он сочувствует національным стремленіям Поляков. Чарторыскій, обрадованный
таким расположеніем Александра, который, рано или поздно, сделавшись
властелином Россіи, мог осуществить мечты свои, неупускал случаев
поддерживать благоволеніе Великаго Князя къПольше. Император Павел, по
вступленіи на престол, будучи недоволен сближеніем Александра Павловича с
князем Чарторыским, и желая удалить из Петербурга вкрадчиваго Поляка,
назначил его поверенным в делах Россіи при Еороле Сардинском, изгнанном
Французами из своей столицы и тогда жившем в Риме. Но в марте 1801 года
Александр Павлович, извещая Чарторыскаго о своем вступлении на престол,
пригласил его возвратиться, как можно скорее, в Петербург. В продолженіи двух
лет, Чарторыскій, оставаясь при Государе без всякой офиціальной должности,
ограничивался тем сокровенным вліяніем на дела, которое он имел совокупно с
прочими юными сподвижниками Александра; а в 1803 году, будучи назначен
товарищем министра Иностранных Дел, стараго графа Александра Романовича
Воронцова, управлявшаго министерством только по имени, (потому что этою
частью деятельно занимался сам Государь), Чарторыскій стал во главе русской
дипломатіи. Необладавшій даром слова, казавшійся разсеянным, но в
действительности сосредоточенный в самом себе, князь Чарторыскій избегал
шумных бесед и никогда недавал дипломатических обедов. При изустных преніях,
он держался всегда одного главнаго пред-
78
мета и, не уклоняясь от существенной цели, выражался сжато и даже иногда
сильно, хотя и не мог выдерживать спора с людьми подобными речистому
Новосильцову. Его письменныя мненія были убедительны без ораторских прикрас.
Многіе из Русских и тогда не любили его, разгадав его замыслы и предвидя в нем
заклятаго врага Россіи (12). По их мненію, его преданность к своему венчанному
другу и самый патріотизм к Полыпе прикрывали честолюбивое стремленіе его —
сделаться Королем Польским. Напротив того, иностранцы, для коих
психологическое изследованіе действій князя Чарторыскаго имело менее
интереса, находили его ученым и скромным молодым министром, исполненным
благородства и правдивости (?), искренно преданным Императору Александру,
без всяких своекорыстных разсчетов. Один из иноетранных агентов при С-
Петербургском Дворе, сам отличавшійся прямодушіем, пишет, по случаю слухов о
смене князя Чарторыскаго в должности министра Иноетранных Дел: „Si cela arrivait,
ce serait une perte irréparable pour l'empereur. L'attachement de ce ministre pour son
souverain, sa loyauté, son désintéressement et sa fermeté mêlée de beaucoup de prudence et
d'une rare modestie, sont des qualités bien difficiles à remplacer et lui ont attiré la confiance de
toutes les personnes qui ont affaire à lui". (Если бы это случилось, то Император понес-
бы невознаградимую потерю. Преданность сего министра к своему Государю, его
прямодушіе, безкорыстіе и твердость духа, в соединеніи с благоразуміем и
необыкновенною скромностью, качества весьма редкія, доставили ему доверіе
всех тех, которые имеют с ним дело) (13). Так думал и Тьер, говоря, между прочим,
о Чарторыском,
79
что „он, честнейшій го людей, был неспособен изменить Императору
Александру". (П était taux que le prince Adam, le plus honnête des hommes, fût capable
de trahir Alexandre) (14). Гораздо правильнее сказать, что Александр, с своей
стороны, неспособен был вдаваться в обман, если сам нехотел иногда
казаться обманутым. В числе иностранных дишіоматов были и такіе,
которые отзывались весьма невыгодно о князе Чарторыском: Дюрок,
пріезжавшій в Петербург с дипломатическим порученіем Наполеона, писал к
Фуше: „Происхожденіе Чарторыскаго проложило-бы ему путь к польскому
престол,у, если-бы ему не помешала в том Императрица Екатерина. Он не
забыл этого и обрек себя вечной ненависти к Русским, коих гнушается, к
Императору, котораго обманывает, к его министрам, которых презирает; но
скрывая свои чувства, он один лишь знает СВОИ намеренія". (La naissance
de Czartoryski l'aurait porté au trône de Pologne sans l'Impératrice Catherine. Il ne l'a pas
oublié; il a voué une haine éternel e aux Russes qu'il exècre, à l'Empereur qu'il trompe, à ses
ministres qu'il méprise; mais, renfermé en luimême, lui seul sait ce qu'il sera et ce qu'il fera) (1б).
Граф Павел Александрович Строганов был единственный сын русскаго
вельможи, любителя изящных искусств и мецената художников, графа
Александра Сергеевича, о котором Императрица Екатерина, представляя
его графу Фалькенштейну (Іосифу П-му), сказала: „рекомендую вам графа
Строганова, который уже сорок лет делает все возможное, чтобы
разориться и никак не может успеть в том» (16). Граф Павел Строганов,
человек с прекрасною благородною душею, начитанный и пріятный в
беседе, получив исключи-
80
тельно французское воспитаніе, принадлежал к числу ревностных
почитателей Мирабо и гласно изъявлял заимствованный им от запада
свободный образ мыслей. Уверяли, что, по кончике Императора Павла, он
написал Новосильцову в Лон-
ДОН. „Arrivez mon ami...... Nous al ons avoir une
constitution".—Само собою разумеется, что его ультра-либерализм был не
столько выраженіем глубокаго верованія, сколько стремленіем подделаться
под бывшій тогда в ходу тон современнаго общества. По учреждены
министерств, будучи в званіи товарища министра Внутренних Дел, при
дорожившем своею властью министре, графе Кочубее, Строганов не имел
собственнаго значенія; все его вліяніе на дела было основано на тесном
союзе с Новоеильцовым и Чарторыским, и еще более на благоволеніи к
нему Императора Александра. Непроходило почти ни одного дня, чтобы
Государь не посетил дома Строгановых. Милость его к прежнему соученику
усиливалась дружбою Императрицы Елисаветы Алексеевны к жене
Строганова, графине Софіи Владиміровне, урожденной княжне Голицыной,
одной из умнейших, образованнейших и добродетельнейших женщин того
времени. Она была горбата, весьма малаго роста, и не смотря на то,
уверяют, будто-бы Александр, еще Великим Князем, был неравнодушен к
ней, и что его отринутая страсть в последствіи обратилась в почтительную
дружбу (").
Граф (в последствіи князь) Виктор Павлович Кочубей, племянник канцлера
князя Безбородки, обратив на себя вниманіе своего дяди умом и
необыкновенною памятью, соединенными с гордою таинственностью,
получил отличное воспитаніе сперва в его доме, а потом за-границею, в
SI___
Женеве. Князь Везбородко, надеясь сделать его насдедником своей
знаменитости, ничего не щадил для его образованія, а потом, когда он достиг 19-
ти лет, отправил на выучку в лондонскую миссію к искусному дипломату, русскому
посланнику, графу Семену Романовичу Воронцову. Там он, в свободное от службы
время, занимался с успехом политическими науками. В 1792 году, Кочубей, всего
двадцати четырех лет от рода, будучи послан в Константинополь, в званіи
чрезвычайнаго посланника и полномочнаго министра, умел поддержать
достоинство представителя могущественной Государыни. По восшестізіи на
престол Императора Павла, Везбородко вызвал своего племянника ко двору и в
короткое время доставил ему чин действительнаго тайнаго советника, графское
достоинство и званіе вицеканцлера. Но вместе с кончиною Безбородки исчезло
благоволеніе Императора Павла к графу Кочубею, который, будучи уволен от
службы, уехал в свое именіе. Император Александр, от первых лет своей юности,
питавшій к Кочубею чувства искренняго дружества, немедленно по вступленіи на
престол, призвал его к себе и назначил сенатором, потом — членом вновь
учрежденнагоСовета и. наконец, 8-го сентября 1802 года, при образованіи
министерств — министром Внутренних дел: таким образом Кочубей, оставя
дипломатическую карьеру, посвятил себя внутренним преобразованіям
государства. На этом поприще, его страсть к нововведеніям нашла обильную
пищу. Современники находили, что он знал Англію лучше Россіи, и что,
переделывая многое на англійскій лад, он, как львенок Крылова, учил зверей „вить
гнезда." Но и самые порицатели его
G
_82_
признавали в нем столь-же редкое, сколько и необходимое качество
государственнаго человека — искусство познавать людей, употреблять их и знать
им цену (18).
Таковы были первые приближенные Александра, первоначальные сотрудники его
в управленіи судьбами обширной Имперіи. Ни один из них не стоял вполне на
высоте своего призванія, как по недостаточному знанію Россіи, так и по малой
опытности в делах, совершенно для них новых. Доверіе к ним Монарха было
основано не столько на их способностях, сколько на привычке к ним и на прежних
дружеских отношеніях- Молодые любимцы, люди благонамеренные, каждый — по
своему, но неопытные, разделяли страсть кънововведеніямъГосударя, столь же
