подаренной Келланом. Я хотела носить ее ежедневно – иметь при себе его малую часть, раз
уж давно не видела его самого, но я так и не могла найти ее с того самого вечера, когда он
вручил мне подарок. Какая-то часть меня боялась, что цепочка потерялась или была
украдена в неразберихе. Другая – того, что Келлан вздумал ее забрать. Этот сценарий был
едва ли не худшим, как если бы он забрал свое сердце.
Найти цепочку никак не удавалось, и мне предстояло покинуть город без
символического воплощения Келлана, – это глубоко меня ранило.
Вернувшись к своей семье, я почувствовала себя странно. Атмосфера была сердечной
и гостеприимной, меня затопили детские воспоминания, но это место больше не
представлялось мне домом. Казалось, что я приехала к закадычным друзьям или к тетушке.
Уютно, знакомо, но мне не хотелось здесь оставаться и окунаться в эти чувства. Я хотела
домой, к себе домой.
Мы задержались на пару дней после праздников, а затем вместе с сестрой,
испытывавшей зуд еще больший, слезно простились с родителями в аэропорту. Мама совсем
раскисла, провожая сразу двух дочерей, и я на миг устыдилась того, что мое сердце
пребывало так далеко отсюда. Я убеждала себя, что безнадежно влюбилась в новый город…
Но крошечная часть моего мозга, которую я усиленно игнорировала, знала, что это не так.
Место – это всего лишь место, и вовсе не город заставлял мое сердце бешено биться, а
дыхание учащаться. Не город привел меня к отрешенности и рыданиям в ночной тишине.
После остервенелого наверстывания упущенного в университете и тоскливого
наблюдения за тем, как сестра собирается на специальный концерт «Чудил» по случаю
Нового года, из-за чего все во мне переворачивалось, я сосредоточилась на второй по
важности вещи – работе. В итоге Новый год начался для меня с получения должности
официантки в популярной закусочной на Пайонир-сквер, где работала Рейчел, соседка
Дженни по квартире. Местечко славилось, насколько я понимаю, ночными завтраками и
привлекало массу студентов. В первый вечер мне пришлось жарко, но Рейчел легко и живо
ввела меня в курс дела.
Она была любопытной метиской: наполовину азиатка, наполовину латиноамериканка
кофейного цвета с кожей оттенка латте и волосами цвета мокко. Милая, как Дженни, но
тихая, как я. Она не спросила о моей травме и, хотя не могла не знать о нашем жутком
любовном треугольнике (как-никак она была соседкой Дженни), ни разу не заговорила о
моих романтических похождениях. Ее молчание успокаивало.
Я без большого труда погрузилась в новую работу. Управляющие были
замечательными, повара – развеселыми, чаевые – приличными, прочие официантки –
доброжелательными, а завсегдатаи – терпеливыми. В скором времени мне стало довольно
уютно в моем новом доме.
Конечно, я безумно скучала по «Питу». Мне не хватало аромата бара. На кухне я
скучала по Скотту, хотя и общалась с ним не особенно тесно. Мне недоставало болтовни и
шуточек с Дженни и Кейт. Я тосковала по танцам под музыкальный автомат и скучала даже
по озабоченной Рите с ее бесконечными историями, от которых меня бросало в краску. Но
больше всего, конечно, мне не хватало зрелищ.
Я часто – даже чаще, чем мне хотелось, – видела Гриффина, когда тот являлся
«поразвлечь» мою сестру. Мне стало известно даже о его необычном пирсинге – раньше я не
представляла себе парня, который по доброй воле попросил бы проткнуть себе это место
иглой. После этой маленькой обнаженки однажды вечером в коридоре мне захотелось
выцарапать себе глаза.
Иногда с Гриффином заходил Мэтт, и мы с ним спокойно болтали. Я спрашивала, как
идут дела в группе, и он начинал разглагольствовать об инструментах, аппаратуре, песнях,
мелодиях и выступлениях, с которыми и впрямь все обстояло очень неплохо, а также о
местах, где ему удалось устроить концерты, и так далее. Это было не совсем то, о чем я
хотела узнать, но я кивала и вежливо слушала, следя за блеском его светлых глаз, покуда он
говорил о любви всей своей жизни. После беседы с ним я была рада, что Келлан не покинул
Сиэтл. Мэтт был бы убит, если бы их скромный коллектив развалился. Он искренне верил,
что когда-нибудь они выбьются в звезды. Я с болью в сердце вспомнила их выступления и
согласилась. С Келланом в качестве лидера они могли свернуть горы.
Мэтт и моя сестра иногда заговаривали о Келлане, но умолкали, стоило мне войти в
комнату. Один такой разговор оставил во мне тягостный осадок. Быстро отперев входную
дверь, я услышала, как они беседуют на кухне. Мэтт вполголоса договаривал:
– …у самого сердца. Разве не романтично?
– Что романтично? – осведомилась я рассеянно, входя в комнату и думая, что речь
шла, конечно же, о Гриффине, хотя и не представляла, чтобы какие-то его действия могли
сойти за романтику.
Я взяла стакан, начала набирать воду и только тут обратила внимание на неловкую
тишину, вдруг воцарившуюся в помещении.
Помедлив, я заметила, что сестра уставилась в пол и кусает губу. Мэтт смотрел в
гостиную, как будто отчаянно хотел очутиться там. Тогда я смекнула, что говорили они не о
Гриффине. Они обсуждали Келлана.
– Что романтично? – автоматически повторила я, хотя внутри меня все сжалось. Он
двигался дальше?
Анна и Мэтт быстро переглянулись и хором ответили: «Ничего». Поставив стакан, я
вышла из комнаты. Какой бы он ни сделал романтический жест, я точно не желала об этом
знать. Я не хотела думать, с кем он теперь «встречался». Какую бы романтику ни преподнес
он своей девице – той, что не была мною, – я не желала слышать об этом ни звука.
Удивительное дело: в университете я столкнулась с Эваном. Помимо работы я
появлялась только там и занималась каждую свободную минуту – если честно, с целью
отвлечься от гложущей боли в сердце. На Эвана я чуть не налетела, когда выходила из
величественного кирпичного здания, погрузившись в мучительные мысли, которые мне не
следовало обдумывать. Его дружелюбные карие глаза расширились, и он просиял при виде
меня, облапил меня, и я хихикала, пока он меня не отпустил.
Эван был явно большим любителем поглазеть на публику, разгуливавшую по
кампусу. Ему нравилось болтаться по университету, и пару лет назад он даже раз пять
притаскивал с собой Келлана, чтобы прошерстить новеньких. Чуть ухмыляясь, Эван
признался, что по уши влюбился в одну такую девчонку. Я поразилась, узнав причину, по
которой Келлан так много знал о кампусе. Он, разумеется, якшался со здешними девушками,
но основные познания приобрел исключительно из-за Эвана, который вытаскивал его на те
же экскурсии, что и я.
От этой мысли глаза у меня оказались на мокром месте, и радостное лицо Эвана
озаботилось.
– Кира, с тобой все в порядке?
Я попыталась кивнуть, но слезы от этого подступили еще ближе. Эван вздохнул и
снова обнял меня.
– Он скучает по тебе, – шепнул он.
Вздрогнув, я отпрянула. Эван пожал плечами:
– Он ведет себя так, словно и нет… Но я-то вижу. Это уже не Келлан. Он мрачен,
много пишет, бросается на людей, постоянно пьет и… – Эван помедлил и склонил голову
набок. – Ну ладно, может быть, это все еще Келлан.
Он ухмыльнулся, когда я сподобилась издать слабый смешок.
– Но он всерьез по тебе скучает. Видела бы ты, что он…
Эван снова умолк и закусил губу, потом продолжил:
– В любом случае ты просто знай, что у него никого нет.
Я уронила слезу, гадая, правда ли это, или же Эван просто хотел меня приободрить.
Он заботливо вытер мне щеку.
– Прости. Мне, наверное, вообще не стоило об этом говорить.
Помотав головой, я проглотила комок.
– Да нет, все в порядке. И в самом деле – никто мне о нем не рассказывает, как будто я
из фарфора и, того и гляди, разобьюсь. Услышать было приятно. Я тоже скучаю по нему.
Эван необычно посерьезнел:
– Он рассказал мне, как сильно любил тебя. Как много ты значила для него.
Очередная слеза грозила вот-вот сорваться, и я потерла веко, чтобы этого не
случилось. Я шмыгнула носом, и Эван зарделся.
– Тем вечером… когда я, типа… ввалился без приглашения. На самом деле я ничего
не видел, – быстро добавил он.
К моим щекам тоже прилила краска, и Эван какое-то время рассматривал тротуар.
– Однажды он рассказал мне о своем детстве… О том, как над ним издевались
родители.
Я потрясенно разинула рот. У меня сложилось впечатление, что Келлан не делился
