57
Разницу между ответственностью и свободой можно проиллюстрировать противопоставлением вины и своеволия. Своеволие мы понимаем как свободу без ответственности, а вина – до известной степени состояние ответственности без свободы, ведь виновный несет ответственность за что-то, не обладая свободой устранить свою вину из мира. Тут возможна только правильная позиция, правильное поведение по отношению к своей вине, то есть раскаяние. А в какой огромной мере раскаяние хотя и не может изменить произошедшее, но может исцелить вину на моральном уровне, показал нам Макс Шелер в посвященной этому работе.
Поэтому масса подавляет индивидуальность отдельных людей и ограничивает их свободу в пользу единообразия. Вместо братства воцаряется стадный инстинкт.
Притом что каждый человек «абсолютно другой» по отношению ко всем другим, в своем так-бытии он единственный в своем роде, а в своем бытии-в-мире неповторим, так что и смысл его бытия – уникален и неповторим, откуда и проистекает человеческая ответственность: именно в этой ограниченности человеческого бытия как в соположении, так и в последовательности, в пространстве и во времени. К этой двойной ограниченности человеческого бытия присоединяется третий основополагающий момент, который взрывает ее изнутри: трансцендентность экзистенции, устремленность бытия человека к чему-то вовне, ибо человек уникален и однократен сам по себе, но ради себя. Наиболее выразительно сформулирован этот факт не нашими бедными и скудными словами, но словами Гиллеля. Гиллель, подводя итоги своей жизненной мудрости, свел ее к трем вопросам: «Если не я это сделаю, то кто? И если я не сделаю это сейчас, то когда? И если сделаю только для себя, то кто же я?»
Ср.: Далее разбор субъективизма и даже «психологизаторства» человека, оглушенного несчастьем, который ищет убежища в «бессознательности» несчастья или в абсолютной бессознательности, то есть в суициде.
Одна пациентка никак не могла взять в толк, почему это смерть не лишает жизнь смысла. Тогда ей задали вопрос, не знает ли она какого-нибудь славного человека, который теперь уже мертв, но успел совершить что-то существенное. «Да… наш врач… Это еще в детстве… Он был хороший». Далее ее спросили: «Допустим, его пациенты, кто еще жив, о нем забыли, например, они состарились настолько, что уже не помнят добра. Уничтожит ли забывчивость или даже смерть забывчивого пациента то добро, которое было сделано?» И пациентка ответила: «Нет… добро останется».
Конечно, не все, что похоже на «Я», есть «Я» и не все, что похоже на «Оно», – «Оно». В этом смысле психоанализ и индивидуальная психология вполне в своем праве: в случае невроза влечения частенько облекаются в мантию морали и в этой «символической маске» проникают в сознание, что вполне соответствует психоаналитическому подходу. Также – это уже поприще индивидуальной психологии – «Я» чересчур охотно и часто скрывается за псевдовлечениями («аранжировка»). Можно пойти дальше и признать также, что, к примеру, все, чему психоанализ учит нас о снах, вполне обоснованно и не утратило значения. Если вкратце – не «Я» вижу сны, а «Оно» их видит.
Свободу нельзя «иметь» в том смысле, что это не предмет, который можно и потерять. Свобода – то, что «"Я" есть».
Решает всегда только человек. Но что такое человек? Существо, которое всегда принимает решения. Решения о чем? Чем он будет в следующее мгновение.
V. E. Frankl, Man's Search for Meaning, Preface by Gordon W. Allport, 70. Auflage, Simon and Schuster, New York 1985.
Если в индивидуальной психологии комплекс неполноценности все еще рассматривается исключительно как невротический симптом, в экзистенциальном анализе он при некоторых условиях становится настоящим достижением: там, где в самом деле имеется недостаток, там этот комплекс не «также правилен», не «вопреки», а единственно правилен. Ведь не в последнюю очередь именно там, где человек чувствует себя «неполно-ценным», – перед лицом превосходящей его ценности! – там он, этим утверждением реальной ценности, каким-то образом уже оправдан.
Опьянение представляет собой нечто позитивное по сравнению с «оглушением». В опьянении человек отвращается от окружающего мира бытия к переживанию «состояния», к жизни в мире кажимости. «Оглушение» же ведет лишь к прекращению осознания своего несчастья, к «счастью» в негативном смысле, который придает этому понятию Шопенгауэр, к нирване.
Различие между предотвратимой, или «виновной», судьбой («неблагородным несчастьем»), с одной стороны, и подлинной, неотвратимой и неотменимой судьбой («благородным несчастьем») – с другой: лишь при втором виде судьбы возникает возможность, страдая, осуществлять ценности позиции. Это различие полностью соответствует принятому в среде альпинистов разделению «субъективной» и «объективной» опасности. Даже у альпинистов считается «не бесчестным» пасть жертвой объективной опасности (например, лавины), но постыдно будет пострадать от опасности субъективной (от недостатка снаряжения, недостатка опыта или неправильно выбранной техники восхождения).
Жизнь вопрошает нас не словами, но фактами, с которыми мы сталкиваемся, и мы отвечаем также не словами, но делами, которые совершаем. Поскольку мы должны еще ответить на эти факты, мы стоим перед незавершенными фактами.
V. E. Frankl. Wirtschaftskrise und Seelenleben vom Standpunkt des Jugendberaters, Sozialärztliche Rundschau 43, 1933.
Существует что-то вроде обратной пропорции между действием и постоянным самонаблюдением: связь, которая исключает возможность полноценной активности и одновременно полного дистанцирования и сознательной остроты самонаблюдения. Эти взаимоисключающие отношения между «импульсивностью» человека и его же рефлексирующим самонаблюдением весьма напоминают знаменитый «принцип неопределенности» Гейзенберга.
Как всякий идеал, этот также имеет лишь установочный смысл: говоря словами Гёте, это «яблочко мишени, которое всегда должно быть на примете, хоть и не всякий раз в него попадешь». Так же редко, как встречается истинная любовь, удается человеку достичь высшей ступени развития зрелой любовной жизни. Однако в итоге любая наша задача – «вечная», и всякий прогресс неисчерпаем, это путь в бесконечность, к цели, которая далеко в бесконечности. И даже тут речь идет только о прогрессе отдельного человека в его личной истории, потому что остается под вопросом, в каком смысле можно было бы говорить об истинном «прогрессе» в истории человечества: мы с уверенностью можем отмечать лишь технический прогресс, который нам, возможно, лишь потому кажется прогрессом, что мы живем в технический век.
Здесь сексуальность переживается в чистом виде, как «состояние»: в акте онанизма она лишена направленности за пределы себя, к партнеру. Онанизм не представляет собой ни болезнь, ни причину болезни, это скорее симптом нарушения развития, неверного отношения к любовной жизни. Ипохондрические представления о болезнетворных последствиях этой привычки сильно преувеличены. Однако угнетенное состояние, которое обычно следует за актом онанизма, независимо от ипохондрических опасений имеет под собой основания именно в том чувстве вины, которое человеку естественно испытывать, если он бежит от направленного переживания в «состояние». Этот «неправильный» вариант поведения мы уже рассматривали при обсуждении опьянения, и тем паче следует отметить, что акт онанизма, как и опьянение, влечет за собой неприятное похмелье.
Брак и любовь кажутся нам тесно связанными, однако это верно лишь в тех случаях, когда возможны браки по любви, то есть браки, по крайней мере заключаемые (если не поддерживаемые) по любви. В этом смысле браки по любви – относительно новое явление, как напоминает социолог Гельмут Шелски в «Социологии сексуальности». Но можно с полным правом утверждать, что, в общем, любовь является условием и предпосылкой так называемого счастливого брака. Вопрос лишь в том, насколько продолжительно счастье в таком построенном на любви браке. Любовь ведь может оказаться необходимой предпосылкой супружеского счастья, однако далеко не достаточной.
Ср.: V. E. Frankl, Die Neurose als Ausdruck und Mittel, Dritter internationaler Kongreß für Individualpsychologie, Düsseldorf 1926.
Ср.: V. E. Frankl, Zur medikamentösen Unterstützung der Psychotherapie bei Neurosen, Schweizer Archiv für Psychiatrie 43, 1, 1939.
Аллерс однажды сказал: «Кто отчаялся в победе, тому ничего не угрожает, и он избавлен от страха наравне с тем, кто считает поражение невозможным».
