Там же. Там же.
юридически неограниченную, и тем не менее вынужденную сосуществовать с аристократией, вполне реально эту власть ограничивавшей («стеснявшей», называет это Ключевский). Даже не подозревая об этом, он совершенно точно описывает ту парадоксальную неограниченно/ограниченную государственность с ее латентными ограничениями власти, которая предохранила цивилизацию от растворения в океане хронически застойной «мир-империи», говоря языком Валлерстайна. Понятно, короче говоря, что у самого крупного знатока средневековой российской государственности нет ни малейшего сомнения: еще в первой половине XVI века Россия и впрямь была страной европейской, абсолютистской.
Глава восьмая
la самая двойственность
Здесь — корень дела. Здесь
ответ на мучившую Ключевского загадку. Ответ, который содержится, между прочим, как раз в его собственных работах. Это ведь именно он объяснил нам фундаментальную дихотомию политической традиции русского Средневековья. Объяснил, то есть, что с самого начала, с догосударственных еще времен сосуществовали
12 Там же, с. 180.
Но в середине века возник вдруг смертельный конфликт: «Бояре возомнили себя властными советниками государя всея Руси в то самое время, когда этот государь, оставаясь верен воззрениям удельного вотчинника, согласно с древнерусским правом пожаловал их как дворовых слуг своих в звание холопов государевых».12 Этого в Европе не было. То есть и там претендовали короли на неограниченность, и там не было политического законодательства, которое определяло бы границы верховной власти, и там отстраняли аристократию от принятия политических решений. Но в «холопов государевых», в рабов, говоря современным языком, разжаловать ее там короли не смели. А в России посмели. Почему?
в России два не только отличных друг от друга, но я прямо противоположных отношения государя к «земле» (т.е. к обществу), о которых говорили мы во введении.
Первым, как мы помним, было древнее отношение князя-вотчинника к своим дворовым служащим. И это было патерналистское отношение господина к холопам. Латентные ограничения власти здесь и не ночевали. Одним словом, это как раз и было самодержавие.
Но и вторая, договорная традиция, которую отстаивал Курбский, была ничуть не менее древней. В России не было, в отличие от средневековой Европы, формального феодализма в смысле строгой иерархии вассалов по отношению к вышестоящим сеньорам. Но обычай свободного отъезда дружинников от князя как раз и исполнял функцию этой иерархии. Во всяком случае эффект был тот же самый: русские вассалы (дружинники и бояре) были людьми не только свободными, но и независимыми. Они определяли свою судьбу сами. И князь не смел обращаться с ними, как с холопами.
Мало того, однако, что обе традиции сосуществовали долгие столетия, они еще, как справедливо замечает Ключевский, «росли рука об руку». Его замечание резко противоречит Правящему Стереотипу, гласящему, что эти, латентные ограничения власти, на моем языке, постепенно, но неуклонно ослабевали в России по мере того, как превращалась она при Иване III из княжеского конгломерата в централизованное государство и «уехать из Москвы стало некуда или неудобно».13
На самом деле происходило все, как мы уже знаем, прямо противоположным образом. Короче, лишь в одном смысле можно сказать, что обе стороны в споре Курбского с царем «отстаивали существующее». В том, что каждая из них опиралась на одинаково древнюю и легитимную традицию. Ни в каком другом смысле сказать это нельзя. Ибо «действующего порядка» в Москве середины XVI века просто не было. И чтобы стало это окончательно ясно, предстоит нам развязать по пути еще несколько сложных исторических узлов. И прежде всего выяснить:
13 Там же, с. 181.
Зачем нужен был Земский собор?
В своей докторской диссертациии «Боярская Дума древней Руси» Ключевский показал, что формировалась аристократия в России именно в процессе становления централизованного государства, была, если хотите, одной из главных его функций. Оказалось, что власть так же не могла в этом процессе работать без аристократии, как и без чиновничества новых центральных ведомств. Обе страты не просто сосуществовали, они взаимно друг друга дополняли: одна законодательствовала, другая администрировала. Механизм этого взаимодополнения как раз и исследовал Ключевский.
Вот его главный вывод: «Дума ведала все новые, чрезвычайные дела, но по мере того, как последние, повторяясь, становились обычными явлениями, они отходили в состав центральных ведомств... Центральные ведомства формировались, так сказать, из тех административных осадков, какие постепенно отлагались от законодательной деятельности Думы по чрезвычайным делам, входя в порядок текущего делопроизводства».14
Глава восьмая Первоэпоха
Короче, никакой несовместимости между Думой и бюрократией до середины XVI века не наблюдалось, и московская политическая машина вполне успешно комбинировала единоличное лидерство в сфере исполнительной власти с ограниченным лидерством в сфере законодательной. Так выглядел в России накануне своего крушения европейский парадокс абсолютизма в изображении Ключевского.
Стабильна ли, однако, была такая система? Сам уже факт введения в 1549 ГОДУ в эту неограниченно/ограниченную комбинацию третьего элемента, Земского Собора, свидетельствует, что нет. Это не было чьим-то капризом или случайным феноменом в московской политической жизни. На протяжении всей первой половины XVI века нестяжательская литература полна страстных призывов к этим «всенародным человекам». И были у нее для этого очень серьезные ос-
u В.О. Ключевский. Боярская дума древней Руси, М., 1909, с. 162.
нования. Исторический опыт двух поколений после Ивана ill продемонстрировал опасную трещину в отношениях между исполнительной и законодательной властями.
С одной стороны, царствование Василия III (1505-15ЗЗ) показало, что в случае, если лидер стремится к диктатуре, боярская Дума оказывалась не в силах его ограничить. «Дело» боярина Берсеня Беклемишева, открыто обвинившего в 1520 году великого князя в отступлении от «любосоветности» его отца, т.е. в нарушении правил политической игры, установленных Иваном III, очень ясно об этом свидетельствовало. Василий был склонен к келейному принятию решений со своими дьяками, и Дума не смогла защитить от расправы мятежного боярина, восставшего против его тиранических замашек.
С другой стороны, эпоха «боярского правления» (1537-1547) продемонстрировала другую крайность — без единоличного лидера система просто разваливалась. Олигархические кланы, передравшиеся между собою, по сути, парализовали политический процесс — и страна в результате безнадежно и опасно стагнировала. В двух словах, в случае чрезвычайного усиления исполнительной власти абсолютистскому парадоксу в России угрожала диктатура, а в случае ее чрезвычайного ослабления стране угрожала анархия. И потому жизненно необходим был сильный и надежный арбитр, способный провести страну между Сциллой диктатуры и Харибдой анархии.
Именно эту роль по замыслу нестяжателей и призван был исполнить «вселенский собор», составленный из людей всех чинов, призванных от всех городов и уездов, чтобы заседать «погодно», т.е. постоянно, давая возможность властям «хорошенько расспросить их про всякое мирское дело».15 На современном языке речь шла о сословном представительстве, составными частями которого могли бы стать и боярская Дума (как палата лордов) и освященный Собор иерархов (как палата духовенства), и «лутчие люди» русского крестьянства и городов (как третье сословие). Наконец — и для идеологов
15 Г.Н. Моисеева. Валаамская беседа — памятник русской публицистики середины XVI века, М. — Л., 1958.
Глава восьмая Первоэпоха
нестяжательства в этом, наверное, было самое главное, — толькотакой «вселенский собор» и мог бы сокрушить сопротивление иосифлян церковной Реформации. Только он мог противопоставить иерархам волю нации.
Глава восьмая Первоэпоха
Нестабильность существующего порядка понимали в Москве 1550-х все. Необходимость его изменить была очевидна. Другое дело, что изменить его можно было по- разному. В оборот московской политической мысли поступили тогда, как, может быть, помнит читатель, два главных проекта. С одной стороны, Иван Пересветов предлагал полное отстранение аристократии от власти, «государеву грозу» и «турецкую правду». Этот проект, естественно, предполагал разрушение хрупкой абсолютистской государственности — самодержавную революцию.
