У той дикой ситуации глубокие исторические корни. Напомним, что цензура в нашей стране была официально запрещена только в 1991 г. На период же чернобыльской трагедии еще действовали устоявшиеся пропагандистские принципы печати. Характерной деталью, иллюстрирующей эти принципы, может служить следующий факт: в огромном «Частотном словаре русского языка», выпущенном в 1977 г. издательством «Русский язык», есть слова «оптимизм», «оптимист», «оптимистический» (с. 422) и есть «пессимизм» и «пессимистический» (с. 469), а слова «пессимист» — нет. Т. е. не то чтобы оно редко встречается в текстах, выбранных учеными для этого словаря, а вообще нет в словнике. Отсутствием этого слова как бы подчеркивалось отсутствие носителей пессимизма в нашей стране.
Впрочем, если происходит техногенная катастрофа, попытку скрыть истинное положение машинально предпринимает почти любое правительство. При освещении аварии на японской АЭС «Фукусима» (в марте 2011 г.) степень открытости информации была несравненно более высокой, чем четверть века назад при Чернобыле, но полной ясности нет, хотя Интернет уже давно есть, и каждый желающий может осмотреть Землю из космоса, не выходя из дома.
Следующий абзац пункта 3 Кодекса отсылает нас к другой распространенной ситуации. Она сложилась в результате радикальных изменений в соотношении «факт — автор» в журналистских материалах уже постперестроечной поры.
Журналист обязан четко проводить в своих сообщениях различия между фактами, о которых рассказывает, и тем, что составляет мнения, версии или предположения, в то же время в своей профессиональной деятельности он не обязан быть нейтральным.
В советское время присутствие авторского «я» в материалах было настолько ограничено, что даже простое употребление местоимения «я» возбранялось. Например, репор-тажную фразу «Я шел по коридору нового корпуса завода» практически любой редактор, не задумываясь, превращал в «Шел по коридору...».
Когда наступили новые, постсоветские, времена, заждавшееся выхода авторское «я» так бурно рванулось на авансцену, что читатель порой переставал понимать — о событии или об отношении автора к событию идет речь. Казусов такого рода было так много, что вышеприведенное положение вошло в этический кодекс закономерно.
Особенно наглядно проявилось перемещение и возрастание авторского «я» на телевидении, когда из эфира убрали профессиональных дикторов, имевших, как правило, актерское образование, поставленную речь, голос, правильное дыхание. Они прекрасно читали подготовленные редакторами тексты. В начале 90-х дикторов заменили на журналистов-комментаторов, журналистов-ведущих, ощутивших право на собственный взгляд, даже на собственную дикцию, сленг, манеру поведения, отчего «творческое начало» так выпрыгнуло из-под спуда — вместе со всем личным мусором, — что это мгновенно отразилось на качестве, особенно на достоверности информации. Примером таких перекосов может служить освещение событий осени 1993 г., когда нараставшее противостояние двух ветвей власти привело к расстрелу дома Верховного Совета Российской Федерации 4 октября 1993 г. вместе с сотнями людей. Весь тот год, пока нарастал конфликт президента России со Съездом народных депутатов РФ и лично председателем
Верховного Совета, журналисты-либералы стойко держали сторону президента, что и неэтично, и непрофессионально (однобокость). На практике это выражалось в гротескном монтаже телерепортажей со Съездов народных депутатов и пленарных заседаний Верховного Совета, в иронической интонации корреспондентов по отношению к любому депутату, который хоть сколько-нибудь критиковал резкую либерализацию цен в стране и безудержную приватизацию государственной собственности. Использовались метод оборванных цитат, замалчивание фактов и/или прямое их искажение, тенденциозный подбор реплик. Одной из причин такой необъективности была популярность среди многих журналистов идеи, выраженной категорично-революционно еще в 1991-1992 гг. экономистом и журналистом Е. Гайдаром, в то время исполнявшим обязанности председателя правительства: «Зажжем очистительный огонь инфляции!» Предполагалось, что в ее огне сгорит все, что осталось от плановой экономики СССР, и наступит светлое капиталистическое завтра. Желающих попасть в светлое завтра как можно быстрее было предостаточно, поскольку в России начала 1990-х гг. были тяжелейшие экономические проблемы, накопившиеся за много лет, и соблазн решить их одним махом был велик.
Молодые журналисты (особенно это было заметно по материалам парламентских корреспондентов) так рьяно поддерживали тотальную либерализацию, что их мало беспокоили искажения и фактов, и образов. Работала циничная идея, что цель оправдывает средства. Кончилось все это «творческое самовыражение» тем, что расстрел Дома Советов еще долго назывался в прессе (и в исторической литературе) «подавлением красно-коричневого мятежа», что было тенденциозно и далеко от истины. Несколько лет спустя стала появляться сдержанная формулировка — «события октября 1993 года». И только сейчас приходит запоздалое осмысление трагичности происшедшего.
Наученное историей журналистское сообщество России вписало в Кодекс профессиональной этики российского журналиста следующий абзац:
Журналист рассматривает как тяжкие профессиональные преступления злонамеренное искажение фактов, клевету, получение при любых обстоятельствах платы за распространение ложной или сокрытие истинной информации; журналист вообще не должен принимать, ни прямо, ни косвенно, никаких вознаграждений или гонораров от третьих лиц за публикации материалов и мнений любого характера.
Надо сказать, что вопрос «платы за распространение» и «вознаграждений от третьих лиц» однозначно решается во всех профессионально-этических кодексах всех стран, где у журналистов есть кодексы. Попросту говоря, нельзя брать взятки и злоупотреблять служебным положением. Нельзя ездить на Гавайи в обмен на похвалы некой турфирме. Нельзя брать деньги от менеджера молодой певицы за рецензию на ее концерт или диск. Нельзя ругать политика А потому лишь, что политик Б убедительно попросил сделать это, подкрепив просьбу хрустким конвертом или иными сувенирами. Вот нельзя, и все. Профессиональное преступление. Высший уровень мастерства — равновесно предъявить оба мнения. (Не спорим: это трудно. Но никто и не обещал, что будет легко.)
Чтобы не углубляться в дальнейший разбор статей Кодекса профессиональной этики российского журналиста (это вы сделаете при изучении дисциплины «Профессиональная этика журналиста»), перейдем к объяснениям. Что еще, кроме дискредитации профессии, утраты доброго имени и репутации, грозит журналисту, нарушающему этические нормы?
Во-первых, происходит постепенная само дисквалификация.
Журналист печатных СМИ, пишущий неправду или пишущий правду за взятку, неизбежно теряет собственную интонацию. А кроме собственной, уникальной интонации, отличимой от всех, — ничего дороже у литератора (теле- и радиоведущего), у творческого деятеля вообще — нет. Тон, стиль, звук — его визитная карточка, его пропуск в историю. Если у пишущего творческого человека есть своя интонация, значит, он способен совладать и с менее тонкой материей — фактами. Интонация одна, фактов — миллионы. Интонация — корень, ствол и ветви; факты — регулярно осыпающиеся листья. Не будет интонации, фактам не на чем будет держаться.
Радиожурналист, несущий в эфир ложь, портит свой голос неизбежно. Это физиологический процесс. Не следует путать его с актерством, это другое. Дело в том, что, когда человек врет, сам-то он всегда об этом знает. Голосовые связки лгущего человека, напрягаясь и наполняясь кровью, потом не могут расслабиться. Наступает фрустрация связок. Через некоторое время это приводит к заболеваниям горла, голос становится хрипловатым, теряет мелодичность, а интонации лишаются убедительности. Как следствие, слушатель перестает доверять этому голосу.
Во-вторых, утрачивается уверенность журналиста в своем собственном завтрашнем дне, поскольку появляется неистребимая жажда денег, т. е. развивается стяжательство. Человек, охваченный этим недугом, не может остановиться, словно алкоголик. Начинается своеобразное соревнование между возрастающими потребностями и наличной мздой: кто кого обгонит. На творчестве все это сказывается быстро и прямо: мастерство, если оно и было, уступает пьедестал ремесленничеству. Остальное нетрудно довообразить.
Конечно, мы понимаем, что все эти грозные предупреждения могут и не произвести на студента никакого впечатления, подобно надписи на сигаретных пачках с предупреждением от Минздрава — на курильщика. Если выразиться жестче, никто ведь не верит в свою личную смерть... Точно так никто из начинающих не верит, что творчество и талант надо воспитывать и охранять в самом себе, а иногда и от себя самого. Никакие способности, даже великие, ничего не управят сами. Творчество — не самокат и тем более не вечный двигатель. За любыми дарованиями следует ухаживать, всемерно и ежедневно очищая свою душу.
