Владимир Марамзин
НАЧАЛЬНИК
Повесть
1. С МОИМ НАРОДОМ
В четверг начальник пошел мыться в баню. В бане было много народу.
— Ну и пусть, — обиделся начальник. — Я тогда не пойду, пусть им будет хуже.
Но потом он утешился и занял очередь.
«Ничего, — подумал он снова, когда утешился. — Я могу и подождать. Значит, я живу теперь, как все, со всем народом, в полном согласии с расписанием телевизора: раз четверг выходной — весь народ устремляется в баню».
Он стоял, как и очередь, вдоль по стене и, скучая, болтался телом вправо и влево, слегка постукивая об стенку плечами.
Вдруг ему наступили на обе ноги и пребольно.
— Ой! — сказал начальник. И добавил вежливо:
— Извините!
— Понаставили ноги! — крикнула сердито наступившая тетка. — Дома ведь не расставляются, а в бане можно. Своей жене не суют сапогами в походку! А тут, значит, баня, тут можно. Тут общественное место — значит, суйте.
И долго еще ворчала, спускаясь по лестнице, ничуть не приняв от начальника извинений.
«Ей мало, чтобы ты извинился, — думал ей в спину начальник со вздохом. — Ей еще об тебя и натешиться надо. Это пусть. Ничего. Лучше тут промолчать».
Женщин начальник не то что боялся — он себя над женщиной не чувствовал начальством, потому что главная женская жизнь идет где-то дома, куда не добраться со всеобщим порядком, который нравилось начальнику внедрять. Мужчины, что же — такие же точно, как и у него, у начальника, в цеху: над каждым есть свое руководство. А когда руководство его отпускает — мужчина тогда покупает газету. Газеты начальник регулярно читал, поэтому у него с мужчинами был общий язык, к тому же и сам он, начальник, мужчина.
Помывщиков впускал по одному нестарый банщик с бородой: красив, подлец, как русский царь.
— Хотя мы все честные и справедливые, а все же грязь на людях есть, как ни скажи, — сказал он начальнику, принимая талон.
Больше в бане ничего не случилось особенного, кроме того, что какой-то старик попросил начальника вымыть спинку.
— Ты покрепче давай, — попросил старичок и склонился, принимая на спину привычно мочалку.
«Как он запросто — я так не умею. Я не умею сразу же на ты переходить, — огорчился начальник. — Мне для этого нужно всегда много времени. Вот, скажем, нужно кого-нибудь обругать — на вы разве обругаешь как следует? Нет, ни за что».
«Но все же ругаются сразу на ты? — и ничего, а у меня это никак не выходит»,—удивлялся начальник.
Он мылил и мылил стариковскую спину, а старик с удовольствием прогибался и ничего не говорил ему, что хватит. Не мог же он сам объявить, что довольно? Начальник надеялся хотя бы на маленькую, пожилую совесть, которая должна же быть у каждого старика.
— Ты не заснул ли случайно, дедушка? — спросил он, решившись.
— А, да! Хватит, милый, хватит. И правда, — спохватился старик. Он вроде, и верно, маленько соснул.
«Ну вот, — подумал начальник. — Как это я хорошо. Если б я не сказал, он бы просто замылся. Ему б не хватило на такое усердие кожи. Значит, хорошо, что я начал отучаться от вы».
Но просить старика все же он постеснялся, поскорей вымыл сам себе спину, как мог, быстро оделся и двинулся к дому.
2. ВО СНЕ И НАЯВУ
Дома все спали, привыкнув рано ложиться. Он улегся не сразу, долго пил чай у себя на столе, вдалеке от кровати, чтобы никому не мешать. Настольная скульптура Петр Первый, слегка подняв свои чугунные усы на щеки, стояла перед ним, как собеседник.
Потом начальник разделся и лег. Он скоро уснул на краю постели, высунув чистые, парные коленки наружу. Он спал, подергивая согнутыми пальцами руки, иногда видел сны, приобнимал одной рукой жену за плечи, зовя ее к себе на помощь, в этот сон, и снова выкидывал руку обратно, за постель, за одеяло, чтоб рука успела что-нибудь сделать, пока он там спит.
Вдруг, в разгар самой ночи, ему показалось, будто он выплыл откуда-то на поверхность.
— Я лежу и сплю, и мне уже много для этого ночи, — подумал начальник. Сон его прекратился.
Жена отчужденно лежала во сне, раскинув ладоши среди одеяла, привалив сомлевшие ноги друг к другу. Была она занята только собой, только сном, не имевшим отношения ни к мужу, ни к целому свету.
Если бы он и появился у ней, в ее сне, прорвавшись силою ее — а не его — желания на это, он бы оказался в ее сне не самим собою, был бы он искажен фантазией ее к нему отношения.
И что бы тут он ни делал, как бы ни старался, нельзя ему пробиться уже в ее голову. Можно разбудить, тогда она рассердится и, только вспомнив, что он — это он, что она его любит, может быть, вскоре заставит себя улыбнуться и сердитость подавит.
Сто лет назад и даже позже многие люди не спали ночами — и что из этого вышло? Теперь введено поголовное равенство, ночью всем нужно обязательно спать, кроме, разумеется, третьей смены станочников.
Избыток энергии мешал начальнику уснуть как надо. «Какой я все-таки энергичный», — подумал он, но не успокоился. Все время думалось про цех и про различные дела на работе, про которые думать сейчас бы не нужно.
Вчера ему прислали анонимное письмо: «Двадцать четвертого этого месяца ваша комсомолка Денисенко судится с Володькой. Вы пришлите честных людей посмотреть и убедиться, какие есть ваши комсомольцы. Наблюдающий».
А недавно пришел к нему наладчик Жора Крёк- шин.
— Надо бы механизировать, — сказал Жора Крёкшин.
— Правильно, — ответил начальник. — А что?
— Всё механизировать, в цехе, что можно.
— Что же можно? конкретно? — спросил терпеливо начальник.
— Ну, я не знаю. Мое дело предложить. Я идею предложил, а там дело ваше, — отвечал хитрый Крёкшин.
Начальник хотел на него рассердиться, но передумал:
— Знаешь, Крёкшин, я тебя не пойму. Ты ко мне приди еще раз с Михельсоном. Пусть-ка он тебя поймет, а потом мне расскажет. Мне просто некогда всех понимать.
Крёкшин тогда на него разобиделся и пошел говорить, что его зажимают. Зажимать изобретателей было нельзя, и хоть, может быть, Крёкшину не очень поверили, но слово прозвучало, и все его запомнили себе на уме. Цеху от этого была не польза.
Начальник подумал о хитром Крёкшине и еще о своем заместителе Михельсоне. Надо бы ему прибавить зарплаты, давно он работает, и большая семья — да как это сделать? По штату больше ему не положено. Значит, выход один — перейти на другое место, а он начальнику нужен был в цехе.
Он ворочался один, в самом центре ночи, задыхаясь от своей энергичности, от хотения скорее продолжить дела, и было некому хотя б рассказать, чтобы успокоиться, потому что даже самые близкие люди были заняты сейчас только сном.
Наконец, начальник опять заснул, и ему приснился еще один сон, которого он уже не забыл.
Цех его стал развиваться вдруг бурными темпами. Всем, кому можно, он повысил оклады. Рабочим удалось увеличить расценки.
Хитрый Крёкшин расхаживал в цехе, глядя на работниц, как на лишние стулья.
— Механизировать сегодня этот угол, — подавал идею Крёкшин, и один цеховой угол был сегодня же механизирован свыше.
Крёкшин получал за свою изобретательскую идею, отдыхал пару дней, а потом отправлялся в другой угол цеха и предлагал его механизировать завтра. Все не могли нахвалиться на БРИЗ у них в цехе.
Вскоре цех был механизирован вдоль и по диагонали. Начальник чувствовал к Крёкшину страх, не велел пускать его к себе в кабинет, вечерами, вспомнив, что он тоже инженер, изобрел небольшое приспособление, отличавшее Крёкшина от других людей цеха.
Это приспособление он устроил в двери, чтобы Крёкшин не мог механизировать до конца руководство.
«Все же я человек несомненно нужный», — подумал начальник в том куске головы, который и во сне у него не засыпал; подумал, как будто он был дурачок, а на самом деле, как часто мы думаем в глубине про себя.
Цех покрасили наново. Если идти по нему к кабинету начальника — цех был красный, а если обратно — зеленый. По диагонали тоже были разные оттенки, позволявшие глазу отдыхать, не уходя из помещения. У входа висели большие часы, но вскоре их сняли, чтобы не огорчать опоздавших.
Каждый в цехе боролся за звание, но не каждому звание было присвоено (хотя и все его, конечно, достигли), потому что это было бы не мудрено и не нужно, даже плохо: а за что же тогда все боролись бы дальше друг перед другом?
Выступая на празднике под названием «Что наметили, то и сделали», заместитель начальника как-то сказал:
— По данным отдела кадров завода, люди в нашем цеху на два сантиметра теперь в среднем выше, чем люди в других, аналогичных цехах.
И люди, которые стали выше других, хотели сплясать или спеть хором песню, но потом передумали, потому что не знали, чего с собой сделать для ради веселья.
Начальник во сне очень много работал для этой картины — впрочем, в нормальное, дневное время он работал точно так же, так как верил, что все развивается к лучшему, и эта хорошая вера двигала его вперед, а также желание отличиться в достойном деле — тоже не совсем плохое желание.
