С экономической точки зрения Венгрия, однако, действительно получила значительные привилегии. Единое таможенное пространство империи сохранялось, но каждые десять лет венгерский парламент должен был рассматривать вопрос о возобновлении таможенного союза. Точно также обстояло дело с отчислениями Венгрии в совместный бюджет, которые не раз становились предметом торга между Веной и Будапештом. Первоначально доля Венгрии в казне монархии составляла лишь 30 %, впоследствии она выросла до 34,4 %, однако и этот уровень был чрезвычайно выгодным для венгров. Законодательство и основные направления экономической политики Австро-Венгрии во все 50 лет ее существования были таковы, что разделение труда между отдельными частями монархии, наметившееся уже в первой половине XIX века, сохранилось и упрочилось. Образовался придунайский общий рынок, но при этом экономическое развитие каждого из его субъектов осталось несколько односторонним. В первую очередь это касалось Венгрии, за которой окончательно закрепился статус главной сельскохозяйственной зоны монархии. Впоследствии, после распада государства Габсбургов, такая специализация сослужила не слишком добрую службу независимой Венгрии, уровень индустриального развития которой оказался невысоким. Поэтому и в сфере экономики трудно прийти к однозначному выводу о том, кому же все-таки Ausgleich принес больше выгод.
Суммируя сказанное, можно отметить, что бесспорных победителей в результате компромисса 1867 года не было – и, наверное, не могло быть в силу чрезвычайно сложной ситуации, в которой оказалось государство Габсбургов после разгрома при Садовой. Победителями относительными стали, с одной стороны, Франц Иосиф, которому удалось сохранить империю, помириться с венграми, устранив неблагоприятные последствия событий 1848–1849 годов, и не поступиться при этом большинством властных привилегий, с другой же – мадьярская политическая элита, добившаяся официального восстановления венгерской независимости, пусть и под скипетром Габсбургов, воплощения значительной части либеральных принципов, за которые сражались революционеры 1848 года, и полного политического доминирования венгров в восточной части дуалистического государства.
Это доминирование было закреплено «Законом о правах национальностей» (1868), который предоставлял немадьярским народам Венгерского королевства ограниченную культурную автономию, но подчеркивал наличие в Венгрии «единственной политической нации – единой неделимой венгерской нации, членами которой являются все граждане страны, к какой бы национальности они ни принадлежали»[74]. Проблема заключалась не в самом провозглашении этнополитического единства Венгрии, а в том, что это единство толковалось венгерской аристократией, сосредоточившей в своих руках всю полноту власти, как оправдание собственного господства и политики мадьяризации.
Кто проиграл в 1867 году? «Непривилегированные», прежде всего славянские народы, за исключением, быть может, галицийских поляков и хорватов. Трудно не согласиться с венгерским историком Ласло Контлером: «Хотя компромисс, подготовленный государем и политическими элитами двух сильнейших наций габсбургской монархии в ущерб остальным народам, был реалистическим для своего времени шагом, система, которую он создал, рухнула сразу после Первой мировой войны по причинам, предсказанным уже большинством современных критиков [компромисса]: в рамках дуализма не удалось ни найти удовлетворительное решение всех конституционных проблем, ни совладать с центробежными силами, порожденными неразрешенным национальным вопросом»[75].
Тем не менее, когда в июне 1867 года Франц Иосиф торжественно короновался в древней Буде в качестве короля Венгрии, на сердце у него, наверное, было легко и спокойно. Раны, нанесенные честолюбию императора при Садовой, понемногу затягивались. Компромисс с непокорными мадьярами означал, что на смену тревожной и печальной эпохе разрывов – с Будапештом, Петербургом, Парижем, Берлином – эпохе, длившейся почти 20 лет, пришло время примирения. Именно под знаком примирения – с новым государственным устройством, новыми союзниками, новой ролью в Европе, с новыми нравами и новыми изобретениями – пройдут ближайшие несколько десятилетий жизни Франца Иосифа I и его империи, к числу древних символов которой отныне добавился новый, дуалистический – буквы к. и. к., kaiserlich und koniglich, «императорский и королевский».
VII. К. и. к. (1867–1898)
Эта аббревиатура сопровождала жителей Австро-Венгрии от рождения до смерти. К. и. к. (на западе монархии – императорским, на востоке – королевским) было всё: больницы и школы, железные дороги и корабли, армия и чиновники… Как шутили остряки, над Австро-Венгрией каждый день встает «императорское и королевское солнце». Австрийский писатель Роберт Музиль позднее дал монархии, к тому времени уже погибшей, не слишком благозвучное для русского уха название, происходящее от аббревиатуры к. и. к., – Kakanien. А другой писатель, Стефан Цвейг, так говорил о самом главном, чем, по его мнению, отличалась Kakanien и чем она была дорога ее жителям (очень многим – уже post factum, в ином, неуютном, хрупком, всеми ветрами продуваемом мире межвоенной Центральной Европы): «Когда я пытаюсь найти надлежащее определение для той эпохи, что предшествовала Первой мировой войне и в которую я вырос, мне кажется, что точнее всего было бы сказать так: это был золотой век надежности. Всё в нашей тысячелетней Австрийской монархии, казалось, рассчитано на вечность, и государство – высший гарант этого постоянства».
Основы надежности и постоянства – довольно призрачного, как выяснилось впоследствии, – были заложены в первые годы после венгерского компромисса, когда экономическое и социальное развитие монархии, казалось, полностью подтверждало справедливость теории Адама Смита о «невидимой руке рынка», обустраивающей жизнь в городах и весях ко всеобщему удовольствию и процветанию. Действительно, конец 1860-х – начало 1870-х годов стали для Австро-Венгрии своего рода наградой за те потрясения, которые ей пришлось пережить в предыдущие 7–8 лет. Страну охватила грюндерская лихорадка (от немецкого gründen – основать): только в 1869 году возникло 141 акционерное общество с общим капиталом в 517 млн флоринов, а три года спустя 376 новых компаний располагали уже двухмиллиардным капиталом!
В 1866 году, сразу после разгрома при Садовой, австрийские и венгерские земледельцы собрали рекордный урожай; в этот и последующие годы объемы экспорта сельскохозяйственной продукции росли небывалыми темпами. Венгрия стала главной житницей Европы – и оставалась ею вплоть до притока на европейский рынок дешевого американского зерна. В то же время аграрный сектор, составлявший основу венгерской экономики, не избавился от родимых пятен минувшей эпохи, мешавших его модернизации. Во второй половине XIX века две с небольшим тысячи магнатских семей владели более чем четвертью земельных угодий Венгерского королевства, в том числе около 200 семей располагали поместьями площадью в 15 тыс. акров и более, а один лишь князь Мориц Эстерхази – 700 с лишним тысячами акров! При этом сотни тысяч крестьянских хозяйств Венгрии вполне соответствовали известной русской карикатуре того же времени «Мужичок на одной ноге» – настолько малы были их наделы. Тем не менее, несмотря на относительную отсталость и более низкий по сравнению с Цислейтанией уровень промышленного развития, в целом «темпы промышленного развития и в более отсталой части империи, в Венгрии… были более высокими, чем в России и даже в Австрии: соответственно 3,0 % в Венгрии и 2,5 % [в год] в австрийской половине монархии»[76].
Особенно бурный рост происходил в ряде отраслей промышленности и на транспорте. Добыча угля выросла с 800 тыс. тонн в 1848 году до почти 34 млн тонн в 1904-м. По темпам строительства железных дорог Австро-Венгрия отставала от большинства стран Западной Европы и России, но тем не менее уже в 1859 году протяженность железнодорожной сети в дунайской монархии составляла 4000 км. Южная железная дорога связала столицу страны с Адриатическим побережьем, а в начале 1860-х была построена линия Вена – Линц – Зальцбург. В Венгрии в год Ausgleich было не более 4700 км железных дорог, но к 1900 году их протяженность достигла 17,5 тыс. км, а к началу Первой мировой – 22 тыс.
Все сильнее проявлялась экономическая специализация отдельных регионов. В альпийских провинциях, на севере Богемии, в Моравии, отчасти в Словении развивалась тяжелая промышленность – металлургия, деревообработка, военные производства и т. п.; в Богемии, Верхней Силезии, центральной Венгрии – текстильная, стекольная, пищевая отрасли; Галиция, Буковина и Трансильвания оставались по премуществу сельскохозяйственными районами. В Нижней Австрии в последние годы XIX века на 100 кв. км приходилось в среднем 16 промышленных предприятий, в чешских землях – 10,5, а вот в Тироле, Галиции, Буковине и Далмации – всего одно. Степень концентрации производства в Австро-Венгрии к началу XX столетия оказалась куда меньшей, чем в Германии или Франции. В дунайской монархии было по-прежнему много маленьких мастерских и фабрик, выпускавших мебель и фарфор, ткани и сувениры, ювелирные украшения и домашнюю утварь – словом, то, что делает жизнь человека удобнее и красивее и что так ценилось средними и высшими слоями австрийского и венгерского общества.
