Такого рода «ножницы» могут в конечном счете привести к новому моральному обособлению от Европы. Иначе говоря, опять превратить Россию в европейского изгоя, вернуть её к статусу мос- ковитских и николаевских времен, от которого так отчаянно пытается избавиться сегодняшняя Турция.
В-третьих, наконец, просто не может великий народ бесконечно пробавляться имитацией национальной стратегии, т.е. жить без цели и смысла, подменяя всё это тактическим прозябанием. Ведь уже пробовала так жить Россия в постниколаевские времена — и закончилось дело в 1917-м мы слишком хорошо знаем как. Короче, опасно для политически немодернизированной страны жить без национальной стратегии.
Что поделаешь, не удалось, как видим, постсоветским элитам на перекрестке стратегий преодолеть трагический опыт своих постниколаевских предшественников. Выбрали самое простое: вернулись к дореволюционному образцу.
Глава седьмая
Национальная идея РаЗОруЖвНИв
либералов Самой загадочной, однако,
выглядит позиция постсоветских либералов. Уж их-то Европейский проект должен, кажется, устраивать по всем статьям. Хотя бы потому, что обе остальные стратегии им откровенно враждебны. Я не говорю уже, что дал бы он им великое преимущество, которого не имеет в России никакая другая элита: преимущество представить своему народу достойную (и что не менее важно, доступную пониманию каждого, кто мечтает о «нормальной» жизни) цель его исторического путешествия. Ведь они на самом деле единственные, кто действительно способен предложить стране национальную стратегию: политическую модернизацию, гарантии от векового произвола, возможные лишь в рамках Европейского проекта.
158 Johnson's Russia List, May 27, 2004.
Тем не менее подавляющее большинство либералов так же равнодушны к Европейскому проекту, как и остальные элиты. Объяснить это могу я лишь «экономическим кретинизмом» одних (когда люди уверены, что достаточно привести в порядок «базис», экономику, а «надстройка», то, что Чаадаев называл национальной мыслью, автоматически приложится) и уникальным историческим невежеством других. В результате и те и другие не в состоянии понять решающую роль «национальной мысли» на перекрестке стратегий. И нечего оказывается им противопоставить ни Русскому проекту националистов, ни политическому ступору бюрократии. Отказавшись от Европейского проекта, постсоветские либералы, по сути, сами себя разоружили.
Ну вотхотя бы один пример, который обсуждали мы в этой книге очень подробно. Нет сомнения, что николаевская реакция состоялась бы в 1825 году и без идей Н.М. Карамзина. Только «переворотом в национальной мысли» она без них не стала бы. И к моральному обособлению России от Европы не привела. Более того, нельзя исключить, что под влиянием ошеломляющего крымского разгрома николаевской системы начала бы Россия своё движение к европейской конституционной монархии не в 1905-м, когда было уже поздно, но, допустим, в 1855-м, когда даже Погодин заговорил об «очаровательном слове свобода», когда всё еще было возможно. Иначе говоря, перед нами случай, в котором именно «переворот в национальной мысли» сыграл на решающем перекрестке русской истории роль поистине роковую.
Так какой же, суммируя, оставляем мы на сегодняшнем перекрестке выбор нашей истории-страннице?У Европейского проекта, если так и не возьмут его на вооружение российские либералы, шансов нет. На стороне постниколаевского тактического прозябания бюрократия, но нет, если можно так выразиться, национальной энергетики. Бюрократия не сможет противостоять разделению бизнеса на «патриотический» и «антипатриотический», которого энергично добиваются пропагандисты Русского проекта. И тем более не сможет она противостоять такому же разделению культуры, т.е. российской историографии, литературы и СМИ. Короче, дело, похоже, идет к тому, что истории-страннице опять, как в 1825 году, и выбирать-то будет особенно не из чего. Русский проект и с ним моральное обособление от Европы могут победить, так сказать, by default.
Глава седьмая Национальная идея
ретроспектива Так выглядит дело,
если смотреть на него глазами разочарованных современников. С точки зрения истории-странницы, однако, вместе с которой побывали мы на многих перекрестках русского прошлого, начиная с кровавой опричной зари самодержавия в 1560-м и до праздничного отречения от него в феврале 1917-го (так напоминавшего отчаянные августовские дни 1991-го), дело обстоит несколько по-другому.
Просто у неё другая, долгая ретроспектива, longue duree, как говорят французы. В отличие от современников, она имеет возможность сравнивать.
Так вот, похож ли с точки зрения этой долгой ретроспективы перекресток, на котором предстоит ей выбор сегодня, на тот, 1825 года, где пришлось ей предпочесть Русский проект? Похож, но еще больше не похож. И дело тут вовсе не в том, что реальность сегодня другая, как любят подчеркивать те либералы, что отвергают опыт русской истории-странницы в качестве матрицы, определяющей спектр возможных национальных стратегий. Само собою, Россия больше не крестьянская страна, как в прошлом веке, она — грамотная страна, продемонстрировавшая миру мощь своей культурной потенции. Но массовая психология, но патернализм и предпочтение силы праву, но неспособность сегодняшних элит принять максиму Крижанича, что «мы не первые и не последние среди народов», но их имперский, наполеоновский комплекс — сильно ли все это изменилось? А ведь решает дело именно это.
Попробуем в таком случае подойти к делу иначе. Если обобщить опыт всех перекрестков, на которых истории-страннице пришлось согласиться на Русский проект, получим в некотором роде формулу такого её выбора. Пять условий, оказывается, должны совпасть, чтобы Русский проект стал реальностью. Перечислим их.
Долгая
Во-первых, нужен для этого сильный Лидер, уверенный как в превосходстве России над Европой, так и в своей способности доказать это превосходство на поле брани (или, по крайней мере, в открытой конфронтации).
Во-вторых, нужен авторитетный Идеолог, способный убедить политическую элиту страны, что у России нет с Европой ничего общего, ибо она — еретическая ли, революционная или, напротив, буржуазная (выбор эпитетов зависел от времени) — для России смертельно опасна. И потому единственным способом самосохранения державы является «переворот в национальной мысли»: для Ивана IV, например, такую роль сыграл митрополит Макарий, для Николая I — Н.М. Карамзин, для Сталина — Отдел пропаганды ЦК ВКП(б).
В-третьих, нужна новая опричная политическая элита, безусловно поверившая Идеологу (или идеологам) нового «переворота».
В-четвертых, либеральная элита должна быть идейно разоружена, деморализована и потому неспособна оказать «перевороту» серьезное сопротивление.
В-пятых, наконец, требуется для этого геополитическая ситуация, исключающая Европейский проект (по крайней мере, с точки зрения Лидера и идеологов Русского проекта).
Посмотрим теперь под углом зрения нашей формулы на то, что происходит в России сегодня. Нет нужды, я думаю, доказывать, что первого и пятого условий успеха Русского проекта сейчас не существует. Зато в наличии второе условие — в лице многочисленной неоконсервативной котерии, пытающейся сыграть роль коллективного Карамзина (или Отдела пропаганды). Третье и четвертое, наконец, условия — обновление политической элиты и идейное разоружение либералов — происходят на наших глазах. Тут, однако, сложность. Покуда формирующий новую, лояльную ему элиту Лидер к «особому пути» России безразличен, нет оснований ожидать, что она тотчас и бросится в объятия идеологов Русского проекта. За неё им — в ожидании нового, более «патриотического» Лидера — еще предстоит побороться.
Присмотревшись к идейной жизни страны, мы ясно увидим, что именно это сегодня и происходит. Идеологи Русского проекта отчаянно борются за умы новой политической элиты и молодежи страны. Правда, договориться между собою они покуда не могут (не могут даже рассчитаться на первый-второй: все первые). Зато одно знают все они твердо: «переворот в национальной мысли» для Русского проекта — императив. И сила их в том, что сопротивления им практически не оказывают. Либералы отдали национальную мысль
в полное их распоряжение. Отсюда парадоксальный вывод Джеймса Биллингтона, что «авторитарный национализм [имеет в России шансы], несмотря на то, что не сумел создать ни серьезного политического движения, ни убедительной идеологии».159
Исторический опыт, надо признать, дает для этого вывода некоторое основание. В конце концов примерно такой же была ситуация в России и в царствование Александра I. С одной стороны, говоря словами того же А.Е. Преснякова, могло «казаться, что процесс европеизации России доходит до крайних своих пределов. Разработка проектов политического преобразования империи подготовляла переход русского государственного строя к европейским формам государственности; эпоха конгрессов [сегодня сказали бы саммитов] вводила Россию органической частью в европейский концерт международных связей, и её внешнюю политику в рамки общеевропейской политической системы».160
