Несмотря на глубоконравственное значение, какое вообще придавали строгому подчинению Церкви, русское благочестие основывалось больше на внимании к внешним обрядам, чем на внутреннем религиозном чувстве. Духовенство почти не говорило проповедей, не было училищ, где бы юношество обучалось закону Божию.
Русские вообще редко исповедовались и причащались; даже люди набожные ограничивались исполнением этих важных обрядов только однажды в год – в великую Четыредесятницу. Другие не исповедовались и не подходили к святым дарам по нескольку лет. Притом исповедь для толпы не имела своего высокого значения: многие, чтобы избежать духовного наказания от священников, утаивали свои согрешения и после даже хвалились этим, говоря с насмешкой: «Что мы за дураки такие, что станем попу сознаваться». Часто владыки жаловались на холодность к религии и обличали мирян в уклонении от правил Церкви. В XVI веке митрополит Макарий замечал, что в Новгородской земле простолюдины не ходят в церковь, избегают причащения; а если и приходят когда-нибудь в храм, то смеются и разговаривают между собой, не показывая вовсе никакого благочестия. В XVII веке до сведения патриарха Филарета дошло, что в Сибири русские, сжившись с некрещеными народами, забыли даже носить на себе кресты, не соблюдают постных дней и сообщаются с некрещеными женщинами. Некоторые русские в восточных провинциях Московского государства, живя в наймах у татар, соблазнялись увещаниями их хозяев и принимали татарскую веру. Коль скоро нет внутреннего благочестия, наружное соблюдается только до тех пор, пока действующие извне обстоятельства поддерживают привычку; в противном случае и сами обряды не тверды, и человек гораздо легче их нарушает, нежели как кажется, судя по той важности, какую он придает им. Сообщники Стеньки Разина ели в пост мясо, бесчинствовали во время богослужения, кощунствовали над святыней и убили архипастыря, несмотря на его священный сан; а при Михаиле Федоровиче Иван Хворостинин, как только познакомился с литературными трудами Запада, тотчас начал вести такую жизнь, что навлек на себя укор патриарха в том, что против Светлого Воскресения был пьян, до света за два часа ел мясную пищу и пил вино.
Патриарх Никон в повседневном платье. «Альбомъ Мейерберга. Виды и бытовыя картины Россiи XVII века»
Изолированные от прочих народов, со своей особой верой, русские составили себе дурное понятие о других христианских народах, а долгое страдание под игом нехристиан укоренило в них неприязненность вообще к иноверцам. Русские считали только одних православных в целом мире христианами и в отношении веры смотрели с презрением на всех иноземцев, хотя они мало-помалу сближались с ними, принимали начала их жизни в свою жизнь, но вместе с тем, чувствуя, что они многому должны у них учиться, вознаграждали это неприятное сознание национальным высокомерием. Греция передала нам свою антипатию к мусульманам, которая еще более усилилась на русской почве, соединившись с воспоминаниями о татарском иге. Все западные христиане носили в понятии русского имя немцев; их признавали некрещеными. По понятию строгого благочестия, не только дружба с немцами, но само прикосновение к ним оскверняло православного. На этом основании, когда великие князья и цари принимали послов и допускали их к руке, то затем обмывали руку, чтобы стереть с нее оскверняющее прикосновение еретика. Духовные постоянно остерегали православных от кумовства и братства с латинами и армянами и побуждали правительство к мерам, преграждавшим сближение с иностранцами. В 1620 году духовенство просило не допускать немцев покупать дворы и держать у себя русских людей, потому что от этих немцев бывает православным осквернение. Так, патриарх Никон, человек, возвысившийся по образованию над своим веком, выпросил у царя изгнание из Белого города в Москве купцов иностранной веры. В особенности сильна была в XVI и XVII веках ненависть к католичеству. Католическая вера называлась не иначе, как еретическая, проклятая, и католики считались погибшими для царствия Божия людьми. После Смутной эпохи ненависть эта усилилась. Русские хотя и считали нехристями протестантов, но терпели их в своем отечестве, а на католиков не могли ни смотреть, ни слышать о них, им не позволялось жить в пределах Московского государства. Эту ненависть поддерживали еще поступки католиков в Западной Руси и события в Малороссии, в которые втянулась Московия. Русские видели в них прямых врагов своей веры, покушающихся ее истребить. Когда царь Алексей Михайлович завоевал Вильну, то почитал себя вправе выгонять всех униатов и требовал, чтобы те, которые захотят остаться в городе, возвратились к православию; а когда завоеван был Могилев, то запретили католикам и евреям быть в нем чиновниками. Народ ненавидел также наравне с католиками и евреев, ни одному еврею не позволено было жить в Петербурге; а духовные и благочестивые люди остерегали народ принимать от евреев, занимавшихся медициной, лекарства.
С неприязнью к иноземцам соединялось и отвращение ко всему, что составляло для русских достояние чужеземщины. Таким образом, русское благочестие почитало преступлением учиться наукам, искусствам или чужеземным языкам: на это смотрели как на колдовство или наваждение дьявола. Сами вельможи обращались с иностранцами холодно и всегда старались показать, что они себя считают выше них. Простой народ верил, что все, что не русское, пропитано дьявольской силой, и когда иностранцы ехали при посольстве в Москве, то мужики, увидя их, крестились и спешили запереться в свои избы, «как будто бы, – говорит один англичанин, – мы были зловещие птицы или какие-нибудь пугала»; только смельчаки выходили смотреть на иноземцев, как на редкое произведение природы.
Правительство хотя и постоянно поддавалось невыгодному взгляду на иноземщину – взгляду, который поддерживало духовенство, но в то же время пользовалось услугами иностранцев и привлекало их в свою страну. Этой системе следовали все государи, один за другим. Иоанн Васильевич Грозный был расположен к иностранцам, считал их открыто выше и лучше своего народа, производил себя от немецкой крови и оправдывал перед ними свои злодейства тем, что, по его выражению, царствовал не над людьми, а над зверьми. При Алексее Михайловиче, несмотря на его правоверие, большая часть военных начальников была из иностранцев, и, наконец, при дворе начали входить иноземные обычаи. Останавливая ненависть народа, правительство неоднократно издавало указы, чтобы народ не бранил немцев и вообще всяких иностранцев, в том числе и малороссиян, поносными словами; а в отношении нехристианских народов, входивших в состав Русского государства, удерживало фанатизм прозелитизма, запрещая насильно крестить инородцев и покупать мальчиков для крещения. Время показывало, что и в народе неприязнь к иноземщине была не так крепка. Собственно, в русском народе не существовало национальной неприязни к иностранцам: она была только религиозная, как к иноверцам, и потому иностранец, принявший русскую веру, пользовался всегда особенным расположением. Множество пленников входило в число домашних слуг. Таким образом, разные народности на Руси смешивались с русской народностью, вливая в нее чуждые элементы. В числе служилых людей повсеместно были немцы, поляки, литовцы. Сначала сближала с иноземцами торговля: в Архангельске, главном торговом пункте, браки между иностранцами и русскими женщинами сделались уже не редким исключением. Как ни велика казалась неприязнь ко всему польскому, в Смутное время едва только объявлено было о воцарении Владислава, многие великорусские дворяне начали в письмах своих и официальных бумагах писать полурусским языком, сбиваясь на лад западнорусской речи.
Очерк торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях
Совокупность местных особенностей и вековые обстоятельства истории наложили своеобразное очертание на все проявления жизни народа, населявшего Россию. Плоскость пространства, суровый климат, отдаленность от театра умственной и гражданской деятельности цивилизованного человечества, близость к кочующим племенам, от которых Россия должна была защищать первые начатки своей образованности, слишком слабые не только для того, чтоб обновить жизнь других, но и для того, чтоб развиваться своенародно при неблагоприятных обстоятельствах; наконец, долговременное иго татарское, из-под которого Россия освобождалась медленно, не путем открытого сопротивления и борьбы, но пользуясь игрою случая и выбором обстоятельств, – все это вместе приготовило для России тот образ, в котором ее быт являлся в XVI веке, когда она, освободившись от чуждого завоевания, установилась на основании государственного единства и начала новый период своей истории, определяемый названием московского. Эти условия жизни отразились, между прочим, и на нашей торговле. Количественное богатство материалов страны, более девственной и обширной, чем плодоносной; скудость рукодельных произведений; труд производителя, тяжелый, вынуждаемый чаще всего внешними побуждениями необходимости и неизбежности, иногда тою отвагою, которая рождается вследствие терпения, редко изобретательностью и сознательною надеждою на успех; неудобства путей сообщения, подвергавшие торговцев невыразимым лишениям и опасностям; незнание техники чужеземных произведений; неведение способов их приобретения и сбыта своих собственных; недоверчивость к собственным силам и чужой добросовестности, а вследствие того стремление обманом предупредить обман; задержки и препятствия, которые на каждом шагу полагались торговой деятельности, – вот черты, отличавшие русскую торговлю и составлявшие ее исключительный характер.
