Арсений Викторович Меркушев
Мама
ГЛАВА ПЕРВАЯ "Екатерина Тимофеевна"
'Конец начала'. - 23.03.2007г. - Третий день с начала пандемии, около 18.00.
... "Маленькие пальчики - маленькие мальчики ... девочки и мальчики - маленькие пальчики ... " ... - Эту фразу женщина тихо повторяет про себя уже минут двадцать. Под ней мокро, но она этого уже не чувствует: губа ее закушена, а пальцы побелели от напряжения, вцепившись в шпингалет с внутренней стороны двери шкафа. Больше ей тут хвататься не за что. Слезы у нее давно уже не текут по щекам - кончились.
Женщина знает, что если разожмет пальцы, то дверь шкафа сразу распахнется наружу, и она умрет. А эти маленькие пальчики продолжают настойчиво ощупывать, как будто в слепую, гладкую поверхность шкафа: маленькие пальчики маленьких детей. Неживых детей.
Ее палец, белый от напряжения, неожиданно соскальзывает. Дверь только начинает распахиваться наружу, а тело уже понимает - все и сразу! Это конец ...
"Каждый утопающий имеет Право на одну соломинку "- Это и не правило, и не аксиома, и даже не молитва. Это - просто мысль, которая проносится у нее в голове в тот момент, когда первый луч блеклого света врывается в шкаф.
Она с силой помогает двери распахнуться. Та открывается в левую сторону, отталкивая мелких. - И ей везет: дверь немного отпихивает их от шкафа. А самый опасный сейчас - ее бывший зам, стоит, хотя и напортив, но их пока еще разделяет целый метр.
Но справа, справа еще никого нет! - Рывок туда! Еще рывок!!! Скользкая от чего-то рука хватает ее за плечо, соскальзывает, снова пытается схватить и ловит воздух. А зареванная тетка, закусив нижнюю губу что бы не заорать от ужаса, молча буром прет к противоположной стене зала - к своему спасению.
Она добегает до широченной, на всю ширину гимнастического зала, шведской стенке. И тут же лезет на нее, тихо подвывая от животного страха. Для того, что бы оказаться в трех метрах над уровнем земли ей хватает и нескольких секунд. Стороннему наблюдателю, если бы он бы тут, могло бы показаться, что она сошла с ума. Но он был бы не прав, этот сторонний наблюдатель. Так могут выть только те, кто почти оказался ТАМ, но смог получить, крохотный, микроскопический запас времени, для поиска своего личного, персонального шанса.
А теперь вот она наверху, а эти - внизу. Их пятеро: четверо детишек и ее бывший зам. И все они неживые и очень голодные.
Женщина понимает, что долго она тут не продержится. Ей остается одно только одно: отдышаться, спрыгнуть и, несмотря ни на что, прорваться к металлическим грифам. А затем попытаться, пусть и ценой своей жизни, но защитить своих детей и тех, кто еще не инфицирован из персонала. Звать на помощь и кричать она не будет. Это опасно для тех, кто придет ей помогать. Они снаружи, в соседнем здании. И они не знают, что тут происходит. Если услышат ее голос, то могут просто заглянуть, - а этого допускать ну никак нельзя.
Луч солнца, выглянув из-за тучи, прорезает темный полумрак комнаты, - и попадает в глаза самому рослому из стоящих внизу - ее бывшему заму. Неупокоенный вздрагивает на пару секунд и обескуражено мотает головой. Пару секунд ... Пару секунд ...
Они чувствительны к резкой перемене света! Вот будь у нее световая граната ... зеркальце... или что еще ...
"Идиотка! А еще два образования?! " - женщина тихо плачет от счастья, - у нее появляется ШАНС, охренительно большой шанс. Первый раз ей, наверное, так повезло при зачатии, а второй - вот тут, на этой перекладине шведской стенки, здесь и сейчас.
До чего она сможет дотянуться рукой? - До выключателя!
А что это значит? - А это значит, что она сможет изменять освещенность в комнате ...
Женщина начинает разминать затекшие ноги, переставляя их. И неожиданно, почти соскальзывает, повисая на перекладине. Ее нога ударяется в плечо того, кто совсем недавно был Порфирием Николаевичем. Но разум побеждает инстинкт, и вместо того, что бы одергивать ногу ставшую на плечо обратившегося - она с силой отталкивается от его плеча, помогая тоненьким ручкам поднять свое тело, а неупокоенному немного осесть вниз.
"Дура, скотская дура" - радостно шепчет женщина, кусая нижнюю губу, и с наслаждением глотает сочащуюся из прокушенной губы кровь. Свою и живую кровь, - такую горячую и соленую.
Она еще раз вглядывается вглубь зала, стараясь максимально точно запомнить, где стоят грифы, мысленно представляя свой короткий 50-метровый забег, - что б не потерять ни одной лишней секунды, не отклониться ни на метр от своей "беговой дорожки".
Но зал чист и пуст, все его обитатели находятся тут, у шведской стенки. А в противоположной стороне, находится то, что ей сейчас жизненно нужно - ящик с грифами. Дело лишь за малым - добежать до него. А уж как вывести из строя ЭТИХ в сети появилась информация еще на утро второго день Беды: голова, хребет, ноги.
Итак ...
ПЕРВОЕ ... Свет выключен
ВТОРОЕ ... Ждем, ждем, ждем ... 10 минут ... больше ей тут не продержаться - сил уже не хватит ...
ТРЕТЬЕ Женщина бет рукой по выключателю, и свет солнца врезается ей в глаза. "Потом! - Жмуриться мы будем потом "! - шепчет она себе. Прыжок с высоты двух метров на мат и пронзительная боль в пятках ... Потом ... Рывок по-памяти в дальний угол зала ... Двадцать метров, десять, пять, один... Бинго! Тяжелая палка весом в 6 кг у нее в руках ...
Сначала она упокаивает Порфирия Николаевича - шаркающей походкой бывший зам подходит к ней первым ...
А маленьких ударить она не может до самого конца. Да, отступая от четверки тех, кто еще недавно были ее подопечными, и за кого она отвечала, кружа по залу, она неожиданно для самой себе понимает, почему не может их упокоить. - Она втихую ненавидела своего подчиненного, навязанного ей сверху. - Не за что-то плохое и нехорошее, не за то, что был "настоятельно рекомендован", а просто так. Не нравился он ей, и все тут. И поэтому так легко разнесла ему, уже неживому, череп. Но бить по голове ребенка?! - Неживого, но ребенка? - Увольте!
Она тратит чуть ли не целую минуту, кружа и маневрируя по залу, пока наконец не находит в себе силы нанести каждому из 'мелких' по одному точному удару по шее, и лишь затем оседает, сильно упираясь спиной в ребра батареи.
Но боли она не уже чувствует - ее мозг и чувства заняты совсем иным. Хотя вряд ли это 'иное' можно назвать даже мыслями. Скорее это что среднее между медитацией, тяжелыми родами и решением уравнения со многими неизвестными.
Когда-то старый знакомый и пациент ее отца рассказывал им с братом об авиакатастрофе, в которой ему довелось побывать и повезло почти не пострадать, - физически не пострадать, - так будет точнее. Оказывается, после того как самолет сваливается в штопор и начинает стремительно приближаться к земле - пассажиры вовсе не кричат. Острое понимание приближающейся смерти, ее неотвратимость, предметность и явственность, - все это парализует людей. Они сидят, вжавшись в кресла, и с ужасом, помноженным на тупую обреченность, смотрят на приближающуюся поверхность. Так, по крайне мере было в их самолете. Осознание того, что смерть - вот она, так близко, и с каждой микросекундой - все ближе и ближе, парализует человека. И только когда становятся видны барашки волн на воде, детали кораблика и фигурки внизу, все они, пассажиры гибнущего самолета, как по команде начинают кричать, закрывать лицо руками и делать что угодно, словно посылая месседж в вечность: я кричу, я борюсь, и, следовательно - я еще живу. Геннадию Николаевичу, которого отец консультировал по поводу ночных кошмаров, вызванных той катастрофой, повезло. Он оказался одним из немногих кто остался в живых после падения, и смог найти в себе силы продержаться до прибытия помощи. От него она и услышала эти откровения бывшего смертника.
Примерно тоже состояние обреченности падающего пассажира испытывала и она три этих последних дня, старт которым дал папин ночной звонок. Тогда отец и сам толком ничего не знал и не понимал, в слухи, распускаемые съехавшим с катушек москвичом Дегтяревым не верил, но на всякий случай просил быть поосторожнее, потому как был все-таки очень умным человеком и умел держать нос по-ветру. Это была последняя ночь, когда она выспалась, и их предпоследний разговор с отцом .
А потом началось... Интернет, панические звонки знакомых, коллег, сюжеты по ТВ - быстро, просто и доходчиво объяснили, что все они - пассажиры самолета свалившегося в штопор. И смерть - вот она, на экране старенькой "Тошибы", на мониторе двух компьютеров, - смотрит на нее, кричит дурным голосом насмерть испуганного человека из телефона, становится все ближе и явственнее. И ничего нельзя сделать. Совсем ничего! Земля приближалась, ее самолет свалился штопор, а она в оцеплении смотрит в иллюминатор, и ничего нет в ее душе кроме тупого ужаса, страха и обреченности. Кто-то из персонала бежал в город спасать родных и не возвращался, кто-то уходил в сторону шоссе - просто уходил, дезертировал по-сути дела. Ну а она, и еще с десяток взрослых в этом маленьком мирке просто обреченно чего-то ждали и продолжали работать, или, правильнее сказать, дорабатывать.
