не успел он и шага сделать, тщась на втором выпрыгнуть из ямы, как оказался в вятской земле уже выше колен, и та земля связала, стиснула и удержала под тенями вятичей его ноги.
Только теперь понял Стимар, что придется ему княжить вятичами из-под их земли и что уже давно, слыша о нем лживую молву и поддавшись ей, вознамерились вятичи положить его в основании своего нового кремника, отчего и полагалось стать их кремнику крепче и выше северских. Не хотели вятичи зла инородцу, а искренне полагали, что и вправду своей волей исполнят наилучшим образом его великое предназначение.
Речь седого вятича только подтвердила северцу его самую горькую догадку, оставшуюся от сладкого вкуса блинов.
-- Не страшись, князь! -- радостно воззвал тот к Стимару, видя, что замысел наконец удался и до исхода дня самое крепкое основание кремнику будет положено.-- Что, кроме смерти изгоя ожидало тебя в твоем роду? Нами же ты станешь править отныне вечно, как живой и даже сильнее живых. Знай, твоя воля распространится от нашего кремника на многие земли. Мы, Переславичи, ныне исполнили великое предание. С первого дня осени до последнего дня весны мы, Переславичи, будем согревать твой дом сухими березовыми дровами и разгонять дым. Чистая вода и теплый хлеб будут всегда оставаться на этом месте. Ни в чем не будет тебе недостатка, князь. Ни здесь, ни там, откуда станешь править.
Пока мудрый вятич вещал, земля дошла Стимару уже до груди, и ему стало тяжело дышать. Чужая земля поглощала его, как топь.
И вот он вздохнул в последний раз, прощаясь с жизнью, и, как только земля легла ему на веки и уши, он вспомнил, что один раз уже тонул точно так же, по чужой воле, но тогда не по своей же воле был спасен.
-- Ты станешь камнем в основании града нашего! -- донеслись-просочились сквозь землю в уши северца последние слова седого вятича, о которых тот думал, как о первой воде, орошающей землю, на которой взойдет неприступный кремник.
Точно такие же слова он, Стимар, Потерянный Смертью, уже слышал однажды -- девять лет назад, в Царьграде.
Только сказаны были они не на знакомом славянском наречии, а на ромейском, котороое он в ту пору понимал не больше, чем строки, таящиеся в закрытой на замок книге.
И был он при тех словах не в подземном доме, а в огромном серебряном котле.
И тонул не в земле, а в воде.
Сильная рука тогда уперлась ему в темя и стала вдавливать в холодную сладкую воду.
И как только вода поглотила его, как утроба, -- тогда сверху, сквозь нее, донеслись-упали ему в уши, словно ромейские монеты, те слова.
Княжич вспомнил ту сильную руку, на которой не хватало мизинца.
Он вспомнил и того человека, кому принадлежала рука, -- вспомнил всего с головы до ног так быстро, как видят падающий со стола нож, -- вспомнил всего, кроме лица, скрытого тенью капюшона, тенью куда более черной, чем тени всех остальных людей, в те мгновения молчаливо обступивших котел. Теней же было вдвое больше, чем их самих. Тени расходились во все стороны света, всползали на пустые стены и наплывали на свод -- и стягивались на нем сетью-паутиною, готовой уловить всякую душу, беззаботно уносящуюся в ирий.
Сквозь девять лет донеслись-упали те слова, и теперь, вспомнив их впервые, как и того черного человека, Стимар уразумел значение и смысл каждого слова по отдельности и всех вместе так ясно и просто, как и смысл все еще падавших на его мягких и душистых комьев земли.
-- Ты станешь камнем в основании града нашего!
Княжич ужаснулся под землей, потому что еще был жив.
Испугался он и тогда, девять лет назад, но чужая рука в ту пору еще не дала ему захлебнуться, а потянула за волосы из воды.
-- Ты станешь камнем в основании града нашего! -- изрек черный человек перед тем, как спасти маленького последыша, полагая, что тот не услышит его слов.
Но черный человек с необременительным изъяном на руке не знал, что его слова слишком тяжелы, чтобы не тонуть, даже если бы те слова падали одно за другим на крепкий лед.
Стимар, Потерянный Смертью, теперь, под вятской землей, уразумел, что не был крещен в Царьграде.
То, что с ним сделали в том серебряном котле, вовсе не было Таинством крещения, как его потом убеждали во дворце силенциарии, хранители тишины.
Ибо при крещении язычника во Христа преемник апостолов изрекает иные слова -- слова не от града земного, а от Царства Небесного, где воистину нет межей и не нужны крепкие стены.
И даже добрый отец Адриан, назначенный ему в духовники самим василевсом, верно был кем-то обманут и не замечал, поднимая свою добрую, как теплый хлеб, руку для благословения, что из-под его руки от княжича отходит в сумрак колоннады звериная тень, пережидая опасность.
А тот, кто опередил отца Адриана, сильной рукой погрузив северского княжича в воду, вовсе не был иереем, потому что, как и зверь в сумраке, скрывал свое лицо.
Он-то и отдал свою лишнюю тень северскому княжичу.
Из этой-то тени в свой час и поднялся на глазах Туровых родичей страшный волкодлак.
Стало нельзя умирать княжичу в чужой земле.
Жизнь его теперь не могла кончиться до последнего возвращения к началу долгой дороги, до принятия истинного крещения и до того дня, когда будет отрублена у того черного человека его сильная рука уже не по корень мизинца, а по самое плечо.
Тогда княжич собрал свои последние силы и потянулся на свет из чужой утробы-земли.
Теперь только
