Феномен оборотничества принадлежит к тем явлениям, что издревле были известны всем культурным традициям мира. Где бы ни было — в Африке или Европе, Америке или Австралии, люди знали об оборотнях, верили или не верили в них, допускали реальность этого явления или яростно отрицали ее. Чтобы охватить этот феномен в его полноте, следует, вероятно, последовательно остановиться на всех уровнях его проявления, то есть личностном, социальном, культурном, философском и историческом.
Вопрос о происхождении веры в оборотничество и связанных с ним традиций не может быть решен без учета бытовавших в глубокой древности взглядов на происхождение человеческой натуры.
Вот что пишет об этом английский этнограф Э. Б. Тайлор в своей монографии «Первобытная культура»: «Понятие о принципиальном различии между человеком и животным, столь распространенное в цивилизованном мире, едва ли может сложиться у примитивных обществ. Люди, которым крики зверей и птиц кажутся похожими на человеческую речь, а их поступки так же руководимыми мыслями, как и у человека, совершенно логично допускают существование души у зверей, птиц и пресмыкающихся наравне с людьми. Примитивная психология должна по необходимости признавать в животных те же характерные особенности, которые приписываются ею человеческой душе, именно: жизнь и смерть, волю, суждение и способность видеть призраки в видениях и во сне. Что касается людей, дикарей и цивилизованных, которые верят в переселение душ, то они не только полагают, что животное может иметь душу, но думают, что эта душа могла жить прежде в человеческом существе, так что животное может в действительности оказаться их предком или некогда любимым другом». Далее автор справедливо отмечает, что вера в бессмертие животных душ, равно как и человеческой души, есть глубинная основа для развития тотемных культов, как племенных, так и — позднее — индивидуальных.
В самом деле, рассуждая логически, если человеческое тело является продуктом эволюции нашей планеты и состоит из совокупности биологических процессов, отнюдь не уникальных для нас как для живых существ, то почему мы должны пролагать пропасть между нашим рассудком и сознанием животного? Другое дело, что существует принцип несводимости высшего к сумме низшего. Например, даже если наше тело состоит из тех же молекул, что и неживое в природе, то оно являет собой систему, во много раз более сложную, чем, скажем, камень, пусть он и содержит тот же самый углерод и кислород, что и мы. Поэтому даже если генетически, в самом деле, мы почти полностью обезьяны (разница в составе ДНК так незначительна, что антропологов вообще изумляет, что мы столь отличаемся внешне от гориллы), то помимо этого, сверх того, сверх заложенного в нас как в обезьяну, есть некий уровень, превосходящий сознание животного.
Однако было бы бесполезно отрицать, что подобно тому, как наше тело сохраняет черты, полученные из мира живой природы, наш рассудок постоянно содержит в себе элементы природного, изначального своего состояния. Однако по мере социального развития эти черты как бы уходят на второй план, в область бессознательного, в мир первичных инстинктов, и потому их проявление ассоциируется с архетипом оборотня, чело-векозверя. Так, например, пишет X. Э. Керлот в своем «Словаре символов»:
«Оборотень. Мифическая личность, которую дьявол покрывает волчьей шкурой и заставляет скитаться, завывая, по округе, а также символ иррационального начала, скрытого в низменных инстинктах человека, равно как и символ возможности пробуждения иррационального. Поэтому он близок всем злобным монстрам и мифическим сущностям».
В христианском средневековье, где мир природы почитался «лоном греха», оборотни оценивались сугубо негативно, а вместе с тем в той же Европе всегда существовало ритуальное воинское оборотничество, от коего до наших дней дошли поговорки типа «Храбрый, как лев» или «Хитрый, как лиса». Приведенные в настоящей книге убедительные исторические сведения можно дополнить данными о подобном явлении на другом конце света. Так, в книге «Кэмпо — традиция воинских искусств» А. А. Долина и Г. В. Попова говорится: «…Мастера кэмпо вели наблюдение за зверями и птицами с позиций, очень близких к позициям современной бионики. Их интересовали не только внешние свойства животного и его повадки, проявляющиеся в схватке с противником. Объектом тщательного изучения становились также походка животного, его навыки ориентации в пространстве, способ дыхания, его манера выслеживать жертву (если животное хищное), догонять ее и поражать, даже его поведение на отдыхе, во время игры. Объектом наблюдения могли служить не только звери, но и птицы, пресмыкающиеся, насекомые. В древнем мире охота и война всегда сопутствовали друг другу, поэтому бойцовские качества зверей, особенно тотемных, часто идеализировались охотниками».
Вера в сверхъестественные свойства оборотней проистекают также от первичного тотемизма древности. С. А. Токарев пишет в своем труде «Ранние формы религии»: «…существует родовой, фратриальный, групповой, половой и индивидуальный тотемизм».
Каждая из этих разновидностей имеет свои особенности и с точки зрения теории оборачивания. Родовой тотемизм древности (вера в покровительство определенного животного над группой лиц, связанных кровными узами) сохранился до наших дней как убеждение в способности членов какой-либо семьи оборачиваться в это животное, причем свойство это передается из поколения в поколение. В европейской традиции такие качества фигурируют как негативные, по типу проклятия, тяготеющего над родом за грехи его прародителей. Фратриальный тотемизм связан с животным — покровителем племени, и, например, в Африке есть целые племена, члены которых убеждены, что обладают способностью оборачиваться в леопардов, гиен, носорогов и пр. Такие племенные тотемы нередко фигурируют затем в качестве геральдических эмблем и даже государственных символов. Лев и орел, так распространенные в государственных гербах у европейцев, несомненно, в древности были такими животными — племенными покровителями. Ведь и по сию пору в Америке орел фигурирует как первопредок и покровитель индейских племен.
Групповой тотемизм чаще всего связан с определенным родом деятельности. То или иное животное считается покровителем охоты, войны, домашнего очага или детей до юношеского возраста. Также встречаются и разные покровители, например, воинских кланов в одном и том же племени, то есть возникает дифференциация уже внутри группы.
Особую категорию тотемизма составляют животные — покровители тайных племенных союзов, чаще всего мужских, но в мировой практике встречаются и женские тайные союзы. Тогда животное-покровитель наделяется способностью к магии и колдовству, а членов этого союза априорно считают оборотнями, способными принимать облик тотемного животного (колдуны-гиены в Африке, например). В случае же животных — покровителей воинских кланов нередко личные качества становятся определяющими при зачислении юноши под покровительство того или иного тотемного животного.
Традиция группового тотемизма в культуре сохранилась в виде ношения эмблем животных, принятых как символ, например, в футбольных командах (быки, пантеры и пр.) или даже политических партиях (осел и слон у американских партий). В древности же эмблемой служила не картинка на футболке, а, как правило, кусок шкуры или даже голова, череп тотемного животного. Например, исторически доказано, что рогатые шлемы древнеевропейских народов происходят от черепов с рогами, надевавшихся когда-то на голову при обряде посвящения воинов. Индейские и сибирские шаманы при камланиях нередко покрывают голову выпотрошенной и высушенной головой тотемного животного. Групповой воинский тотемизм, описанный в настоящем сборнике, был тесно сопряжен с убеждением, что посвященные члены клана способны оборачиваться в животное-покровителя и стаями рыскать по окрестностям, нередко принося ущерб не только врагам, но и другим членам своего же племени.
Групповой тотемизм, как считает С. А. Токарев, был прародителем тотемизма индивидуального, веры в личных духов-покровителей из животного, растительного или даже потустороннего царства.
Теперь о тотемах. Существуют как бы традиционные тотемы для колдунов и знахарей, и животные, служащие прообразами этих тотемов, приобретают в глазах племени, где живут шаманы, особую роль. Они часто табуированы (это начальные стадии появления «божественных» животных) для охоты и промысла, а те, кто подозреваются в содружестве с темными силами, могут быть объектом не только страха и почтения, но и истребляться. Традицию «охоты на ведьм» средневековая Европа унаследовала из очень древних времен, ибо и в дохристианской Африке существовал не только институт колдовства, но и социальные методы подавления его проявлений. Человека, заподозренного в колдовстве, в африканских племенах топили, сжигали, забивали камнями задолго до появления там христианской и исламской догм. Вообще-то, с точки зрения архаического общества, всякое отклонение от существующих стандартов рассматривалось как проявление демонических сил. Человека, страдающего кожными заболеваниями, вполне могли уничтожить не как носителя заразного недуга, а как сосуд, в который вселился злой дух. Средневековое европейское сознание унаследовало типичный для архаики стереотип непреодолимого барьера между человеком природным (человекозверем) и человеком социальным.
