Николай Чуковский - О том, что видел: Воспоминания. Письма

О нашем с тобой свидании вспоминаю, как о празднике. Напиши мне. Напиши Марине.

Коля.

19 окт. 1942 г.

КБФ, ВМПС 1001 п/я 19.

20 октября 1942 г. Ташкент[786]

Милый Коля. Женя болен скарлатиной. У мамы аритмия сердца. Оба лежат.

Здесь жара. Хожу в летнем. Все нашли, что я очень поправился. Я летел сюда в самолете Спирина[787], который оказался отличным человеком…

Напиши Лиде Толстой[788]. Она обещала похлопотать о тебе. Я со своей стороны написал Любанскому[789].

Я написал в Молотов, чтобы Марину прикрепили к столовой театра, так как ты пишешь пьесу[790].

Я уже начал собираться в Москву. Надеюсь, что мы скоро увидимся.

Женя уже поправляется.

Твой отец К. Чуковский.

9 ноября 1942 г. Ташкент[791]

Дорогой Коля!

Получил ли ты мое письмо? Я писал тебе о том, что мама больна аритмией сердца, Женя болен скарлатиной, домработницы нет, моя секретарша тоже заболела, и я в беготне, в бытовых пустяках. Погода прелестная, теплая, птицы поют. Ночи звездные. Вчера я получил от Марины большое письмо. Она на новой квартире — ул. Кирова, 13, кв. 3. Восхищается тем, что вырвалась из бабьего бедлама. Бодра. Определила Тату в 3-й класс. Прикреплена к столовой Мар. театра. Мечтает о Москве. Я ответил ей, что, если буду здоров, сделаю все, чтобы мы в декабре-январе встретились в Москве.

Пишешь ли ты Лиде Толстой? Снесся ли с Ю. Н. Либединским? С Любанским из Оборонной комиссии С.С.П.? Я каждому из них написал по письму.

Я снова взялся за сказку. Изменил многое — и уверен, что к лучшему. Лида возится со сценарием, покровительствует ей Леля Арнштам.

На днях Ал. Толстой уезжает в Москву. Жалко. Последнее время я привязался к нему. Маме не становится лучше, т. к., будучи больной, она принуждена ухаживать за лежащим в скарлатине Женей. Всеволод Иванов улетел вчера в Москву.

Твой отец

К. Чуковский.

До 20 ноября 1942 г.[792] Ташкент

Милый Коля! В декабре или в январе я, если не заболею, буду беспременно в Москве — и, конечно, возобновлю хлопоты. Сейчас получил письмо от Лиды, она сообщает, что ты наверняка будешь встречать Новый год со мною.

Я много работаю. Сказку переписал заново. Если бы она была пущена в свет, я выслал бы Марине толику. Но из Москвы о ней ни слуху, ни духу. Мама поправляется. У Жени скарлатина. Пиши.

Твой отец.

20 ноября 1942 г. Ташкент[793]

Милый Коля! Конечно, мы можем заболеть, но если этого не случится, в декабре мы с мамой будем в Москве. Мама получила разрешение, и было бы хорошо, если бы ты заблаговременно прислал, хотя бы на адрес Лиды Рогожиной (Москва, Б. Козихинский, 6, кв. 7), все свои пожелания относительно моих хлопот в Москве.

Сделал ли что-нб. Либединский? От Марины получаем бодрые письма. Если я реализую мою сказку, я сейчас же вышлю ей денег.

Я пишу тебе это при открытых окнах. Вчера днем здесь было жарко.

У Жени была скарлатина. Теперь он молодцом. И мамино здоровье полегче. А было совсем худо.

Твой отец.

29 ноября 1942 г. Ленинградская область

Милый папа, грустные от тебя письма — аритмия, скарлатина. Как бы я хотел сейчас повидать маму!

От Марины тоже письма печальные, очень уж ей тяжко приходится — денег мало, дров нет. Она мечтает только о Москве. Вообще, мы с ней не в силах уже выносить создавшееся положение. Я писал Либединскому, Толстой, в В<оенно>-м<орское> издательство, но никто мне даже не ответил. Историю я кончил. Ужасно, что тебя нет в Москве. Должен же быть конец.

Я много летаю, плаваю, езжу. Здоров, но очень устал. Установилась зима — снег, сосны, метель. На днях буду снова в городе. Пиши мне только и точно по адресу, обозначенному на обороте, а телеграфируй на наш Собз.

Привет маме и Лиде.

Коля.

29 ноября 1942 г.

5 декабря 1942 г. Ташкент[794]

Будем Москве конце декабря.

Декабрь 1942 г.[795] Ленинградская область

Милый папа. На всякий случай пишу тебе в Москву — может быть, ты уже там. Так следует из твоей телеграммы: «Будем Москве конце декабря». А из «будем» следует, что ты приедешь с мамой, и я очень этому рад. А Лида, Люша, Женечка? Я со времени нашей разлуки столько раз менял свой адрес, что не получил от тебя почти ничего.

Мое положение сейчас резко изменилось. Я уже не в бригаде, а в Пубалте, в группе писателей (Вишневский, Успенский[796], Зонин[797], Амурский[798], Браун, Мирошниченко[799], Азаров[800] и я). Начальник мой — замнач Пубалта капитан 1 ранга Рыбаков[801]. Живу я в городе, на службе, за неимением другого жилья. Пишу очерки, роман[802], историю полка закончил. Приключения мои после нашей с тобой разлуки были исключительно любопытны. Я много летал и плавал. Теперь я живу мирно, работаю, сижу на одном месте и жду от тебя вызова.

Вызов мне нужен, в сущности, какой угодно: от Рябова[803], или от Военмориздата, или от Военной комиссии ССП, или даже от Гослитиздата — меня, вероятно, отпустят по любому, но не больше, чем на 10 дней.

14 января 1943 г. Ташкент[804]

Приедем Москву конце января, дне выезда телеграфируем тебе, Марине; мечтаем увидеться — Чуковские.

12 февраля 1943 г. Москва[805]

Найдой[806] говорил, вызов послан, Марине хлопочу.

2 марта 1943 г. Москва[807]

Марине вызов послан 27 февраля.

2 июня 1943 г. Москва[808]

Поздравляем рождением, желаем скоро приехать Москву, здоровы, ждем известий — папа с мамой.

2 июня 1943 г.[809] Москва

Дорогой Коля!

Живем мы очень мирно и благополучно — до времени. Был я в ВОКС’е, наговорил о твоем романе, ждут. Видел вчера Шолохова, читал ему свою сказку, сказку он одобрил, подписал бумагу в Детгиз с требованием напечатать ее. Подписал и Толстой. Подпишут и Федин, и Фадеев, и Зощенко, и Слонимский и, кажется, даже Асеев[810]. Результатов это иметь не будет. Тогда я плюну. Basta cosi[811].

О Чехове пишу упрямо и радостно. Только бы дожить, чтобы кончить! В первой части будет десять глав: человек. Во второй десять глав: писатель. Впервые будет объявлено читателям величие таких вещей, как «В овраге», «Дама с собачкой», «Скрипка Ротшильда».

Был у меня Квитко. Я читал ему «Скрипку Ротшильда», и оба мы разревелись.

Сегодня в «Правде»: Николай Тихонов, писатель, награжден Орденом Отечественной войны 1-ой степени. Это праздник для всей русской литературы!

Надеюсь, что ты скоро вернешься. Здесь мы открываем Выставку детского рисунка. Кропаю об этом статейку[812].

Таточка в абдоменах, кадаврах, предплечьях, матках, почках, печенках и проч. И незаметно втянула во все это Гулю. А Гуля тянет Женю в «двигатели внутреннего сгорания». Жалко, что у нас так мало времени — для этих глубокоуважаемых мыслителей.

Твой отец.

23 июля 1943 г. Ленинградская область Милый папа, ты мне совсем не пишешь. Я отправил тебе письмо месяц назад, и до сих пор нет ответа. И я почти ничего не знаю о вас — маринины письма очень скупы. Я понимаю, что тебе лень писать, но все-таки очень прошу тебя ответить мне на все мои дальнейшие фразы, отмеченные вопросительными знаками.

Как твои дела? Что сказка? Что Чехов? Что книга «Двенадцать портретов»?

Как Лида? Приезжает ли она в Москву?

Как Переделкино?

Как мои дела? Больше месяца назад я послал тебе с Олей Берггольц [813] рукопись романа для «Молодой гвардии»[814]. Передал ли ты ее? Собираются ли они ее печатать? (Ведь издания Военмориздата[815] в общую торговую сеть не поступают.)

Напиши мне об этом. Это очень меня волнует. У меня с ними есть договор, по которому они, если возьмут роман, должны мне много денег.

13-го июля отсюда уехал Успенский, который повез тебе рукопись романа для литературного агентства. Сделал ли ты что-нибудь?

О себе мне писать нечего. Я совершил очень любопытную трехнедельную поездку. Приехал, а тут заново решается моя судьба. То ли меня оставят здесь на теперешнем положении, то ли ушлют куда-нибудь в газетку, т. е. вернут в положение прежнее, откуда с таким трудом выбрался, и тогда прощай всякая надежда на писание, на заработок. Мне это было бы особенно досадно теперь, когда я, после двух лет мытарств, поселился, наконец, в прекрасной отдельной совершенно целой комнате, где есть печка, электричество, вода. Ну, посмотрим. Я устал, одеревенел и оравнодушел. Как мама? Привет ей и всему семейству.