упрекает Еврипида:Научил ты весь город без толку болтать, без умолку судачить и спорить. Ты пустынными сделал площадки палестр, в хвастунов говорливых и вздорных Превратил молодежи прекраснейший цвет [730].
Его современник сетует на то, что молодые афиняне предпочитают проводить время не в гимнасиях, а в судах, привлекаемые искусными речами, которые там произносятся [731]. Неудивительно, что с середины V века до н. э. атлетические сюжеты все реже появляются на вазах.
Случайно ли, что как раз тогда были созданы прекраснейшие статуи атлетов — «Дискобол» Мирона и «Дорифор» Поликлета? Я убежден, что пластические проблемы, решавшиеся этими мастерами, возникали независимо от изменения ориентиров в воспитании молодежи. Но если это и было так, большинство современников смотрело на их произведения, понятия не имея о пластических проблемах. Зато люди знали, что происходит в гимнасиях. Контекст восприятия «Дискобола» и «Дорифора» был иным, нежели тот, в котором оказались бы эти статуи, появись они несколькими десятилетиями раньше.
На мой взгляд, встревоженность афинян грозящей телесной деградацией свидетельствовала о кризисе идеи калокагатии. Парадоксальное для современного западного ума убеждение эллинов архаической эпохи, что внешняя красота есть очевидное проявление всей целиком личности и ее «идеальной ценности» [732], сменилось привычным для нас обособлением, даже соперничеством телесного и духовного в человеке. Уже у Пиндара мы видели упование не на слитную силу «мощного духа» и «силы естества», а на их раздельное проявление. Я не хочу сказать, что примирить и уравновесить их стало вовсе невозможным. Но симптоматично, что
Афины, превратившиеся в V в. до н. э. в центр духовной жизни Греции, не дали после 460 г. до н. э. в течение долгого времени ни одного олимпийского победителя [733].
Возродить престиж, которым атлетика обладала в пору расцвета аристократической калокагатии, было невозможно, поэтому демос нуждался в новых опорах для поддержания веры в превосходство эллинов над варварами не только «мощью духа», но и «силой естества». Чтобы мысленно уравновесить дух и естество и тем самым компенсировать кризис калокагатии, телесное начало человека надо было представить в форме, позволяющей оценивать его по критериям, хотя бы отчасти совпадающим с духовными ценностями. Главным таким универсальным критерием была красота, поэтому эллинам надо было эстетизировать атлетическое тело. Эстетизировать — значит представить «силу естества» не портретами Фрасибула, Гиерона, Эрготела или других олимпиоников в моменты их подвигов в пыли, поту и смертельном риске перед ошалевшими от азарта зрителями, а отвлеченными от действительности прекрасными образами, которые способны выполнять функцию идеальной телесной нормы для каждого гражданина полиса. Присутствие таких художественных образов в памяти граждан — важное условие спасения патриотических моральных ценностей в пору распада идеи калокагатии.
Я не утверждаю, что «Дискобол» и «Дорифор» были созданы именно с такими намерениями. Но, повторяю, настроение современников Мирона и Поликлета, в общем, способствовало тому, чтобы они играли роль противовесов достижениям самих же эллинов в области духовной культуры. Эти бронзовые атлеты виртуально восстанавливали сугубо телесную, без примеси духовных интересов, сторону аристократической калокагатии. Будучи совершенно новаторскими в области решения пластических проблем художественной формы, «Дискобол» и «Дорифор», думается мне, воспринимались современниками ретроспективно — как воодушевляющие послания из героической эпохи. В этой атмосфере переживание прекрасного приближало к этическому итогу аналогично эффекту пайдейи [734].
Ил. 336. «Дискобол Ланчелотти». Римская копия ок. 140 г. с бронзового оригинала работы Мирона. Мрамор, выс. 155 см. Рим, Национальный римский музей палаццо Массимо. № 126371
Мирон отлил из бронзы «Дискобола» (ил. 336) около 450 года до н. э.
Взмах отведенной назад руки с диском достиг предела. «Следующее мгновение дает движение в обратную сторону» [735]. Остановлено моментальное положение тела, которое в действительности едва ли может быть схвачено зрением как отдельная фаза броска. Тем самым Дискобол демонстративно изъят из естественной непрерывности, изменчивости всего живого. Его фигура затвердела в окружающей среде, как если бы отвердел сам воздух вокруг нее, превращенный в невидимое стекло. Статуя становится идеограммой: «Дискобол». Этот эффект не запечатлевался бы в нашем сознании так глубоко, будь само тело Дискобола схематизировано, как фигурки живых существ в египетских иероглифах, которые тоже ведь идеограммы. Гениальность Мирона в том, что он превратил в идеограмму тело, кажущееся живым, хотя (соглашусь с Фуртвенглером) без мягкости, свойственной живой плоти [736].
Взмах требует поворота торса на четверть оборота — и фигура распластывается в слое пространства глубиной в полметра, удерживая нас от желания покидать ту единственную точку зрения, с которой мы видим «Дискобола» в бесчисленных воспроизведениях еще до того, как подходим к нему в зале палаццо Массимо. Сосредоточенный на себе, не обращающий на нас внимания, он — идеальный объект созерцания. Перед «Дискоболом» каждый из нас — только зритель, которому остается эмоционально реагировать на зрелище и давать волю воображению.
Силуэт бронзового «Дискобола» был темным, поблескивающим бликами. Обострялось парадоксальное свойство статуи — ее затвердевшая жизненность. Темный силуэт фигуры с почти фронтальным торсом и ногами в профиль родствен поблескивающим черным силуэтам архаической вазописи. Послание героической эпохи!
«Да не внидет не знающий геометрии», — мог бы сказать Мирон за сто лет до Платона, вычерчивая в уме «Дискобола» как инженер, конструирующий механизм. Пары параллельных линий: правая голень и левая рука; правое бедро и правая рука; левая голень и ось торса, делящая пополам угол между руками. Равноострые углы: ось торса и вертикаль левой руки сходятся к голове атлета, линии голеней — к правому колену.
Есть и динамическая метафора: голова Дискобола — наконечник стрелы, совпадающей с осью торса, и положена эта стрела на лук, образованном руками атлета [737], тогда как натянутая тетива угадывается в линии правого бедра и в невидимой линии между ягодицей и диском. Отпускаем тетиву — стрела устремляется параллельно оптимальной траектории диска.
«Индивидуализация выражения головы не соответствовала бы общему тону отвлеченности композиции» [738]. Верно. И все-таки не может не изумить безучастность лица атлета к работе его тела, особенно если сравнить эту мимическую атрофию с полным
