Упрощая, Гете говорит о том, что темные цвета (голубой, синий, фиолетовый) есть просветленная темнота, а светлые цвета — желтый, оранжевый, красный — есть затемненный свет.
Когда я дошел до этого места, мне захотелось вышвырнуть книгу в окно и забыть о ее существовании. В чем, спрашивал я себя, теория Гете превосходит теорию Ньютона? Какой от нее может быть прок?
Мой друг Эдди Кэмпбелл дал мне книгу «The Wholeness of Nature: Goethe's Way of Science» («Целостность природы: наука по Гете») Генри Бортофга, ученого, наставником которого был физик Дэвид Бом. Книга показалась мне настолько сложной, что я решил, что буду читать ее несколько лет, и купил собственный экземпляр, который простоял на моей полке около года. Наконец, я приступил к чтению и вскоре понял, что эта книга — одна из самых важных в моей жизни.
Бортофт излагает новые любопытные факты. Например, он рассказывает о том, что, когда Гете изучал цвета, он закрывал глаза и представлял себе то, что наблюдал. Он пытался увидеть цвета в правильном порядке внутренним зрением до тех пор, пока уведенное не совпадало с реальностью.
Гете пользовался тем, что я описал ранее как «эйдетическое видение». С какой целью? Дадим слово Бортофту:
«Для того чтобы наблюдать явление цвета так, как наблюдал его Гете, необходимо обладать более активным зрением, нежели то, каким располагаем мы. Термин «наблюдение» предполагает некоторую бездеятельность. Мы полагаем, что наблюдать — значит попросту открыть глаза на данный феномен… Для того чтобы наблюдать явление так, как наблюдал его Гете, нам нужно смотреть так, как если бы направление взгляда было противоположным, от нас к явлению, а не наоборот. Этого можно добиться, уделяя внимание зрению; тогда мы действительно увидим то, что наблюдаем, не ограничиваясь простым зрительным впечатлением. Мы словно бы погружаемся в процесс наблюдения. Так становится возможным воспринимать качество цвета».
Ботфорт описывает, как именно Гете воссоздавал цвета в своем воображении, и поясняет: «Цель — развить орган восприятия, который способен углубить наше понимание явления…»[170]
Гете называл это «активным зрением»[171]. Я полагаю, что в нем и кроется разница между древними и современными людьми. Древний человек был куда ближе к природе, а потому обладал более активным зрением.
Погожим летним утром (часы показывали половину седьмого) я сидел в постели и читал книгу Бортофга о Гете. Внезапно я понял, о чем он пишет. Я выглянул из окна в сад, увидел деревья и кусты и решил последовать совету Гете. Я попытался посмотреть на сад, используя активное зрение.
Так я понял, что обычно, окидывая сад взглядом, я вижу его пассивно, принимаю его как должное, ощущаю, что мне знакома каждая пядь садового участка. Теперь же я постарался отбросить все мысли, все предрассудки и попросту увидеть сад как чужое владение, словно бы оно попалось мне на глаза впервые.
Я немедленно почувствовал, что растворяюсь в природе. Трава, деревья, кусты внезапно показались мне более настоящими и живыми. Более того, они словно бы говорили со мной. У меня возникло странное чувство, будто я нахожусь в компании старых друзей, будто я пришел в клуб, где ощущаю себя как дома.
Я понял также, что Гете, как и многие поэты, обладал подобным восприятием с рождения. В «Фаусте» он говорит о природе как о «живой одежде божества»[172]. Его лирические стихотворения лучатся чудесной, бескрайней витальностью, напоминающей о поздних полотнах Ван Гога («Дорога с кипарисами» и «Звездная ночь»), на которых деревья словно бы превращаются в зеленые костры, чье пламя устремлено к небу.
Хорошо известна история о том, как Гете и поэт Шиллер ушли с довольно скучной научной лекции в Йене, и Гете заметил, что обязан существовать иной способ объяснять природу: не по частям и кусочкам, но как живую реальность, с переходом от общего к частному. На что Шиллер только пожал плечами и заметил: «Это всего-навсего фантазия»[173].
Он ошибался. Для Гете это была не просто фантазия: именно такую природу он видел, когда смотрел на деревья, цветы и траву. Они казались ему живыми, как если бы природа была в каком-то смысле живым организмом.
В качестве упражнения я предложу читателю взглянуть на сад, используя «активное зрение». Вместо того чтобы смотреть на него как на застывшую картину, как на пейзаж, попробуйте увидеть сад в беспрерывном движении — очень медленном, но все-таки движении. Попробуйте увидеть, что растения — живые существа, такие же, как насекомые или птицы.
Конечно же, у Гете, как и у всех нас, бывали периоды, когда он уставал и начинал смотреть на мир механически. Однако в те моменты, когда Гете открывался миру, он видел природу такой, какой ее рисовал Ван Гог.
Как отметил Бортофт, дело тут не в прикладываемом усилии. Необходимо прежде всего развивать орган восприятия.
Уильям Блейк сказал: «Если бы двери восприятия были чисты, все предстало бы человеку таким, как оно есть, — бесконечным»[174]. Олдос Хаксли цитирует эти слова в книге «Двери восприятия», повествующей о воздействии на автора мескалина, психоделического наркотика, с помощью которого Хаксли видел мир куда более реальным. Несомненно, об этом же пишет и Бортофт. Но если, как полагает Нарби, индейцы по-прежнему обладают этим «органом», у современного человека он атрофировался много столетий назад.
Восприятие через этот «орган» немецкий литератор Готфрид Бенн называл «первичным зрением»[175].
Человек утерял способность к такому восприятию, когда стал развивать механическое восприятие, чтобы не затеряться в стремительно усложнявшемся мире. Это отлично понимал поэт Вордсворт, как явствует из его оды «Откровения бессмертия». Ребенку все на свете внове, все его радует, все видится «сияньем и свежестью грез». Ребенок живет в настоящем, мир видится ему ярким и ясным. Затем над юным созданием «начинают смыкаться тюремные тени», жизнь становится все более трудной, требует все большего. Повзрослев, человек оказывается в состоянии вечной спешки, и «сиянье» исчезает при свете будней[176].
Что означает, конечно же, что взрослые уже не стремятся увидеть вещи такими, какие они есть. Когда ребенок смотрит любимую телепередачу, она поглощает его внимание настолько, что он зачастую не слышит, как ему что-то говорят. Все мы можем припомнить, с какой радостью внимали дождю, стучавшему по оконным стеклам. Писательница Лора дель Риво говорила мне, что часто сворачивалась клубком и повторяла: «Разве не прекрасно быть собой?» И действительно, быть собой прекрасно, если вы поглощены собой и не допускаете никаких «протечек». Взрослея, мы рассеиваем внимание, после чего принимаем выхолощенную версию окружающего нас мира за реальность. Так в нас появляется «определенная слепота».
Животные ведут себя по-другому. Они преспокойно живут в настоящем и обращают внимание лишь на то, что их интересует. Мы, «цивилизованные» люди, позабыли, как это делается. При этом мы даже не сознаем, чего себя лишаем, поскольку все вокруг привыкли думать, что таков порядок вещей.
Между тем выхолощенное и деградировавшее сознание «награждает» нас стрессом и заставляет волноваться по поводам, которые совершенно того не стоят. И когда временами в нас пробуждается настоящее сознание, например, когда мы уезжаем отдохнуть за город, мы решаем, что просто расслабились, и отказываемся понимать, что наше внимание нуждается в постоянной тренировке. Проблема в том, что мы, образно говоря, привыкаем дышать не в полную силу и в конце концов начинаем страдать от кислородного голодания.
По словам принстонского психолога Джулиана Джейнса, такое положение дел сложилось очень недавно. В книге «The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind» («Происхождение сознания в результате краха двуполушарного разума») Джейнс интерпретирует результаты «исследования разделенного мозга» в том смысле, что сознание современного человека неимоверно сократилось и мы фактически «обитаем» только в одном из мозговых полушарий — левом, которое отвечает за язык, логику и выживание в окружающем мире. Джейнс утверждает, что правая половина (отвечающая за интуицию, прозрения и чувства) фактически нам не принадлежит. Он говорит, что человек сделался «левополушарным» не далее как около 1250 года до н. э.
Во втором тысячелетии до н. э. средиземный регион сот трясали ужасные войны; в этих условиях прежнее, детское сознание уже не могло мириться с реальностью. Человек вынужден был сузить себя, стать более нервным, жестоким и беспощадным. (Напряжение делает нас жестокими.) В этом новом состоянии сознания человек утерял связь с богами и собственным глубинным «я». Около 1230 года до н. э. ассирийский тиран Тукулти-Нинурта приказал создать каменный алтарь, на котором изображен царь, преклонивший колени перед пустым троном бога. Все цари до него изображались сидящими рядом с богом на троне. Теперь бог исчез, и человек должен был полагаться только на самого себя.
