Я не знала, чего ожидать. Какая-то часть меня вообразила, будто за время моего
отсутствия здесь все изменилось: стены, допустим, стали черными, а живое освещение –
тусклым и серым. Но я была поражена, едва зашла внутрь и увидела, что все осталось
прежним, даже люди.
Рита, заметив меня, приготовила двойную порцию какого-то напитка, непристойно
подмигнула мне и осклабилась в дьявольской ухмылке. Она, конечно же, знала о нашем
романе, а коль скоро я вступила в ее клуб «У меня был секс с Келланом Кайлом», теперь мы
были повязаны. Кейт, встряхнув от радости безупречным конским хвостом своей прически,
помахала мне от стойки, где ждала заказ. А Дженни чуть ли не мигом оказалась передо мной,
стиснула меня в объятиях и принялась щебетать, как здорово, что я выбралась из дома, и так
далее и тому подобное.
Заметив мою реакцию, Дженни крикнула мне в ухо, перекрывая музыку:
– Все будет нормально, Кира… Поверь.
Я удивленно распахнула глаза, но тут сестра потянула меня прочь, и Дженни, явно
угадав ее намерения, взяла меня за другую руку. Они увлекли меня в плотную толпу,
набиравшуюся в «Пите» по выходным, и принялись втискиваться в центр, когда заиграла
группа. Я инстинктивно рванулась назад.
Они же настойчиво влекли меня вперед, до упора. Мы проталкивались сквозь
людскую кашу, и я смотрела себе под ноги, пока не готовая увидеть его. Прошло столько
времени… А его голос я не слышала еще дольше, и теперь он растекался по мне – от ушей к
позвоночнику и до самых пальцев ног.
Мое дыхание прервалось, когда зазвучала следующая песня, а мы все протискивались
вперед. Она была медленной, навязчивой и полной чувств. В голосе сквозила боль, от
которой все во мне разрывалось. Я украдкой взглянула на людей – они проникновенно
подпевали. Им был известен текст – значит, песня не новая. Так и не глядя на сцену, я
открылась этому тембру каждой клеточкой своего существа. Мне вдруг стало ясно, что
Келлан поет о том вечере на парковке. Он пел, что не может без меня и стыдится этого. Пел
о том, как попытался уйти и это его сломало. Пел о слезах, о нашем прощальном поцелуе…
Затем речь пошла о его нынешних чувствах.
В эту секунду я посмотрела на него.
Его глаза были закрыты. Он еще не заметил моего приближения. Я не видела его
несколько месяцев. Он был слишком совершенен, чтобы впитать его за раз – только частями,
иначе я могла ослепнуть. Только джинсы – те самые идеально вытертые джинсы,
выглядевшие чуть более поношенными против обычного. Только любимая футболка – без
надписей и наворотов, простая, черная, безукоризненно облегавшая торс. Только прекрасные
загорелые руки: левая полностью зажила и гипс давно сняли. Сильные пальцы, сжимавшие
микрофон. Неимоверно сексуальная, всклокоченная шевелюра – волосы были чуть длиннее,
чем помнилось мне, но выглядели все тем же разоренным гнездом, напоминавшим о многих
любовных шалостях, заполнивших мою память и отозвавшихся в теле. Подбородок
кинозвезды, впервые чуть поросший щетиной, как будто Келлан отказался следить за
собой, – но та лишь подчеркивала мощный угол челюсти и делала Келлана еще более
неотразимым, как бы безумно это ни звучало. Пухлые губы, на которых не было ни следа
сексуальной ухмылки, обычно сопровождавшей его пение. Только точеные скулы. Только
длинные ресницы прикрытых век, за которыми таилась колдовская синева.
Я вбирала в себя его облик по частям – он был слишком прекрасен для восприятия
целиком. Справившись с этим, я отметила, что его красота осталась прежней. Лицо
полностью зажило, и на нем не было никаких признаков физической травмы. Но вид его как
единого целого подействовал на меня неожиданным образом. Я задышала прерывисто, и
сердце болезненно сжалось. Дженни же с Анной неумолимо тянули меня вперед.
Его глаза оставались закрытыми, а тело чуть покачивалось в такт музыке, однако лицо
было почти безжизненным. Слова соответствовали: он пел о том, что каждый день давался
ему с усилием, а невозможность видеть меня причиняла физическую боль. Он заявлял, что
мое лицо было светом, а без него он погружался во тьму. На этом месте у меня потекли
слезы.
Дженни с Анной успешно поставили меня прямо перед ним. Каким-то бешеным
фанаткам это не понравилось, но с моей сестрой шутки были плохи, и после нескольких
красочных слов, брошенных ею, они отстали. Я едва это заметила, так как безотрывно
смотрела вверх, зачарованная его божественным совершенством.
По-прежнему не открывая глаз, он пел о том, что остается со мной, даже если я не
вижу его и не слышу. Он признавался в боязни никогда не прикоснуться ко мне и не
испытать уже пережитого. За финальным куплетом последовал длинный проигрыш, и
Келлан, кусая губу и не поднимая век, запрокинул голову и сразу склонил ее. Девицы вокруг
завизжали, но мне было ясно, что он не пытался никого соблазнить. Ему было больно. Думал
ли он обо мне, о наших днях вместе – проплывали ли эти картины перед ним так же, как они
возникали передо мной?
Мне хотелось дотянуться до него, но он был слишком далеко, а Дженни и Анна все
держали меня, наверное боясь, что я удеру. Но я не могла сдвинуться с места. Только не
теперь, когда он заполнил мои уши, глаза и сердце. Я была в состоянии лишь восторженно
смотреть на него.
Ребят я даже не замечала и не имела понятия, видно ли им меня. Я позабыла и о толпе,
а в следующую минуту уже едва ли могла различить сестру и Дженни, сверливших меня
взглядами. В конечном счете я перестала чувствовать даже их руки, и, если бы те разжались,
я вряд ли обратила бы на это внимание.
Когда проигрыш завершился, Келлан наконец открыл свои нечеловечески прекрасные
глаза. Вышло так, что лицо его было обращено вниз, и первым, что он увидел, стала я. Даже
со своего места я ощутила шок, содрогнувший все его тело. Темно-синие глаза расширились
и мгновенно остекленели. Рот приоткрылся, и весь он застыл. Он выглядел совершенно
потерянным, как будто пробудился в иной вселенной. Взор его обратился ко мне, и по моим
щекам потекли слезы.
Следующие строки он исполнял сдвинув брови, как будто не сомневаясь, что грезит.
Инструменты в этой части не звучали, и голос Келлана ясно звенел в помещении и в моей
душе. Он повторил слова о том, что я была ему светом, и на его лице отразилось
благоговение. Голос уплыл по волнам вступившей музыки, но это выражение не исчезло.
Я не знала, чем отозваться, кроме как слезами, и смахнула их, едва осознала, что руки
и вправду были свободны. Теперь я понимала, на что призывала меня взглянуть Анна. Это
была самая прекрасная, самая душераздирающая песня, которую я когда-либо слышала,
гораздо напряженнее и чувственнее всего, что он пел раньше. Все мое тело горело
стремлением утешить его. Но мы по-прежнему лишь созерцали друг друга: он – со сцены, а я
– с танцпола напротив него.
Фанатки завелись с недюжинной силой, ребята же ждали, когда Келлан даст знак
начинать следующую композицию. Он этого не сделал. Наше безмолвное переглядывание
продолжалось, и в баре воцарилась неестественная тишина. Я увидела, как Мэтт подался к
Келлану, тронул его за руку и что-то шепнул. Тот не отреагировал и продолжал таращиться
на меня, приоткрыв рот. Наверняка фанатки тоже глазели на меня и гадали, кто я такая, что
так приковала его внимание, но мне в кои-то веки не было до этого дела. Важен был только
он.
В итоге из колонок раздался голос Эвана:
– Эй, внимание. У нас перерыв. А пока… Гриффин всем проставляется!
Бар взорвался улюлюканьем, когда позади Келлана что-то метнулось к Эвану,
восседавшему за барабанами. Вокруг меня грянул хохот, который я едва слышала.
Толпа чуть рассеялась, едва тройка «Чудил» спрыгнула со сцены и растворилась
среди публики. Но Келлан не шелохнулся. Он пристально изучал меня, выгнув бровь. Мои
нервы вконец расстроились. Почему он не соскочит и не обнимет меня? Из песни следовало,
что он страдал… но из действий?
Я шагнула к нему, решившись быть ближе, даже если придется запрыгнуть на сцену.
Он глянул в сторону поверх редевшей толпы, и на лице его сменилась гамма чувств. Это
напоминало чтение книги: недоумение, радость, гнев, горе, блаженство и снова недоумение.
Быстро глянув вниз, Келлан втянул в себя воздух и осторожно спустился ко мне. Мое тело
гудело, стесненное запретом дотронуться до него. Он подступил ближе, и на какой-то миг
