Марк Твен
Приключения Тома Сойера
Эта книга с любовью посвящается
МОЕЙ ЖЕНЕ
По большей их части, приключения, описанные в этой книге, произошли на самом деле — одно-два со мной самим, прочие с моими школьными товарищами. Гек Финн почерпнут из жизни, Том Сойер тоже, но, правда, в основу его положен не один человек, — Том представляет собой соединение характерных черт трех мальчиков, которых я хорошо знал, и потому является своего рода сложным архитектурным сооружением.
Упоминаемые в книге странноватые суеверия имели широкое хождение среди детей и рабов западной части страны в пору, которой посвящен мой рассказ, — то есть лет тридцать-сорок тому назад.
Хотя назначение этой книги состоит по преимуществу в том, чтобы развлечь мальчиков и девочек, я надеюсь, что и мужчины с женщинами не отвернутся от нее, поскольку мне хотелось также не без приятности напомнить взрослым людям, какими они были когда-то, что чувствовали и думали, о чем разговаривали и каким иногда предавались странным затеям.
Автор
Хартфорд, 1876
Глава I
Том играет, сражается и таится
— ТОМ!
Нет ответа.
— ТОМ!
Нет ответа.
— Хотела бы я знать, куда подевался этот мальчишка? Да ТОМ же!
Нет ответа.
Старушка сдвинула очки к кончику носа и осмотрелась поверх них, затем подняла на самый лоб и осмотрелась еще раз — из-под них. Отыскивать такую мелочь, как мальчик, сквозь очки ей доводилось редко, если доводилось вообще; очки были символом ее власти, усладой ее сердца и носила она их «для красоты», а не пользы ради, — с не меньшим успехом она могла бы вглядываться в мир и сквозь пару печных заслонок. Несколько мгновений она пребывала в недоумении, а затем произнесла, без особого пыла, но достаточно громко для того, чтобы ее расслышала мебель:
— Ну, попадись ты мне в руки, я ж тебе…
Она не закончила, ибо уже согнулась, чтобы пошуровать половой щеткой под кроватью, и потому вынуждена была беречь в груди потребный для этого воздух. Из-под кровати ей удалось вытурить только кота.
— В жизни своей такого мальчишки не видела!
Старушка подошла к открытой двери, постояла немного, вглядываясь в кусты помидоров и стебли дурмана, из коих и состоял весь ее огород. Никаких признаков Тома. И потому она возвысила голос до уровня, позволявшего покрывать большие расстояния, и крикнула:
— То-о-ом!
Тут она услышала у себя за спиной некий шорох и обернулась — как раз вовремя, чтобы поймать мальчика за полу куртки и тем воспрепятствовать его побегу.
— Так! Могла бы и вспомнить про чулан. Что ты там делал?
— Ничего.
— Ничего! Ты на руки свои посмотри. И на свой рот. Что у тебя на губах?
— Не знаю, тетя.
— Зато я знаю. Варенье, вот что. Сорок раз тебе говорила: не оставишь варенье в покое, я с тебя шкуру спущу. А ну-ка, подай мне вон тот прут.
Прут взвился в воздух — положение было отчаянное…
— Ой! Оглянитесь назад, тетя!
Старушка крутанулась на месте, поддернула, дабы уберечь себя от беды, юбки. А мальчик немедля дал деру, взлетел на высокий забор и был таков.
С мгновение тетя Поли простояла, дивясь случившемуся, а потом залилась кротким смехом.
— Ну и мальчишка, — а я, когда я научусь хоть чему-то? Мало он меня надувал? Могла бы хоть на этот раз не попасться. Да, видать, чем старее я становлюсь, тем дурее. Не зря говорят, старого пса новым фокусам не обучишь. Но боже ж ты мой, он же никогда не повторяется, каждый день что-нибудь новенькое и поди догадайся, что у него нынче на уме. И ведь знает при этом, как долго можно меня мучить, не выводя из себя, знает, как сбить меня с толку, да как рассмешить, чтобы у меня руки опустились и я его даже пальцем тронуть не смогла. А ведь не исполняю я своего долга перед мальчиком, это как Бог свят. Сказано же в Библии: сбережешь на розге, потеряешь дитя. И знаю я, что грешу, что оба мы за это наказаны будем. Ведь экая в нем сила бесовская, а я ему все спускаю! — он же сын моей покойной сестры, бедняжки, у меня духу не хватает посечь его. Всякий раз, как я даю ему поблажку, меня совесть терзает, а стоит мне ударить его, так старое мое сердце просто разрывается. Да уж чего там, вот и в Писании говорится: человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями, так оно, видно, и есть. Ну ладно, нынче он от меня улизнул, и уроки, наверное, прогуляет, но уж завтра я просто должна буду наказать его, заставить потрудиться. Жестоко, конечно, принуждать его работать в субботу, когда все мальчики гуляют, но ведь он ненавидит труд пуще всего на свете, а я просто обязана исполнить свой долг перед ним, иначе совсем дитя загублю.
Улизнувший же от тети Том превосходно провел время. Домой он возвратился так поздно, что едва-едва успел помочь негритенку Джиму напилить перед ужином дров назавтра и наколоть щепы — во всяком случае, он при этом присутствовал, рассказывая Джиму, который исполнил три четверти всей работы, о своих сегодняшних приключениях. Младший брат Тома (а вернее сказать, брат сводный), Сид, к этому времени то, что ему было положено, уже сделал (собрал все щепки), ибо он был мальчиком тихим, к приключениям не склонным и хлопот никому не доставлявшим.
Пока Том поедал ужин, воруя при всякой возможности сахар, тетя Полли задавала ему вопросы, исполненные лукавства и сокровенного смысла, — ибо желала подтолкнуть его к разоблачительным откровениям. Подобно многим простодушным людям, она полагала в тщеславии своем, что наделена даром туманной, таинственной дипломатичности и усматривала в самых нехитрых своих приемах чудеса злодейского коварства.
— Том, — спросила она, — в школе, наверное, жарко было, а?
— Да, мэм.
— Ужасно жарко, верно?
— Да, мэм.
— А тебе не хотелось пойти, поплавать в реке, Том?
Том насторожился — неприятное подозрение зародилось в его душе. Он вгляделся в лицо тети Полли, но ничего в нем не увидел. И потому ответил:
— Нет, мэм, — ну, то есть, не очень.
Старушка протянула руку, коснулась рубашки Тома и сказала:
— Хотя нет, ты даже и не вспотел.
Она порадовалась ловкости, с которой сумела проверить, суха ли рубашка, не дав никому понять, что у нее на уме. Однако Том уже успел сообразить, куда ветер дует, и предвосхитил ее следующий ход:
— Кое-кто из нас подставлял головы под насос — моя и сейчас еще сырая. Видите?
Ах, как неприятно было тете Полли понять, что она проглядела улику столь весомую, проворонила ее. Впрочем, старушку тут же осенила новая вдохновенная мысль:
— Том, тебе ведь не пришлось, чтобы смочить голову под насосом, отпарывать зашитый мной воротник рубашки, верно? Расстегни-ка куртку!
Тень опасения покинула лицо Тома. Он расстегнул куртку. Воротник рубашки был накрепко зашит.
— Вот горе-то! Ладно, Бог с тобой. Совершенно уверена была, что ты и в школу не пошел, и в реке купался. Но я прощаю тебя Том. Ты хоть и изрядный плут, но оказался лучше, чем кажешься. В этот раз.
Тетя Полли и печалилась, что проницательность подвела ее, и радовалась тому, что Том в кои-то веки поступил, как хороший, послушный ребенок.
Но тут Сидней сказал:
— Вообще-то, вы, помнится мне, зашили воротник белой ниткой, а теперь она черная.
— Постой-ка, я и вправду шила белой! Том!
Однако Том продолжения ждать не стал. Он только и успел пообещать, проскакивая в дверь:
— Ты у меня еще получишь, Сидди!
Достигнув безопасного места, Том осмотрел две иглы, торчавшие у него за отворотами куртки — в одной нитка была белая, в другой черная. И сказал себе:
«Кабы не Сид, она ничего бы и не заметила. Проклятье! — то она белой шьет, то черной. Уж держалась бы за что-то одно, а то ведь иди за ней, уследи. Но Сиду я все-таки накостыляю. Будет знать!»
Том не был Образцовым Мальчиком своего городка. Он, разумеется, знал одного такого — и ненавидел его всей душой.
Миновали две минуты, а то и меньше, и он забыл обо всех своих горестях. И не потому, что они были не столь тягостны и мучительны, как у человека взрослого, но потому что новое, могущественное увлечение заслонило их собою и изгнало на время из головы Тома — точно так же и взрослые люди забывают свои невзгоды, когда их обуревает волнение, порожденное какой-нибудь новой затеей. Увлечением этим была бесценная в ее новизне манера свистеть, которую Том совсем недавно перенял у одного знакомого негра и в которой ему страсть как хотелось поупражняться. Она позволяла испускать звуки на удивление птичьи: текучие трели, создаваемые быстрым трепетом ударявшего в нёбо языка, — читатель, если он был когда-нибудь мальчиком, наверное помнит, как это делается. Прилежание и сосредоточенность позволили Тому быстро освоить новый вид искусства и вскоре он уже шагал по улице, и рот его наполняла гармония звуков, а душу благодарность. Он чувствовал себя примерно так же, как чувствует открывший новую планету астроном, — впрочем, если говорить о сильном, глубоком, ничем не омрачаемом наслаждении, астроному до этого мальчика было еще плыть да плыть.
