из рук подобно угрям.
Другие же делают то же самое во дворе на чистом воздухе, только уже не в грязи, но, набросав в яму много песку, они сами охотно посыпают себя им, как петухи, для того чтобы труднее было вырываться из рук, так как песок, по-видимому, делает тело менее скользким и дает возможность прочнее ухватиться за сухое тело. (…)
И вот, мне хотелось бы знать, чего ради они так поступают: по-моему, все это похоже на безумие, и нелегко будет разубедить меня, что люди, поступающие так, не сумасшедшие [722].
Ил. 332. Мастер Андокида. Амфора. Ок. 520 г. до н. э. Выс. 58 см. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № F 2159
На берлинской амфоре, расписанной около 520 года до н. э. Мастером Андокида, необузданному своеволию Геракла, на аверсе пытающегося отнять у Аполлона дельфийский треножник, противопоставлена на реверсе тренировка атлетов в палестре (ил. 332). Слева здесь стоит очень затейливо причесанный юный щеголь, одетый в роскошный гиматий, оставляющий открытой половину груди. Держа длинный хлыст и вдыхая аромат большого цветка, он не сводит глаз с двух пар обнаженных борцов (древнегреческое «гимнóс» означает «нагой»). Его называют то судьей, то, чаще, тренером, но, по-моему, для таких ролей он слишком юн, да и ведет себя, как праздный зритель, а не знаток атлетики. Предположение, что он олицетворяет Пайдейю, было бы ближе к истине, не будь эта фигура мужской. Слишком уж он похож на Аполлона в сцене борьбы за треножник, чтобы не предположить, что на реверсе Мастер изобразил его же, но на сей раз в роли куратора эллинского воспитания, незримо воодушевляющего атлетов. Если так, то его хлыст — атрибут дисциплинарного контроля, а наслаждение ароматом цветка — знак удовлетворенности тем, как эллины используют досуг. На аверсе амфоры симпосиасты видели пример недостойного применения силы, на реверсе — достойного.
В обеих парах борцов один молод, другой зрелого возраста. Под ручками амфоры притаились зайцы, которые часто встречаются в вазописи в качестве любовного подарка. Вполне вероятно, что старшие атлеты — эрасты, младшие — эромены.
В гимнасии юноша учился владеть своим телом так, чтобы с честью желать и быть желанным, — пишет Ричард Сеннет. — На протяжении жизни каждому греку предстояло побывать возлюбленным старшего мужчины, с возрастом испытать любовь к мальчикам, и при этом чувственно любить женщин. (…) Его наставником в любви мог оказаться юноша постарше или взрослый мужчина, зашедший в гимнасии посмотреть на борьбу и прочие состязания. Старший партнер, эраст, добивался любви младшего, эромена; возрастная граница между этими двумя ролями определялась формированием вторичных половых признаков, прежде всего растительности на теле и лице, хотя для того, чтобы считаться достаточно взрослым для роли эромена, юноша должен был достичь нормального мужского роста… Как правило, эрастом был молодой мужчина, холостой или женившийся недавно. Эраст делал эромену комплименты, дарил ему подарки и искал случая его приласкать. Общие помещения гимнасия не предназначались для секса. Там налаживались отношения, а когда оба партнера убеждались во взаимной симпатии, они уединялись в окружавших гимнасий садах или назначали вечернее свидание где-нибудь в городе [723].
Мастер Андокида изобразил приемы борьбы так ясно, что, кажется, по его рисунку и профан мог бы кое-чему научиться. В левой паре младшему не удается обхватить старшего, а тому достаточно шагнуть вправо, отвести и заломить правую руку юноши, чтобы опрокинуть его. Чтобы показать, что поражение юноше обеспечено, сам вазописец тоже применил прием сногсшибательный: скрыл большую часть лица юноши плечом его наставника и оставил расширившийся от напряжения глаз под высоко поднятой бровью, тогда как лицо побеждающего невозмутимо. В соседней паре победа, напротив, достается молодому борцу. Прижав к себе старшего, он высоко его поднял, и по лицу, обращенному к нам анфас, — знаку потери сил — видно, что разъять объятье не удастся. Мгновение — и он будет брошен в песок. Юноша и бородач — как Геракл и Антей. В противовес преступному Гераклу аверса реверс дает намек на Геракла героического. Тем самым подтверждается моя догадка: гламурный красавец, наблюдающий за тренировкой, — Аполлон.
Ил. 333. Евфроний. Пелика. Ок. 510 г. до н. э. Выс. 32 см. Санкт-Петербург, Государственный Эрмитаж. № ГР-8057
В конце VI — начале V века до н. э. атлетика — самая востребованная из всех немифологических тем вазописи [724]. События, изображенные Евфронием около 510 года до н. э. на обеих сторонах знаменитой эрмитажной «Пелики с ласточкой», происходят в палестре (ил. 333) [725]. На аверсе юноша, мужчина и мальчик показывают взглядами и жестами на маленькую, почти бестелесную и невесомую, несколькими штришками нарисованную птичку. Они переговариваются надписями: «Смотри — ласточка!» — «Правда, клянусь Гераклом!» — «Вот она!» Но нельзя быть уверенным, что реплика «Уже весна», написанная по вертикали между мальчиком и мужчиной, тоже принадлежит мальчику, а не самому Евфронию, тем самым напомнившему симпосиастам, что и за вазой, и за ее росписью стоит труд умелого художника.
Только ли радостное предвосхищение весны могли переживать симпосиасты, глядя на пелику Евфрония? Поворот среднего персонажа — не межа ли на жизненном пути до и после акме? Не пройдоха ли этот юноша, воспользовавшийся прилетом ласточки (или выпустивший пойманную), чтобы отвлечь внимание мужчины и что-то стянуть? А как отнестись к тому, что скорому приходу весны радуется то ли мальчик, то ли сам вазописец? Не повод ли это для симпосиастов позубоскалить над недотепой-ремесленником, якобы забывшим аттическую мудрость: «Одна ласточка весны не делает»? Не помнит, что ли, Евфроний притчу Эзопа о молодом горожанине, промотавшем все свое добро, который, заметив ласточку и посчитав ее предвестницей тепла, продал последнее, что у него оставалось, — плащ, а когда поднялась метель, увидел ласточку мертвой и понял, что она, поспешив, погубила и себя, и его? [726]
Эта сценка — целый трактат о природе времени. На ней есть время мгновений — явление ласточки, жесты, поворот мужчины. Есть время возгласов. Есть ежесуточный цикл, в котором сегодня благодаря ласточке выделилось между вчера и завтра. Есть периоды человеческой жизни: детство, юность, зрелость (как это не похоже на европейскую триаду возрастов, завершаемую старостью!). Есть
