Нечто похожее происходило в течение последних ста тысяч лет в истории человечества. Сначала возникли единичные пракультуры, затем они породили тысячи дочерних культур. Многие из этих более молодых культур сохраняются и сегодня, каждой из них присущи собственные языки и диалекты, религиозные верования, общественный и экономический уклад. Подобно видам растений и животных, существовавшим в разные геологические эпохи, человеческие культуры продолжают развиваться самостоятельно либо дробятся, а иногда сливаются друг с другом или просто исчезают. Сегодня в мире около 7000 языков, причем 28 % из них насчитывают менее чем по тысяче носителей каждый, а 473 языка находятся на грани исчезновения, то есть на них говорят лишь немногие представители старшего поколения. Таким образом, история, зафиксированная в письменных источниках, а также предшествующая ей праистория являет собой калейдоскопический узор, напоминающий формирование видов в ходе органической эволюции. Тем не менее культурная эволюция обладает принципиальными отличиями от биологической.
Важнейшая отличительная черта культурной эволюции заключается в том, что она целиком и полностью порождена человеческим мозгом. Мозг – это орган, развитие которого протекало в дочеловеческие и даже палеолитические эпохи в процессе очень специфической разновидности естественного отбора, называемой «генно-культурной коэволюцией» (то есть генетическая и культурная эволюция влияют друг на друга, что сказывается на протекании обоих процессов). Уникальные возможности мозга, локализованные преимущественно в банках памяти, расположенных в префронтальной коре, начали формироваться у человека умелого (Homo Habilis), жившего от 2 до 3 млн лет назад, и вышли на почти современный уровень около 60 000 лет назад, когда более молодой вид – человек разумный (Homo sapiens) – широко расселился по Земле. Чтобы понять нашу культурную эволюцию со стороны – то есть, не так, как мы сами способны ее понимать, необходимо научиться интерпретировать все хитросплетения наших чувств и умопостроений. Это требует тесного контакта с людьми, знания бесчисленных личных историй. Таким образом можно увидеть, как мысль выражается в символе или артефакте. Все это – предмет изучения гуманитарных наук. Они прослеживают естественную историю культуры, и в них наше наиболее самобытное и ценное наследие.
Существует еще одна важнейшая причина ценить гуманитарные науки. Естественно-научные открытия и технические достижения обладают определенным жизненным циклом. Со временем, достигая огромных размеров и невероятной сложности, плоды технического прогресса стабилизируются на определенном уровне, и их развитие практически останавливается. Моя научная карьера, которую я совмещаю с писательской, продолжается уже около полувека, за это время количество научных открытий на отдельно взятого исследователя радикально снизилось. Исследовательские группы становятся все крупнее, сегодня уже никого не удивишь технической статьей, написанной десятью или более соавторами. В настоящее время совершение научных открытий в большинстве дисциплин становится все более трудоемким и дорогостоящим делом, а технологии и инструменты статистического анализа, требуемые для научных исследований, постоянно усложняются.
Ничего страшного. К тому моменту, как этот процесс стабилизируется – вероятно, уже в нашем веке, – ожидается, что новейшие достижения науки и техники будут намного более благотворными и широко распространенными. Но – и это самое важное – наука и техника к тому времени будут одинаковы во всем мире, для всех культур и субкультур и для каждого человека. Жители Швеции, США, Бутана и Зимбабве будут располагать одной и той же информацией. И гуманитарные науки имеют безграничные перспективы развития и все большего разнообразия.
В ближайшие десятилетия, вероятно, основных прорывов следует ожидать в биологии, нанотехнологиях, робототехнике – или, как их часто называют, БНР. Сегодня в области фундаментальных исследований научный поиск ведется по очень широкому фронту. Ученые пытаются узнать, как возникла жизнь на Земле, параллельно работают над созданием искусственных организмов, замещением генов, выполняют хирургически точные модификации генома, исследуют физическую природу сознания и, что не менее важно, пытаются конструировать роботов, которые могли бы думать быстрее нас и эффективнее работать в большинстве профессий как умственного, так и физического труда. Пока такие достижения остаются на страницах научно-фантастических книг, но ненадолго. В ближайшие несколько десятилетий они станут реальностью.
Все карты уже открыты и выложены на стол. В первую очередь нам предстоит коррекция более чем тысячи генов, чьи редкие мутантные аллели вызывают наследственные болезни. Здесь предпочтительно замещение генов – замена мутантных аллелей нормальными. Хотя эти исследования пока находятся на самом первом этапе и многие данные остаются непроверенными, они в конечном итоге могут заменить амниоцентез. Амниоцентез – это пункция плодного пузыря, которая позволяет считывать хромосомную структуру и генетический код эмбриона и при необходимости принимать решение о терапевтическом аборте, чтобы избежать рождения инвалида или мертвого ребенка. Многие выступают против терапевтических абортов, но сомневаюсь, что у них вызовет негативную реакцию замещение генов – ведь такую процедуру можно сравнить с установкой искусственного сердечного клапана или искусственной почки.
Еще более развитая форма направленной эволюции – хотя и опосредованная – постепенное генетическое сближение различных человеческих популяций в силу все более интенсивных миграционных процессов и участившихся межрасовых браков. В результате происходит масштабное перераспределение генов Homo sapiens. Генетические вариации между популяциями ослабевают, генетическое разнообразие в пределах популяции, наоборот, возрастает. В результате также увеличивается генетическое разнообразие видов в целом – причем кардинально. Эти тенденции порождают дилемму направленной эволюции, что, вероятно, в ближайшие десятилетия привлечет внимание даже самых «близоруких» аналитических центров. Хотим ли мы управлять эволюцией многообразия, чтобы увеличить частоту желаемых признаков? Или хотим добиться еще большего разнообразия? Или лучше пока оставить все как есть и просто надеяться на лучшее (правда, такое решение наверняка поможет лишь в краткосрочной перспективе)?
Подобные альтернативы – не фантастика или легкомысленные допущения. Наоборот, они связаны с еще одной биологической дилеммой, которая уже обсуждается в широких слоях общества, наравне с такими темами, как раздача контрацептивов в старших классах и полное замалчивание темы эволюции в школьных учебниках, как это делается в Техасе. Вот эта дилемма: по мере того как роботы будут все больше работать и принимать все более серьезные решения, что останется делать людям? На самом ли деле мы хотим биологически конкурировать с технологиями роботов, обзаводиться микрочипами в мозге, генетически совершенствовать свой интеллект и социальные навыки? Такой выбор может означать резкий разрыв с человеческой природой, которую мы унаследовали от предков, фундаментальные изменения человеческого существования.
Итак, мы подходим к обсуждению проблемы, которую лучше всего решать средствами гуманитарных наук – вот еще одна причина, по которой гуманитарные науки исключительно важны. Что касается меня, я выступаю за экзистенциальный консерватизм, за сохранение биологической человеческой природы как священной данности. Мы достигли немалых успехов в естественных науках и в технике. Но давайте не будем забывать и о развитии гуманитарных наук, которые делают нас людьми. Не стоит пытаться «поверить алгеброй гармонию» – абсолютный и уникальный потенциал нашего человеческого будущего.
6. Движущая сила социальной эволюции
Едва ли в биологии есть проблема более важная, чем вопрос о происхождении нашего инстинктивного социального поведения. Ответ на него равнозначен объяснению одного из величайших переходов в уровнях биологической организации – от организма к суперорганизму, например, от муравья к организованной колонии муравьев или от отдельного примата к организованному человеческому сообществу.
Самые сложные формы социальной организации возникают при высоких уровнях сотрудничества. Развитию такой организации способствуют альтруистические действия, совершаемые как минимум некоторыми членами колонии. Высочайший уровень сотрудничества и альтруизма присущ эусоциальности, при которой рабочие особи колонии частично или полностью отказываются от размножения, чтобы повысить эффективность размножения «королевской» касты, именно для этого и предназначенной.
