На тайгу, на карьер, на новенькие дома поселка ложились осенние сумерки, тихие, безветренные, с бодрящим холодком, с редкими легкими снежинками. Близкая, сразу за домами, тайга веяла густым хвойным дыханием, от двухэтажных брусковых домов пахло свежей смолой, недавно струганными досками. Приятно дышится. Добрая нынче осень стоит.
В вестибюле общежития вахтер помахал ему:
— Ты, что ль, Саманюк будешь? Тебя тут какой-то спрашивал.
— Меня? А кто?
— Говорит, знакомый твой. Не наш, приезжий: В красном уголке сидит, ждет.
Саманюк хмыкнул и без особой спешки двинулся по коридору первого этажа.
В красном уголке было еще пусто, светила только одна лампочка. А перед невключенным телевизором дремал в кресле… Хо, ты гляди! Старый хрыч Чачанидзе заявился! Ветрами северными продубленное, природной южной смуглости лицо казалось еще темнее под снежно-белыми волосами — как на негативе. Челюсть сонно отвисла, желтеют золотые коронки… остатки роскоши.
— Привет, — сказал Самашок. — Дрыхнешь?
Смуглое лицо вздернулось, поднялись тяжелые веки, выпуклые черные глаза спросонья по-стариковски беспомощны.
— Миша! Здравствуй, Миша. — Взгляд отвердел. — Молодцом выглядишь, дорогой! Закемарил я тут с дороги, кресла мягкие, тепло… Ну, как ты тут, Миша?
— А ничего. Живем, хлеб с маслом жуем.
— Так-так. Это что же, тебе тут, выходит, нравится? В такой-то дыре? Не тянет в город?
— Чего я забыл в городе-то? Тут хоть тюрьмы нету. А в городе, глядишь, опять срок заработаю. Не, пока что здесь поживу, отдохну. А там поглядим.
— Да уж когда и глядеть-то, Миш-ша? Годы идут, бегут. В колонии срок тянули, да и опять в тайге скучать — не обидно разве?
— Пускай в тайге, да не в колонии все же. А чего? У меня теперь специальность есть, платят добре, баба на мою долю всегда найдется, так какого еще дьявола рыпаться?
Саманюк придвинул ногой стул, уселся против Чачанидзе, разглядывая его, сильно постаревшего.
— Та-ак, доволен, значит. Такой дырой — и доволен. Ну-ну. А я вот поглядел в городах — живут люди! Красиво живут!
— Срок-то когда твой кончился?
— Третий месяц на свободе.
— Шустрый ты старичок — уже и в городах помотался.
Чачанидзе смущенно потер лоб.
— Немного ездил. В Свердловск я ездил, Миша.
— Ух ты! Эко тебя носило. Что за интерес там?
— Да так… Слабость одна… Ты, Миша, не смейся только. Хотелось, видишь ли, женщину одну повидать…
— Ого! Любовь вспомнилась на закате лет?
— Какая там любовь, — застенчиво улыбнулся Леван Ионович. — Может, она мне и слова сказать не захотела бы, руки не подала… Но она — единственное доброе дело за всю мою жизнь, так я считаю. Найти бы, взглянуть… Есть, Миша, такой миф. Легенда древнегреческая. Скульптор изваял из дикого бросового камня прекрасную женщину. И такая это получилась женщина, что сам скульптор в нее… Ну, ты не поймешь этого.
— Где уж нам. Но, как я понимаю, твой свердловский кобеляж успеха не имел? Так? И теперь чего? Если в городах так уж больно хорошо, зачем сюда приперся? Или тут кантоваться надумал? Давай, старик, давай. На руднике вон учетчик недавно от инфаркта загнулся, валяй на его место. Я, как сознательный экскаваторщик, рекомендацию могу дать, а?
— Ты очень сознательный — старого человека в комнату к себе не приглашаешь.
— Старый человек! Только на свободу вылез, а уж за бабой маханул аж на Урал. Ладно, айда, что ли. Пр иглашаю.
Поднялись на второй этаж общежития. Леван Ионович вертел седой головой, одобрительно цокал языком.
— Чистенько у вас. Цветы… Комната на троих?
— Ага. Садись, старый человек, — Саманюк забрал у гостя шубу, шапку, чемодан его сунул в стенной шкаф.
— Чаю хошь? Или водки достать ради встречи?
— Не надо, сердце у меня того… Нашего разговора никто не услышит? Расскажи, как у вас тут?
— Говорю, дышать можно. Вкалываю на экскаваторе в карьере, норму выполняю, деньгу имею. Вот баб тут мало. Да ведь не вечно в поселке коптеть, не срок даден, а можно сказать, по собственному желанию. Пообвыкну маленько на свободе — в город подамся. А не то в село, хозяйством займусь.
— Ты, Миша, совсем перевоспитанный человек стал.
— Надоело ж по колониям. Хватит, завязал. Ведь оно как: работай, не чуди — жив будешь, а нет — гний в колонии. Что лучше, а? Вот так, друг. Ну, а ты?
— Я на Кавказ. Пока на Кавказ. — Чачанидзе понизил голос: — Миша, а ты что же, со мной-то? Раздумал? Ведь в колонии мы договорились железно.
Саманюк прикурил, пустил в потолок струйку дыма.
— Ты, старик, не понимаешь? Сам сказал: годы идут. По новой рисковать? Нет, мы с тобой свое от-рисковали, отгуляли. Так-то, папаша!
— Это здесь отгуляли… — Чачанидзе придвинулся вплотную, зашептал в ухо: — Хочу я, Миша, уйти, совсем уйти… за границу…
— Но-о? Ну ты даешь, старик! Кто ж тебя пустит за границу?
— Тише говори.
— Нет, кто тебя туда пустит? И кому ты там нужен? Там своих гангстеров навалом, а они урки похлеще пас. Хо! За границу он хочет! Иди-ка лучше добровольцем в дурдом, там тебя примут с такими заграничными идеями. Точно, примут. На старость во как обеспечен будешь — койка, питание, витаминные уколы в задницу.
— Эх, Миш-ша. Хороший ты человек, но — глуп.
— А ты мудрец, да? Псих ты, батя, вот кто. Не от ума болтаешь — за границу! Тебя ж там ихняя полиция враз наколет.
— Ну хорошо, пусть так…
— Чего хорошего — пулю-то в лоб?
— Пусть стреляют в гангстеров. Но частных предпринимателей полиция не трогает. Деньги можно наживать честно.
— Врешь, большие деньги честно не наживешь.
— Миша, извини, пожалуйста, но ты бандит. Ты ничего не понимаешь в коммерции.
— Ты много понимаешь. За то пятнадцать лет в НТК и припухал, за понимание.
— Я был глуп тогда…
— Ну? Ты отлично сохранился!
— Нужно было уйти с золотом за границу, мог уйти! Но все хотелось еще…
— Значит, приехал меня в заграницу сбивать?
— Ты ж соглашался там, в колонии.
— Э, нет, про заграницу уговора не было. Соглашался помочь твое золотишко выручить, верно. Но то в колонии… А поглядел, что жить можно, то есть как человеку…
— И стал вьючной скотиной! Будешь существовать на зарплату?
— Да! Но буду, буду! Живой буду, понял! Нам с тобой, ежли подзалетим опять, то и до высшей меры недалеко. Иди под расстрел один, без меня — ты уж старик, отжил так и так.
Беседа зашла в тупик. Скорбно качая сединами, Чачанидзе сказал:
— Как-кое гнилье пошло! Нет смелой личности, есть серая толпа. Бараны! Вам лишь бы корм. Что вам виллы, дворцы, прекрасные женщины, дорогие женщины! Труд и корм. Это все, что вам нужно.
— Дворцы? А барак не хоть? За колючей проволокой?
— Барак — для тебя, Миша. Все равно ты сорвешься рано или поздно. Потому что нутром бандит. Сорвешься и опять будешь срок тянуть. А я… Если не повезет— умру. Пусть умру! Что за жизнь без денег! Но если… О! У меня будет золото, деньги, виллы, все!
— Интересно, что ты будешь делать с женщинами, дедушка? — захохотал Саманюк. — Ладно, Леонтий, не психуй. Может, я съезжу с тобой на Кавказ, погреться на солнышке. А то и верно — тайга да тайга. У тебя там кто, па Кавказе?
— Никого. Жена умерла, как меня взяли. Сильно убивалась. Тетка еще была, старуха неграмотная. Не знаю, что с ней, известий не получал. Очень хотел бы знать. Ее дом был мой дом. Там я имел… как граф Монте-Кристо… Вино, старое выдержанное вино. Там одна была Валя… Валентина…
Саманюк удивился — голос старика дрожал.
— Русская? Кто такая?
— Тебе все равно, ты не поймешь…
— Ну пес с тобой. Говоришь, там у тебя золото осталось? И много? Да не бойся, мы здесь одни, никто не услышит. Напарники мои работают во вторую смену.
— Включи радио, Миша. Ишь, музыка… Вот так. Садись ближе. Слушай. Есть золото, не все при обыске нашли. Только то, что в доме было. В другом месте — осталось. Золото и… валюта. Доллары, Миша! Я нарочно все признавал на суде, чтобы неясностей не было, чтобы еще копать не стали. Иностранный турист один… Тогда за границей унция золота стоила на черном рынке полста и больше долларов! Я не бандит — я коммерсант! С тем, что осталось, миллионы нажил бы где-нибудь в Европе! Только взять бы мое золото, мои доллары! И за рубеж! Ты молодой, сильный, ловкий, Миша! Помоги взять, помоги уйти! У меня нет сына — ты наследником будешь, ты!
Саманюк моргал, слушал, чмокал потухшей сигаретой. Сказал наконец:
— Вербовщик ты, Леонтий, первый класс. Ну тебя к дьяволу. Давай лучше чай пить. Чифирнем в пределах дозволенного под музыку советских композиторов, — подмигнул на приемник. — Так, говоришь, долларов У тебя навалом? Не довелось видеть доллары. А эти, как их… виллы, да? Навроде дачки, что ли?
