оставшуюся часть моей карьеры в качестве преподавателя.
К тому времени, когда я поступил в аспирантуру в Гарварде, мои мечты о карьере, которым я предавался с детства, стали еще сильнее. Я по-прежнему отдавал предпочтение одиночным исследованиям. Теперь, благодаря стипендиальной поддержке, у меня появились средства для путешествий по «Большим тропикам» – обширным и наименее потревоженным землям с крупнейшими запасами фауны и флоры. После защиты, когда мне еще не было 30 лет, я начал проводить полевые научные работы в различных районах Мексики, Центральной Америки, на бразильской Амазонке, в австралийской глубинке, на Новой Гвинее, Новой Каледонии и Шри-Ланке.
Я обнаружил, что постоянное одиночество, которое ты испытываешь в незнакомых местах без контактов с людьми (даже если ты оставляешь их всего лишь на несколько часов), может быть не только физически опасным, но также и непродуктивным с точки зрения идей и открытий. Большинство людей испытывает острую необходимость много говорить (в то время это меня без видимых причин раздражало). Они посвящают этому какое-то время каждый день, при возможности делают это очень часто, а мне, который часто бывал в одиночестве в отдаленных местах, казалось, что и постоянно. Работая подолгу «в поле», причем в одиночестве и в самых отдаленных местах, я в конце концов создал себе alter ego, «второе я». У этого человека не было имени, он ни в коем случае не являлся независимым субъектом (то есть я не сошел с ума). Проще говоря, мое alter ego представляло собой попытку перейти на иную точку зрения. Оно появлялось всякий раз, когда нарастало мое беспокойство в незнакомом окружении, всякий раз, когда наблюдалась вынужденная смена приоритетов в моих действиях. При этом я обращался к себе в словесной форме, но молча, про себя. Вот, например, что говорило мне alter ego, отслеживая последовательность моих действий при движении по незнакомой тропе:
Подожди! Стой! Не проходи мимо этого эпифита (вон там, вверху, на стволе дерева). Ну и что с того, что до него трудно добраться? Может быть, на нем или в нем скрывается что-то действительно интересное, колония муравьев или Бог знает, что еще. Ты должен на него посмотреть! [Нецензурное выражение] Ну что ж, добраться не удалось. Иди дальше. [Позже] Смотри, что делаешь! Осторожней шагай! Позади густой растительности вполне может быть овраг. Осторожней, тебе говорю! Осто… рожней! Подожди! Смотри! Смотри! Вон там идет колонна муравьев. Это что-то новое! Они почти не видны в подстилке. Может, это кочевые муравьи? Да непохоже. Может, Leptogenys (род муравьев)? Вперед, двигайся, только осторожно-осторожно. А вдруг это что-то новое, что-то действительно новое?
Так за разговорами с моим другом, неумолкающим охотником и болтливым советчиком, я проводил полевые исследования и впитывал в себя естественную историю тех мест, которые посещал. Мои интересы сфокусировались на муравьях – и для полевых исследований это оказался мудрый выбор. Я узнал, что в цифрах, в биомассе и в глобальном масштабе они доминируют над всеми насекомыми своего размера. Сегодня, ко второму десятилетию XXI века, специалисты пришли к выводу, что в мире существует 14 000 видов муравьев. Я не систематик, то есть не биолог, который специализируется на классификации, но из-за обилия муравьев во всех тех местах, которые я посещал, мне удалось за свою жизнь, проведенную и «в поле», и при анализе музейных коллекций, собранных другими исследователями, описать и дать научные латинские названия 450 новым видам муравьев.
Цель безмолвных диалогов, которые я вел сам с собой в лесах и саваннах по всему миру, заключалась в том, чтобы найти как можно больше видов муравьев, выделить среди них наиболее важные новые и редкие виды, а затем узнать как можно больше об их социальной жизни – где они обитают, какова их численность, какие у них есть касты, чем они питаются, какова у них система коммуникации. Как оказалось, каждый вид уникален по анатомии и социальному поведению, часто они различаются кардинально. И каждый из них является источником новых научных знаний. Я многое узнал о них, я практически жил рядом с некоторыми из них, и я обнаружил те точечные изменения, которые они внесли в естественную дикую среду. То есть я стал их рассказчиком, первым рассказчиком для огромного большинства этих существ.
По утверждению ученых и натуралистов, каждый из видов муравьев имеет свою собственную историю, отличную от истории всех остальных видов. Его разведчики и батальоны солдат совершают набеги на соседние территории, а дома фуражиры и строители кормят свое население, укрепляют жилища и борются с захватчиками. И если на масштабах дней их история кажется почти неизменной и повторяется снова и снова, то новые главы этой истории разворачиваются на масштабах циклов жизни колоний, а они могут занимать столетие. Их история – это не история культуры, а история генетической социальной эволюции, которая занимает миллионы лет. Представив себе общую картину социального поведения муравьев, вида за видом, можно восстановить некоторую часть истории современного мира живых существ, в котором они доминируют.
Нужно было потратить целую жизнь на научные исследования, а также на разговоры, разговоры, разговоры, чтобы, наконец, обнаружить племя, к которому принадлежат все люди. Оно называется жу|хоан.
4. Инновации
Что такое литературное творчество, каким образом язык стал искусством? И как мы можем об этом судить? Ответ: благодаря новым стилям и метафорам, благодаря эстетическим сюрпризам, благодаря неизменному удовольствию, которое приносит литературное произведение. Но позвольте мне начать с одного простого примера.
Когда читатель видит следующие строки, открывающие роман Владимира Набокова, то сразу понимает, что столкнулся с чем-то великим:
Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та [2].
Чтобы пролить дополнительный свет на бесконечную важность литературного стиля, я считаю полезным привести здесь для сравнения первые строки романа Джонатана Франзена «Поправки», лауреата Национальной книжной премии США 2011 года, который получил высокую оценку за свой новаторский стиль:
Из прерии яростно наступает холодный осенний фронт. Кажется, вот-вот произойдет что-то ужасное. Солнце низко, свет тусклый, стынет звезда. Беспорядочные порывы ветра, один за другим. Деревья в тревоге, холодает, конец всему северному мирозданию. Детей в здешних дворах нет. На пожелтевших газонах длинные тени. Красные дубы и белые болотные дубы осыпают желудевым дождем крыши домов с выплаченной ипотекой [3].
Хотя я понимаю, что у меня нет верительных грамот, подтверждающих, что я – литературный критик, для меня этот текст звучит как мучительно показное проявление школярства многообещающего, но самоуверенного второкурсника Гарварда. Возникает ощущение, что как литературное произведение эта длинная книга не сможет подняться со взлетно-посадочной полосы. Конечно, некоторые считают, что сможет, но для меня это не так. Мне кажется, романы Франзена характеризуются хорошо сымитированной узнаваемостью. Их главные герои продираются через хаос из торговых марок, неопределенных технических терминов, философских аллюзий и всего остального, на что наткнулся автор в своих размышлениях и что он смог добавить к своему литературному супу из топора. Эти романы относятся к категории, которую критик Джеймс Вуд назвал истерическим реализмом. В этом турбулентном потоке сознания присутствует крайне мало понимания или даже просто интереса к глубинам и корням человеческой природы.
Но теперь позвольте мне сказать о том, что мне представляется действительно ценным в «Поправках», а также в последующих хорошо известных романах Франзена «Свобода» и «Безгрешность» и других подобных постмодернистских произведениях. Это этнографические, можно сказать, подробнейшие описания личностей и историй неблагополучных семей Среднего Запада США. Конечно, по-другому это называется сплетнями – Франзен вообще звучит так, как будто он ваш болтливый друг. Видимо, поэтому люди так любят биографии и романы, написанные от первого лица. Этот вид наслаждения является врожденным и очень дарвинистским: он развился из уже упоминавшихся бесед у костра в эпоху палеолита.
