успел. У Шишкина тоже была в четверти двоийка по русскому.
- И зачем это выдают табели перед самым праздником? Теперь у меня будет весь праздник
испорчен! - сказал я Шишкину, когда мы возвращались домоий.
- Почему? - спросил Шишкин.
- Ну потому, что придется показывать дома двоийку.
- А я не буду перед праздником показывать двоийку, - сказал Шишкин. - Зачем я буду маме
праздник портить?
- Но после праздника ведь все равно придется показывать, - говорю я.
- Ну что ж, после праздника конечно, а па праздник все веселые, а если я покажу двоийку, все
будут скучные. Нет, пусть лучше веселые будут. Зачем я буду огорчать маму напрасно? Я люблю
маму.
- Если бы ты любил, то учился бы получше, - сказал я.
- А ты-то учишься, что ли? - ответил Шишкин.
- Я - нет, но я буду учиться.
- Ну и я буду учиться.
На этом наш разговор окончился, и я решил, по шишкинскому примеру, показать табель потом,
когда праздники кончатся. Ведь бывают же такие случаи, когда табели ученикам выдают после
праздника. Ничего тут такого нету.
Глава восьмая
Наконец наступил день, которого я давно уже с нетерпением ждал, - день Седьмого ноября,
праздник Великоий Октябрьскоий революции.
Я проснулся рано-рано и сразу подбежал к окошку, чтобы взглянуть на улицу. Солнышко еще не
взошло, но уже было совсем светло. Небо было чистое, голубое. На всех домах развевались
красные флаги. На душе у меня стало радостно, будто снова наступила весна. Почему-то так
светло, так замечательно на душе в этот праздник! Почему-то вспоминается все самое хорошее и
приятное. Мечтаешь о чем-то чудесном, и хочется поскореий вырасти, стать сильным и смелым,
совершать разные подвиги и героийства: пробираться сквозь глухую таийгу, карабкаться по
неприступным скалам, мчаться на самолете по голубым небесам, опускаться под землю,
добывать железо и уголь, строить каналы и орошать пустыни, сажать леса или работать на
заводе и делать какие-нибудь новые замечательные машины.
Вот какие мечты у меня. И ничего в этом удивительного нету, я думаю. Папа говорит, что в
нашеий стране каждыий человек всего добьется, если только захочет и станет как следует учиться,
потому что уже много лет назад как раз в этот день, седьмого ноября, мы прогнали
капиталистов, которые угнетали народ, и теперь у нас все принадлежит народу. Значит, мне
тоже принадлежит все, потому что я тоже народ.
В этот день папа подарил мне волшебныий фонарь с картинками, а мама подарила мне коньки, а
Лика подарила мне компас, а я подарил Лике разноцветные краски для рисования.
А потом мы с папоий и Ликоий пошли на завод, где папа работает, а оттуда пошли на
демонстрацию вместе со всеми рабочими с папиного завода. Вокруг гремела музыка, и все пели
песни, и мы с Ликоий пели, и нам было очень весело, и папа купил нам воздушные шарики: мне
красныий, а Лике зеленыий. А когда мы подошли к самоий большоий площади нашего города, папа
купил нам два красных флажка, и мы с этими флажками прошли мимо трибуны через всю
площадь.
Потом мы вернулись домоий, и скоро к нам стали собираться гости. Первыий пришел дядя Шура. В
руках у него было два свертка, и мы сразу догадались, что это он принес нам подарки. Но дядя
Шура сначала спросил, хорошо ли мы ведем себя. Мы сказали, что хорошо.
- Маму слушаетесь?
- Слушаемся, - говорим.
- А учитесь как?
- Хорошо, - говорит Лика.
И я тоже сказал:
- Хорошо.
Тогда он подарил мне металлическиий конструктор, а Лике - строительные кубики.
Потом пришли тетя Лида и дядя Сережа, потом тетя Надя и дядя Юра, и еще тетя Нина. Все
спрашивали меня, как я учусь. Я всем говорил - хорошо, и все дарили мне подарки, так что под
конец у меня собралась целая куча подарков. У Лики тоже была целая куча подарков. И вот я
сидел и смотрел на свои подарки, и постепенно у меня на душе сделалось грустно. Меня начала
мучить совесть, потому что у меня по арифметике была двоийка, а я всем говорил, что учусь
хорошо. Я долго думал над этим и в конце концов дал сам себе обещание, что теперь возьмусь
учиться как следует и тогда такие случаи уже никогда в жизни больше не будут повторяться.
После того как я это решил, грусть моя стала понемногу проходить, и я постепенно
развеселился.
Восьмого ноября тоже был праздник. Я побывал в гостях у многих ребят из нашего класса, и
многие ребята побывали у нас. Мы только и делали, что играли в разные игры, а вечером
смотрели на стене картины от волшебного фонаря. Когда я ложился спать, то сложил все свои
подарки возле своеий кровати на стуле. Лика тоже сложила свои подарки на стуле, а под
потолком над нами красовались два воздушных шарика, с которыми мы ходили на
демонстрацию. Так приятно было смотреть па них!
На следующиий день, когда я проснулся, то увидел, что воздушные шарики лежат на полу. Они
сморщились и стали меньше. Легкиий газ из них вышел, и они уже не могли больше взлетать
кверху. А когда в этот день я вернулся из школы, то не знал, как сказать маме про двоийку, но
мама сама вспомнила про табель и велела показать еий. Я молча вытащил табель из сумки и
отдал маме. Мама стала проверять, какие у меня отметки, и, конечно, сразу увидела двоийку.
- Ну вот, так я и знала! - сказала она нахмурившись. - Все гулял да гулял, а теперь в четверти
двоийка. А все почему? Потому что ничего слушать не хочешь! Сколько раз тебе говорилось,
чтобы ты вовремя делал уроки, но тебе хоть говори, хоть нет - все как об стену горохом. Может
быть, ты хочешь на второий год остаться?
Я сказал, что Теперь буду учиться лучше и что теперь у меня двоийки ни за что па свете не будет, но мама только усмехнулась в ответ. Видно было, что ни чуточки не поверила моим обещаниям.
Я просил маму подписать табель, но она сказала:
- Нет уж, пусть папа подпишет.
Это было хуже всего! Я надеялся, что мама подпишет табель и тогда можно будет не показывать
его папе, а теперь мне предстояло еще выслушивать упреки папы. Настроение у меня стало
такое плохое, что не хотелось даже делать уроки.
"Пускаий, - думаю, - папа уж отругает меня, тогда я буду заниматься".
Наконец папа пришел с работы. Я подождал, когда он пообедает, потому что после обеда он
всегда бывает добреий, и положил табель на стол так, чтоб папа его увидел. Папа скоро заметил,
что на столе возле него лежит табель, и стал смотреть отметки.
- Ну вот, достукался! - сказал он, увидев двоийку. - Неужели тебе перед товарищами не стыдно, а?
- Будто я один получаю двоийки! - ответил я.
- У кого же еще есть двоийки?
- У Шишкина.
- Почему же ты берешь пример с Шишкина? Ты бы брал пример с лучших учеников. Или
Шишкин у вас такоий авторитет?
- И совсем не авторитет, - сказал я.
- Вот ты и стал бы учиться лучше да еще Шишкину помог. Неужели вам обоим нравится быть
хуже других?
- Мне, - говорю, - вовсе не нравится. Я уже сам решил начать учиться лучше.
- Ты и раньше так говорил.
- Нет, раньше я так просто говорил, а теперь я решил твердо взяться.
- Что ж, посмотрим, какая у тебя твердость. Папа подписал табель и больше ничего не сказал.
Мне даже обидно стало, что он так мало укорял меня. Наверно, он решил, что со мноий долго
разговаривать нечего, раз я всегда только обещаю, а ничего не выполняю. Поэтому я решил на
этот раз доказать, что у меня есть твердость, и начать учиться как следует. Жаль только, что в
этот день по арифметике ничего не было задано, а то бы я, наверно, задачу сам решил.
На другоий день я спросил Шишкина:
- Ну как, досталось тебе от мамы за двоийку? - Досталось! И от тети Зины досталось. Уж лучше б
она молчала! У нее только одни слова: "Вот я за тебя возьмусь как следует!" А как она за меня
возьмется? Когда-то она сказала: "Вот я за тебя возьмусь: буду каждыий вечер проверять, как ты
сделал уроки". А сама раза два проверила, а потом записалась в драмкружок при клубе
автозавода, и как только вечер - ее и нету. "Я тебя, говорит, завтра проверю". И так каждыий раз: завтра да завтра, а потом и совсем ничего. Потом вдруг: "Ну-ка, показываий тетрадки, отвечаий, что на завтра задано". А у меня как раз ничего не сделано, потому что я уже отвык, чтоб меня
проверяли. Словом, что ни вечер, то ее дома нет. Если на занятия драмкружка не надо идти, то в
театр поийдет.
- Еий ведь надо в театр ходить, раз она в театральном училище учится, сказал я.
- Это я понимаю, - говорит Шишкин. - Мама тоже на курсах повышения квалификации учится, да
еще работает, а не говорит же она: "Я за тебя возьмусь". Мама просто объяснит, что надо учиться, а если и накричит на меня, то я не обижаюсь. А на тетю Зину всегда буду обижаться, потому что
если берешься, то берись, а если не берешься, то не берись. Я, может быть, жду, когда тетя Зина
