем труде: здесь предоставлены доказательства тех его утверждений, что нуждались в подтверждении для устранения сомнений в личной позиции. Выяснилось, что она отражает настоящее положение дел, благодаря чему он более не склонится к заблуждению от своего неведения.

И с этого момента всякое рассуждение начинается с той простой истины,