вещи по общему признанию, и в природе нет ничего, про что можно
было бы сказать, что оно есть собственность такого-то человека, а не
другого; но все принадлежит всем, и вследствие этого в естественном
состоянии нельзя представить никакого желания отдавать каждому
ему принадлежащее или брать чужое, т.е. в естественном состоянии
нет ничего, что можно было бы назвать справедливым или
несправедливым.
Из сказанного ясно, что справедливость и несправедливость,
преступление и заслуга составляют понятия внешние, а не атрибуты,
выражающие природу души. Но достаточно об этом.
Теорема 38.
То, что располагает тело человеческое таким образом, что оно
может подвергаться многим воздействиям, или что делает его
способным действовать многими способами на внешние тела,
полезно человеку, и тем полезнее, чем способнее делается им тело
подвергаться многим воздействиям и действовать на другие тела
многими способами; и на-
554
оборот, вредно то, что делает тело менее способным к этому.
Доказательство. Чем способнее к этому делается тело, тем
способнее делается душа к восприятию (по т. 14, ч. II); поэтому то,
что располагает тело таким образом и делает его способным к этому,
необходимо хорошо или полезно (по т. 26 и 27), и тем полезнее, чем
способнее к этому может сделаться тело, и наоборот (по той же т. 14,
ч. II, обращенной, и по т. 26 и 27), вредно, если оно делает тело менее
способным к этому; что и требовалось доказать.
Теорема 39.
Что способствует сохранению того способа движения и покоя,
какой имеют части человеческого тела по отношению друг к другу,
то хорошо; и наоборот — дурно то, что заставляет части
человеческого тела принимать иной способ движения и покоя
относительно друг друга.
Доказательство. Тело человеческое (по пост. 4, ч. II) нуждается
для своего сохранения в весьма многих других телах. А то, что
составляет форму человеческого тела, состоит в том, что его части
сообщают некоторым определенным способом свои движения друг
другу (по опр. перед леммой 4 после т. 13, ч. II). Следовательно, то,
что способствует сохранению того способа движения и покоя, какой
имеют части человеческого тела относительно друг друга, сохраняет
и форму человеческого тела и, следовательно (по пост. 3 и 6, ч. II),
делает человеческое тело способным подвергаться многим
воздействиям и действовать многими способами на внешние тела; а
потому это (по пред. т.) хорошо. Далее, то, что заставляет части
человеческого тела принимать иной способ движения и покоя, то (по
тому же опр., ч. II) заставляет человеческое тело получать иную
форму, т.е. (как это само собой ясно и как было замечено в конце
предисловия этой части) заставляет человеческое тело разрушаться и,
следовательно, делаться совершенно неспособным подвергаться
многим воздействиям, и потому это дурно; что и требовалось
доказать.
Схолия. Насколько это может приносить пользу или вред душе,
это будет объяснено в пятой части. Здесь должно заметить, что, по
моему понятию, тело подвергается
555
смерти тогда, когда его части располагаются таким образом, что они
принимают относительно друг друга иной способ движения и покоя.
Ибо я не осмеливаюсь отрицать, что человеческое тело без
прекращения кровообращения и прочего, по чему судят о
жизненности тела, может тем не менее измениться в другую природу,
совершенно от своей отличную. Я не вижу никакого основания
полагать, что тело умирает только тогда, когда обращается в труп.
Самый опыт, как кажется, учит совершенно другому. Иногда
случается, что человек подвергается таким изменениям, что его едва
ли возможно будет назвать тем же самым. Так, я слышал рассказ об
одном испанском поэте, который заболел и, хотя затем и выздоровел,
однако настолько забыл свою прежнюю жизнь, что рассказы и
трагедии, им написанные, не признавал за свои и, конечно, мог бы
быть принят за взрослого ребенка, если бы забыл также и свой
родной язык. Если же это кажется невероятным, то что же мы
должны сказать о детях, природу которых взрослый человек считает
настолько отличной от своей, что его нельзя было бы убедить, что он
когда-то был ребенком, если бы он не судил о себе по другим. Но,
чтобы не давать суеверным людям материала для возбуждения новых
вопросов, я предпочитаю более не говорить об этом.
Теорема 40.
Что ведет людей к жизни общественной, иными словами, что
заставляет людей жить согласно, то полезно, и наоборот, дурно
то, что вносит в государство несогласие.
Доказательство. То, что заставляет людей жить согласно,
заставляет их вместе с тем жить по руководству разума (по т. 35), а
потому (по т. 26 и т. 27) это хорошо, и наоборот (на том же
основании), дурно то, что возбуждает несогласие; что и требовалось
доказать.
Теорема 41.
Удовольствие, рассматриваемое прямо, не дурно, а хорошо;
неудовольствие же, наоборот, прямо дурно.
Доказательство. Удовольствие (по т. 11, ч. III с ее сх.) есть
аффект, который увеличивает способность тела к дей-
556
ствию или благоприятствует ей; неудовольствие же, наоборот, есть
аффект, которым способность тела к действию уменьшается или
ограничивается; а потому (по т. 38) удовольствие прямо хорошо и
т.д.; что и требовалось доказать.
Теорема 42.
Веселость не может быть чрезмерной, но всегда хороша, и
наоборот — меланхолия всегда дурна.
Доказательство. Веселость (см. ее опр. в сх. т. 11, ч. III) есть
удовольствие, состоящее, поскольку оно относится к телу, в том, что
все части последнего подвергаются аффекту одинаково, т.е. (по т. 11,
ч. III) в том, что способность тела к действию увеличивается или
способствует таким образом, что все части его сохраняют между
собой то же самое отношение движения или покоя; поэтому (по т. 39)
веселость всегда хороша и не может быть чрезмерной. Меланхолия
же (см. ее опр. в той же сх. т. 11, ч. III) есть неудовольствие,
состоящее, поскольку оно относится к телу, в том, что способность
тела к действию вообще уменьшается или ограничивается; поэтому
(по т. 38) она всегда дурна; что и требовалось доказать.
Теорема 43.
Приятность может быть чрезмерной и дурной, боль же может
быть хорошей постольку, поскольку приятность или удовольствие
бывают дурными.
Доказательство. Приятность есть удовольствие, состоящее,
поскольку оно относится к телу, в том, что одна или несколько частей
последнего подвергаются аффекту преимущественно перед другими
(см. опр. приятности в сх. т. 11, ч. III). Могущество этого аффекта
может быть таково, что он (по т. 6) будет превосходить другие
действия человека и упорно овладеет им и потому будет
препятствовать телу быть способным к восприятию многих других
воздействий; поэтому она (по т. 38) может быть дурна. Далее, боль,
которая, наоборот, составляет неудовольствие, рассматриваемая сама
в себе, не может быть хорошем (по т. 41). Но так как ее сила и
возрастание определяются соотношением могущества внешней
причины
557
с нашей собственной способностью (по т. 5), то (по т. 3) мы можем
представить себе бесконечное число родов и степеней силы этого
аффекта и, следовательно, представить его таковым, что он может
препятствовать приятности быть чрезмерной и через это (по первой
части этой теоремы) препятствовать телу делаться менее способным,
и постольку боль будет поэтому хороша; что и требовалось доказать.
Теорема 44.
Любовь и желание могут быть чрезмерны.
Доказательство. Любовь (по 6 опр. аффектов) есть удовольствие,
сопровождаемое идеей внешней причины. Таким образом (по сх. т.
11, ч. III), приятность, сопровождаемая идеей внешней причины, есть
любовь, и следовательно (по пред. т.), любовь может быть
чрезмерной. Далее, желание бывает тем больше, чем больше тот
аффект, из которого оно возникает (по т. 37, ч. III). Поэтому, как
