Наиболее радикальная часть военных создала позднее тайную организацию «Черная рука» («Объединение или смерть»), причастную к подготовке террористов, осуществивших сараевское убийство. Однако в 1913–1914 годах ситуация на сербской политической сцене складывалась не в пользу национал-радикалов. Деятельность «Черной руки» беспокоила принца-регента Александра, фактического главу государства при престарелом короле Петре, и премьер-министра Пашича, считавшего, что время для решающего столкновения с северным соседом еще не пришло. Даже соглашение о военно-политическом сотрудничестве с Россией, заключенное в январе 1914 года, не гарантировало сербам успех в возможной войне по целому ряду причин. К ним относились и недостаточная боеготовность сербской армии, и нестабильная политическая обстановка в самой Сербии, и, наконец, отсутствие у белградских политиков стопроцентной уверенности в том, что в случае очередного кризиса Россия не сделает выбор в пользу мира, как в 1909 году.
Исходя из вышеприведенных соображений, а также опасаясь нового военного переворота, принц-регент и сербское правительство попытались приструнить чересчур ретивых активистов «Черной руки». Была создана альтернативная группировка лояльных престолу офицеров во главе с Петаром Живковичем (так называемая «Белая рука»), в задачу которой входила постепенная нейтрализация полковника Димитриевича и его сторонников. Борьбу против организации «Объединение или смерть» поддержала и Россия, в том числе русский посол в Белграде Николай Гартвиг, известный своими панславистскими убеждениями и горячей симпатией к сербам. Русское правительство было заинтересовано в стабильном развитии союзной страны и потому предпочитало умеренного националиста Пашича опасному радикалу Димитриевичу. К тому же у российской монархии, которой не понаслышке было известно, что такое политический терроризм, вызывала тревогу склонность «Черной руки» к подпольно-террористическим методам борьбы за осуществление своих целей.
Печать организации «Черная рука» с девизом – «Единство или смерть»
Не стоит, однако, переоценивать усилия официального Белграда по обузданию «Черной руки». Во-первых, эти усилия диктовались внутриполитическими соображениями, а не желанием улучшить отношения с Австро-Венгрией, против которой была прежде всего направлена деятельность радикалов. Во-вторых, убеждения высшего сербского руководства не слишком сильно отличались от взглядов Димитриевича-Аписа и его друзей. Победоносные балканские войны довели националистические настроения в Сербии, можно сказать, до точки кипения. К тому же в Белграде понимали, в сколь непростое положение попала Россия на Балканах, где именно Сербия оказалась единственным, помимо Черногории, союзником Петербурга. Такая ситуация была, несомненно, выгодной для сербов: уже не Белград действовал с оглядкой на Петербург, а Петербург – чем дальше, тем в большей степени – учитывал интересы и пожелания Белграда. Хвост понемногу начал вертеть собакой. Ситуация, сложившаяся к лету 1914 года в русско-сербских отношениях, была зеркальным отражением связей германо-австрийских: в обоих случаях сильный партнер был вынужден идти на поводу у слабого. «Не всегда великие были ведущими, а малые ведомыми, зачастую инициатива исходила от последних, они же создавали… конфликтные ситуации, усиливая общую напряженность в континентальном и глобальном масштабах»[131].
У сербов были причины желать войны с Австро-Венгрией при поддержке России – но не войны мировой. Удивительная особенность Первой мировой вообще заключается в том, что в момент начала этой войны ее не хотел почти никто из лидеров великих и малых держав – но она тем не менее началась. Трудно не согласиться с выводами Кристофера Кларка: «Начало войны в 1914 году – это не детектив Агаты Кристи, в конце которого мы находим виновника, стоящего над трупом с дымящимся пистолетом в руке. В этой истории нет такого пистолета; точнее, он есть в руках каждого из основных персонажей. Если смотреть на вещи таким образом, война видится как трагедия, не как преступление… Кризис, который в 1914 году привел к войне, явился плодом определенной политической культуры. Но он носил также многосторонний характер, делающий его самым сложным событием современной истории. Вот почему споры о причинах Первой мировой войны продолжаются и через сто лет после того, как Гаврило Принцип произвел два своих роковых выстрела»[132].
* * *
Великобритания и Франция. Стратегические цели внешней политики двух западных держав были практически неизменными на протяжении многих десятилетий. Франция после поражения в войне 1870–1871 годов с Германией не переставала мечтать о реванше и возвращении потерянных Эльзаса и Лотарингии. Англия, которая еще в середине XIX века стала обладательницей крупнейшей колониальной империи и господствовала на морях, стремилась к сохранению и упрочению этого положения, которое, однако, к концу столетия оказалось под угрозой со стороны держав, стремившихся к переделу мира. В результате «британское правительство осознало, что Великобритания – империя, находящаяся в обороне, и ее ресурсов может и не хватить для защиты столь крупных приобретений»[133]. Однако долгое время не было ясно, кто станет главным соперником Лондона в борьбе за мировое господство.
До середины 1890-х складывалось впечатление, что таким соперником – во всяком случае, в Африке и Юго-Восточной Азии – будет Франция. Острые противоречия между британскими и французскими интересами при разделе африканских колоний несколько раз едва не привели к вооруженному столкновению. К тому же до начала XX века французский военно-морской флот был вторым по величине после английского. Однако на рубеже веков внешнеполитические приоритеты Парижа определились окончательно: первое место в списке задач французской политики заняло сведение счетов с Германией. Шансы Франции добиться этой цели возросли после заключения в 1891–1893 годах соглашений с Россией, оформивших военно-политический союз двух стран. Тем самым было покончено с изоляцией Французской республики, сохранявшейся на протяжении более чем 20 лет. Заметное снижение доли ассигнований на флот при общем росте военных расходов Франции показывало, что в Париже уже не намерены бороться с Англией за колонии, а предпочитают как следует подготовиться к войне на континенте.
Сближение между Великобританией и Францией привело к возникновению в 1904 году «Сердечного согласия». Колониальные споры в Африке и Азии были разрешены. Кроме того, в рамках англофранцузских договоренностей Лондон обязался провести реформу своих до той поры незначительных сухопутных сил – с тем, чтобы в случае необходимости иметь возможность послать на континент экспедиционный корпус для поддержки французов. Впрочем, вплоть до 1911 года условия военного сотрудничества между двумя державами не были сформулированы достаточно четко, и даже после этого либеральное правительство Великобритании предпочитало делать вид, что не связано никакими обязательствами на континенте. Как бы то ни было, Франция добилась дипломатического прорыва: теперь ее союзниками являлись крупнейшая морская (Британия) и одна из крупнейших сухопутных (Россия) держав. К тому же после разрешения итало-французского спора вокруг Туниса Париж и Лондон стали обхаживать Италию, стремясь оторвать ее от союза с Германией и Австро-Венгрией. Центральные державы были озабочены укреплением франко-британо-итальянского морского сотрудничества в Средиземноморье.
Западные союзники неодинаково относились к своим потенциальным противникам – Берлину и Вене. Франко-германская вражда оставалась константой европейской политики. Это лишний раз подтвердил марокканский кризис 1911 года, когда борьба Франции и Германии за влияние в этой далекой стране едва не привела к войне в Европе. Англичане не были настроены столь решительно не оставляли попыток наладить с Берлином конструктивный диалог. К Австро-Венгрии же в Лондоне относились достаточно ровно и даже благожелательно. Во всяком случае, серьезных противоречий между обеими странами не возникало, и в августе 1914 года, провожая покидавшего Вену английского посла Банзена, Берхтольд посетовал: «Мне кажется абсурдным, что столь добрые друзья, как Англия и Австрия, находятся в состоянии войны». Англо-русские противоречия до некоторого времени оставались не менее, а может быть и более серьезными, чем англо-германские. Во время русско-японской войны Великобритания была полностью на стороне Японии, которой предоставляла разнообразную помощь. В то же время союзница России Франция не оказала Петербургу сколько-нибудь существенной поддержки – как из-за недостатка возможностей, так и стремясь избежать трений с Лондоном. Отношения между Россией и Англией после этого оставались настолько неприязненными, что заключение в 1907 г. русско-британского договора стало настоящей международной сенсацией. Тем не менее о прочном русско-британском союзе вплоть до 1914 года говорить не приходится: договор 1907 года касался лишь раздела сфер влияния в Иране и Средней Азии. Из всех соглашений, связавших между собой Великобританию, Францию и Россию, полноценным союзом могло быть названо лишь русско-французское.
