пониже живота.
Ил. 357. Мастер Группы Гульельми. Амфора. Ок. 560 г. до н. э. Выс. 41 см. Мюнхен, Государственные античные собрания. № 1432
Иначе подошел к делу Мастер Группы Гульельми, изображая комос на мюнхенской амфоре примерно 560 года до н. э. На аверсе — шестеро мужчин и четыре женщины (ил. 357). Некоторые мужчины и здесь с накладными бюстами, но три женщины сверкают голыми телесами. В тесноте разгораются страсти. Удалец подсадил на бедра подружку, задравшую ноги выше его плеч. Другие подставляют зады. В тесноте силуэты совмещаются. Мужчина в центре, высоко подскочив, оседлал женщину, весело обернувшуюся. Четвертая женщина, в коротком красном хитоне, озираясь и патетически приставив пальцы ко лбу, кидается вправо, где ее, однако, встречает молодец с чашей вина. Выпивки хватает: два кратера стоят на земле. Бессмысленные вереницы букв, вставленных в узкие промежутки, надо не понимать, а озвучивать, — и тогда в ушах возникает шум. Как ни удивительно, здесь нет воздетых фаллов. Есть они, притом размера, каким могли бы гордиться сатиры, только на реверсе, где среди семерых мужчин нет ни одной женщины.
Было бы неверно видеть в этих сценках документальные свидетельства непотребств комастов на афинских улицах. У вазописца нет иных средств для передачи жаркой радости праздника, кроме предельной выразительности каждого элемента изображения. Картина получается невероятная, но убедительная. В этом художники архаики превзошли мастеров краснофигурной вазописи, которые, однако, могли компенсировать остроумием слабый эмоциональный накал изображения.
Ил. 358. Мастер, работавший в манере Мастера Эвергида. Килик. 520–510 гг. до н. э. Диаметр 20 см. Париж. Лувр. № G 98
Ил. 359. Дурис. Килик. 480–470 гг. до н. э. Диаметр 33 см. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № F 2289
Бросьте, например, взгляд на тондо маленького луврского килика, расписанного между 520 и 510 годами до н. э. в манере аттического Мастера Эвергида (ил. 358). Молодого комаста, весело подбежавшего к кратеру, чтобы наполнить киафом опорожненный килик, Мастер повернул к нам на три четверти спиной лишь для того, чтобы там, где мог бы быть виден пенис, из‐за контура фигуры торчал краешек килика. Мило, но не более того.
Дурис, расписывая в 470‐х годах до н. э. килик, ныне хранящийся в Берлине, предпочел заинтриговать симпосиастов намеком. Снаружи он изобразил по всему периметру комос. Одиннадцать элегантных бородачей во цвете лет, в разной степени обнаженных, движутся под звуки авлоса со скифосами и киликами в руках так плавно, что красивые складки гиматиев едва колышутся. Похоже на замедленную киносъемку. Все благопристойно и на дне килика. Прелестная молодая женщина, усевшись на клисмос и поставив ногу на специальную подставку, прядет пурпурную шерсть (ил. 359). К ней подошла красавица постарше. Подбоченившись, приподняв краешек гиматия и доверительно немного наклонившись, отчего под складками хитона вырисовался великолепный бюст, она что-то говорит пряхе. Что именно — написано по внутреннему краю тондо: «Мальчик красивый». Ее реплика побуждает связать внутренний сюжет росписи с внешним. Не предлагает ли Дурис заглянуть в публичный дом, порнейон, работница которого, порнэ, чтобы и время ожидания клиентов умножало доход содержательницы заведения, занята побочным заработком [783], и не сообщает ли ей сводница о ком-то из мужчин, танцующих на улице? В пользу этого предположения свидетельствует короткая стрижка обеих. Но, может быть, перед нами гетеры? Это предположение основано на описании Феокритом в Идиллии II («Колдунья») жестоких любовных терзаний Симайты, надеющейся вернуть возлюбленного магическими средствами [784]:
Где же это лавр у меня? Фестилида! А где ж мои зелья? Кубок теперь обмотай поплотнее ты шерстью пурпурной [785].
Из художников-краснофигуристов только Евфимиду удалось выразить стихийную мощь комоса не хуже, чем мастерам чернофигурного стиля. Достиг он этого около 500 года до н. э. на мюнхенской амфоре, прославленной не только росписью, но и надписью: «Евфимид расписал, как Евфроний никогда бы» [786]. На аверсе амфоры Приам и Гекуба провожают в бой Гектора. Предвестью смерти героя противопоставлен на реверсе комос. Как и вазописец, работавший в манере Мастера KX (ил. 356, с. 596), Евфимид ограничился тремя фигурами, но у него все мужчины. Они без масок, в венках. Гиматии сползли на руки, изрядно оголив тела (ил. 360).
Ил. 360. Евфимид. Амфора. 510–500. Выс. 60 см. Мюнхен, Государственные античные собрания. № J 378
Глядя на толстяка в центре, я думаю о грации полных людей, о невесомом атектоничном великолепии кучевых облаков, облака же, как известно, бывают в штанах и без оных. Ноги несут толстяка вправо. Вдруг он осознаёт, что мгновением раньше промелькнул в чьей-то руке канфар. Хоть бы глоточек! Он оборачивается. Левой рукой надо не уронить гиматий, в правой — палка. Евфимид разыгрывает пантомиму. Палка спрашивает: «Не поделишься?» — «Попляши — дам; нет — катись подальше!», — отвечает фаскеломой комаст. К затее подключается второй, преградив толстяку путь. Притоптывают: «Ну-ка, приятель, канфар не пуст!»
Чтобы перенести вес тела на опорную ногу, толстяк будет вынужден повернуться вокруг оси. Поэкспериментировав с собой, вы убедитесь, что Евфимид решился повернуть героя спиной к зрителю не оригинальности ради, а потому, что только так можно было создать вращательный импульс и заставить толстяка жестикулировать палкой, не перечеркивая лицо. Кружась, человек включается в комос. Венок на голове героя — знак того, что затея озорникам удастся.
Как становятся комастами — тема этой композиции. Включив неумеху в бесшабашное веселье беззлобно-ехидных приятелей, Евфимид раздвинул эмоциональный диапазон комоса, увенчал смехом телесную природу разгула. Предвосхищая Мирона, он доводит движение до предельной точки, чтобы накопленная энергия вырвалась кинетическим взрывом.
Ил. 361. Мастер Амазиса. Котила. Ок. 550 г. до н. э. Диаметр 18 см. Париж, Лувр. № A 479
В первый день Великих Дионисий — в день открытия кувшинов с молодым вином — Дионис Неистовый возбуждает в людях неудержимую похоть, не нуждаясь во вмешательстве Афродиты.
