«1908 года Августа 4-то дня, в гор. Баку.
Я, начальник Бакинского Губернского Жандармского Управления, Генерал-Майор Козинцев, рассмотрев оконченную производством переписку по собранию сведений о выяснении степени политической благонадёжности, назвавшегося Кайосом Нижарадзе и в действительности оказавшегося Иосифом Виссарионовым Джугашвили, нашёл следующее: 25-го Марта сего года чинами Бакинской сыскной полиции был задержан неизвестный, назвавшийся жителем сел. Маглаки Кутаисской губернии и уезда Кайосом Нижарадзе, при обыске у которого найдена была переписка партийного содержания. Произведённой по сему делу перепиской в порядке охраны выяснено, что Нижарадзе крестьянин Дидилиловского сельского общества Иосиф Виссарионов Джугашвили, привлекавшийся в 1902 году при Кутаисском Губернском Жандармском Управлении по 251-й ст. и при Тифлисском по 1-й ч. 251 ст. Улож. о Наказ. Последнее дознание было разрешено административным порядком, и Джугашвили по Высочайшему повелению от 9-го июля 1903 года был выслан под гласный надзор полиции натри года в Восточную Сибирь, откуда скрылся и разыскивался циркуляром Департамента Полиции от 1-го Мая 1904 г. за № 5500. Иосиф Джугашвили с 25 Марта сего года содержится под стражей в Бакинской тюрьме; полагал бы Иосифа Виссарионова Джугашвили водворить под надзор полиции в Восточную же Сибирь сроком на три года.
Постановил: настоящую переписку препроводить на распоряжение Г. Бакинского Градоначальника.
Подлинное подписал: Генерал-Майор Козинцев. Верно:
Сборник материалов в связи с «Письмом с Кавказа» тов. Сталина. Баку. 1932. С. 30.
Правитель Канцелярии Бакинского Градоначальника (подпись). Сверял: Делопроизводитель (подпись)».[376]
Коба был заключен в Баиловскую тюрьму в Баку, где провел более восьми месяцев. Баиловская тюрьма имела репутацию одной из самых мрачных тюрем в стране. Но не в силу какого-то особого режима, господствовавшего в ней, а вследствие своей исключительной перенаселенности и скученности. «Посадочных мест» явно не хватало и камеры были переполнены заключенными. Обращает на себя внимание то, что, будучи в тюрьме, Коба продолжал публиковать статьи в бакинской партийной печати, что свидетельствовало или о весьма нестрогих условиях тюремного режима, или же об особых конспиративных способностях Кобы. А, возможно, и том и другом одновременно. О пребывании Кобы в Баиловской тюрьме сохранились довольно любопытные воспоминания, принадлежащие эсеру С. Верещаку, опубликованные в эмигрантской газете «Дни» в номерах от 22 и 24 мая 1928 г. под заголовком «Сталин в тюрьме». (Кстати, вскоре некоторые отрывки из них были перепечатаны в «Правде», что может служить дополнительным подтверждением их достоверности).
Приведем отдельные оценочные положения из этих воспоминаний, так как они дают возможность посмотреть на Кобу как бы со стороны, глазами его политического оппонента. С. Верещак писал: «Однажды в камере большевиков появился новичок… И когда я спросил, кто этот товарищ, мне таинственно сообщили: «Это — Коба»… Среди руководителей собраний и кружков выделялся как марксист и Коба. В синей сатиновой косоворотке, с открытым воротом, без пояса и головного убора, с перекинутым через плечо башлыком, всегда с книжкой…»
По словам автора воспоминаний Коба «не обладал остроумием и излагал свои мысли довольно сухо. Всех, однако, удивляла подобная машине точность его памяти. Казалось, что он помнит весь «Капитал» Маркса»[377]. «Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу. На не просвещенных в политике молодых партийцев такой человек производил сильное впечатление. Вообще же в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался «лучшим знатоком марксизма»».
По свидетельству С. Верещака, Коба был одним из инициаторов стычек с тюремной администрацией: «Он всегда активно поддерживал зачинщиков… Это делало его и глазах тюремной публики хорошим товарищем. Когда… на первый день Пасхи, 1-я рота Сальянского полка пропускала через строй, избивая, весь политический корпус, Коба шел, не сгибая головы под ударами прикладов, с книжкой в руках»[378].
Рассказанный выше эпизод о стоическом поведении Кобы во время экзекуции в Баиловской тюрьме неизменно находится в поле внимания биографов Сталина. Некоторые из них ставят под сомнение саму возможность такого эпизода. Так, А. Улам утверждает, что подобного эпизода вообще не было, а если бы он имел место, то обязательно бы вызвал в России бурю возмущения[379].
Что можно сказать по этому поводу? Едва ли С. Верещак стал бы в столь благоприятном свете рисовать поведение Кобы в тюрьме: для этого у него не было абсолютно никаких резонов. Кстати сказать, в тех же воспоминаниях автор дает весьма нелестную характеристику Кобе, отмечая такие, якобы присущие ему черты, как отсутствие культуры, грубость, цинизм, недоверие не только к окружающим товарищам, но и к самому себе, что, мол, воспитывается условиями подпольной жизни. Отмечает он также и такие свойства, как отсутствие принципов и некоммуникабельность. Наряду с перечислением откровенно негативных свойств С. Верещак подчеркивает удивительное самообладание Кобы, его выдержку и спокойствие в любых ситуациях, его стальные нервы[380].
Что касается несостоявшейся бури возмущения по всей России, то «общественность империи» хранила гробовое молчание даже в связи с куда более жестокими акциями режима. Нельзя забывать, что это были времена разгула столыпинской реакции, когда смертные приговоры, да и расстрелы без суда, являлись не столь уж большой редкостью. Так что, видимо, эпизод, о котором поведал эсер, по всей вероятности, действительно имел место быть. Впрочем, это — всего лишь небольшой штрих к политическому портрету Сталина, присутствие или отсутствие которого не меняет его общего облика.
В ноябре 1908 года Кобу этапным порядком направляют в Вологодскую губернию под гласный надзор полиции сроком на два года, причем местом ссылки определен г. Сольвычегодск. В официальной биографии Сталина зафиксировано, что по пути к месту назначения он заболевает возвратным тифом и переводится из вятской пересыльной тюрьмы в вятскую губернскую земскую больницу. Наконец, в конце февраля 1909 года Коба прибывает в Сольвычегодск, но уже через четыре месяца бежит из ссылки, остановившись проездом на несколько дней в столице. Во второй половине июля Коба снова оказывается в Баку, находясь, естественно, на нелегальном положении. Там он продолжает свою работу, основные направления которой уже вкратце были описаны выше. В центре его внимания продолжают оставаться вопросы организации стачечной борьбы. В том же году Коба совершает несколько поездок в Тифлис, целью которых были подготовка и проведение тифлисской общегородской партийной конференции и издание большевистской газеты «Тифлисский пролетарий»
В этот период Коба не раз обращается и к ставшему весьма актуальным вопросу о необходимости созыва общепартийной конференции и особенно подчеркивает назревшую потребность перенесения практического центра руководства партийной работой из-за границы в Россию. Показателем того, что к его мнению прислушиваются в партийных верхах и уже признают в определенной мере его авторитет в качестве работника общероссийского формата стало назначение Кобы уполномоченным ЦК партии («агент ЦК»)[381].
Некоторые моменты, касающиеся дальнейшей партийной карьеры Сталина, проясняет один из старых большевиков М.И. Фрумкин (в 20-е годы в связи с внутрипартийными разногласиями он был подвергнут суровой критике лично Сталиным). После того, как в январе 1910 года в Париже на пленуме ЦК РСДРП было принято решение пополнить состав ЦК и создать его Русское бюро, встал вопрос о конкретных кандидатурах. В своих воспоминаниях М.И. Фрумкин писал: «Приблизительно в конце февраля 1910 г. приехал в Москву из-за границы с Пленума ЦК В.П. Ногин (Макар). Основная его задача была организовать часть ЦК, которая должна работать в России. В эту русскую часть по соглашению с меньшевиками должны были войти и три их представителя <…> Но эта тройка категорически отказалась вступать в грешную деловую связь с большевиками. Тогда на совещании пишущего эти строки с Ногиным было решено предложить ЦК утвердить следующий список пятерки — русской части ЦК: Ногин, Дубровинский-Иннокентий (приезд его из-за границы был решен), Р.В. Малиновский, К. Сталин и Владимир Петрович Милютин <…> Сталин был нам обоим известен как один из лучших и более активных бакинских работников. В.П. Ногин поехал в Баку договариваться с ним»[382].
