притих? Скажи нам, Леха, тебе удалось засунуть дождевого червя в нос? Нет? Сложно? Леха,
да ведь на кону сто рублей, это тебе не шутки. Напомню зрителям, что Алексей согласился
засунуть дождевого червя в нос так, чтобы его голова или попа, кому как угодно, вышла у
Лехи изо рта! Нет пределов человеческой жадности. Сложно, говоришь? Это как сморкаться,
только наоборот. Давай, работай, Алексей, не позорь своих родителей. Девочка! Девочка, я к
кому обращаюсь. Ты зачем Косте яйца о висок разбиваешь? Ему же, наверно, больно!..
* * *
Ты смеешься. Ты смеешься над убогим Костей с задом, измазанным в варенье. Ты
почему-то радуешься, что на свете существуют чудо-чулки «Летний бриз» и что дрянная
Лусесита якшается с инвалидами. И почему, интересно, на кухню и в туалет тебе приспичило
сходить именно во время рассказов о матрешках и книгопечатании? Тебе приятно
наблюдать, как Клавдия Никифоровна избивает собственного мужа. Какой-то неудачник
измывается над дождевым червяком, – кто бы мог подумать, что это так весело. По
большому счету, даже непонятное слово «дискурс» действует на тебя успокаивающе.
26
Ты смеешься. Смеешься до колик в животе. Ты делаешь резкое движение, задеваешь
ножку стола, и граненый стакан, водруженный тобой на святая святых телевизор,
покачнувшись, соскальзывает. Ты и вскрикнуть не успеваешь. О том, чтобы подхватить
стакан, говорить не приходится, по крайней мере, не с твоими больными руками и протертой
ногой. Это происходит прямо на твоих глазах – день мучений коту под хвост. Кофейное
пойло щедро пропитывает внутренности телевизора, там в глубине что-то замыкает, летят
искры, телевизор бухает, и магическая картинка исчезает. С резким звуком испаряется.
Придя в себя от ужаса, ты бросаешься к стене, чтобы вырвать телевизионный провод из
сети. Но это уже ничего не даст. Комнату заполняет дым и гадкий запах раскаленной
пластмассы, сеанс, по-видимому, окончен. В отчаянии, чуть не скуля, жмешь кнопку
«Вкл/Выкл», но ровным счетом ничего не происходит. Даже если снова подключить к сети.
Телевизор сдох. Ты опять ни с чем, а расчетливая продавщица в красном платьице забыла
положить в коробку из-под телевизора гарантийный талон. Чек она тоже присвоила.
Ты тяжело оседаешь на табуретку с острыми углами, плечи опускаются, ты смотришь в
пол и нервно кусаешь губы. Постепенно вокруг образовывается идеальная тишина, хотя в
ушах все еще позвякивает от недавнего взрыва. Потом и этот звон улетучивается. Ты сидишь
в тишине, жуешь нижнюю губу и ковыряешься ногтем в щели на табуретке. Ты ни о чем не
думаешь. Сердце бьется ровно, в горле копятся невысказанные жалобы, мольбы. Ты просто
сидишь. И вдруг за стеной, прямо около телевизора, буквально в двух метрах от тебя, вновь
слышится удивительный, мученический звук.
Ты вспоминаешь. Это ведь все облупившаяся матрешка чахнет. Стонет, вздыхает, а
трещина у нее на животе покорно сходится и расходится. Вечно сходится и расходится.
Наверное, у беспомощной, в конец захиревшей матрешки нет в этом городе ни
родственников, ни друзей – она совершенно одинока, и бедняжка никак не умрет. Матрешка
с трудом, потому что не может помочь себе пририсованными к телу руками, с невероятным
для человека и уж тем более для деревянной игрушки напряжением переворачивается на
другой бок. Затихает, а через миг из ее нутра вырывается сдавленный, обреченный скулеж.
Пронзительно.
Можешь представить себе глухонемого ребенка? Представь, что ты глухонемой ребенок.
Ты просыпаешься в сиротском приюте посреди ночи и сквозь сон, растирая глаза, никак не
поймешь, почему вокруг так жарко. Скоро ты начинаешь различать запах дыма и даже
видишь за окном языки пламени, – огонь схватил все здание целиком и медленно, но верно
подбирается к твоей комнате. Никто не спешит на помощь. А ты, маленький несмышленыш,
от испуга никак не можешь уразуметь, что же происходит, и только сердцем чувствуешь
опасность, какую-то мощную, необратимую угрозу. Она несется на тебя, будто штормовая
волна – некуда спрятаться. И вот ты – нет чтобы бежать, искать выход, выпрыгнуть из окна –
садишься в кровати, обхватываешь колени и скулишь. Сдавленно, беспомощно стонешь,
потому что ты ребенок. Он слишком мал, чтобы спасаться, нем и не может звать на помощь
громче, глух и не ведает, с какой стороны бросится опасность. Вокруг темно, жарко, а
взрослые о тебе забыли…
Вот, как скулит больная матрешка, вот, чем пропитан ее нутряной стон. Хотя тебе
слишком жалко себя и почивший телевизор, ты все-таки чувствуешь это, осознаешь. На
мгновение ты понимаешь, что, в сравнение с невыносимой болью этого существа, любое
твое разочарование – ничто. А потом опять приходит тишина.
Я здесь. Я слышу каждую твою мысль, я следую за тобой неотступно. Поверь, твоя
жизнь стала бы намного лучше, знай ты об этом. Поверь, шагать и мыслить с оглядкой
безопаснее, чем рубить с плеча. Было бы только на кого оглядываться, кого стыдиться.
Не правда ли мило получилось с телевизором, такой фейерверк, такое несчастье, сначала
мне пришло в голову устроить небольшое землетрясение, стакан упал бы от вибраций, но
зачем же привлекать стихии? На это уходит слишком много сил и необходимо сперва
получить официальное разрешение, а я ведь сейчас веду несанкционированную деятельность
27
– мне лишний раз светиться не стоит – и тогда в голову пришла чудесная идея: почему бы ни
воспользоваться твоей собственной глупостью? Уж коли поставлен стакан на телевизор –
неси ответственность, пора бы уже научиться таким вещам, прелесть моя. Боже, как
вспомню эти твои улыбки, этот твой мерзкий смех, хотя бы поэтому стоило уничтожить
телевизор. Между прочим (позволю себе напомнить), пару часов назад твое тело разве что на
куски не разваливалось, собственная плоть раскромсалась, измельчилась, бросилась куда-то
наутек, а ты возвращаешься домой и, как ни в чем не бывало, берешься устанавливать
дурацкий ящик. Какое самообладание! Неужели тебе настолько противно жить?
Но это все литература. А между тем некоторого прогресса мы все же добились. Нет, не
стоит тешить себя очередной иллюзией, все намного хуже, чем ты даже можешь
представить, – мы буквально дышим на ладан, один неверный шаг, и все закончится
бесповоротно, а наши пути разойдутся. Мне требовалось удостовериться кое в чем,
пришлось прибегнуть к помощи не совсем приятных тестов, но дело, возможно, того стоит.
Теперь я знаю, что в тебе еще жива благодарность. Самая обыкновенная, ни чем не
замутненная благодарность – тогда в ванной, ты обнаруживаешь два ведра и понимаешь, что
горячей воды тебе хватит с избытком: не придется идти на ледяную кухню и ставить
кипятиться новую порцию, мучиться судорогами и бороться с тоской – все хорошо. Ты не
ведаешь, кого за это благодарить, но все равно мысленно произносишь спасибо – это и есть
настоящая, неподдельная благодарность. Поверь мне, благодарить судьбу за нечаянное
добро умеет только человек, такое больше никому не дано. Признаю, это колесико в тебе
еще вертится, надо только смазать.
Теперь я также знаю, что ты боишься смерти. Это состояние заложено в человеческий
организм природой, хотя людям присуще от него открещиваться, бежать. Но когда твое тело
на мгновение распалось, возможность его лишиться привела тебя в ужас, и впервые за
долгое время по-настоящему захотелось жить. Чтобы было больно, чтоб жизнь
чувствовалась, напоминала о себе, щипала, как будто проверяя – спишь, не спишь? Теперь я
точно знаю – игра стоит свеч, ведь вслед за этим, без моей помощи, а лишь по мановению
внутренней природы, ты испытываешь еще одно желание. Ты хочешь избавиться от боли,
спрашивая невидимую судьбу: почему все это происходит именно с тобой?
Знаешь, хотя я невысокого о тебе мнения, хотя я сомневаюсь в нашем будущем, этот
вопрос на секунду вселил в меня нелепую надежду на удачный исход. Человек, задаваясь
тривиальным вопросом, почему именно на него одна за другой сыплются неудачи, почему
боль преследует неотступно, такой человек, каким бы исковерканным он ни был, внутренне,
подспудно хочет исправиться – он сомневается и неосознанно желает найти правильный
путь. Но, возможно, это и не твои мысли, а лишь последние конвульсии организма, уже тебе
не принадлежащего, слабые мольбы нутра о пощаде. Не доверяю я тебе. Однако раз уж я
