Сперва, как мы помним, «Друг» опасался, что Николай Николаевич (а точнее, «галки») хочет добиться престола либо в Польше, либо в Галиции. О претензии на российский престол в переписке нет ни слова. Главное, что заботит императрицу в то время,— опасение (также, конечно, внушенное Распутиным), что «Николаша» слишком злоупотребляет игрой в популярность, нанося тем самым ущерб царской популярности. Царица подогревается умело, постепенно, и это очень хорошо отражено в ее письмах |38.
В начале своей кампании «старец», впрочем, все же не ставил своей прямой целью низвержение Николая Николаевича с его поста, отдавая себе отчет в трудности этой задачи. Изменения, сделанные в правительстве под несомненным вмешательством ставки, и в первую очередь назначение Самарина обер-прокурором синода, заставили Распутина пойти ва-банк — вопрос о смещении верховного стал для него вопросом жизни и смерти. И тем не
менее даже в такой критической для себя ситуации «старец» не сразу осмелился выдвинуть идею о заговоре, свержении и пр.
Только уже после отставки Николая Николаевича в целях, так сказать, закрепления победы версия о заточении в монастырь была расширена и увязана с общедворцовым заговором, имевшим якобы целью низложение Николая II и возведение на престол Николая III 139. Это соответствующе отражено и в письмах императрицы, которая очень охотно откликнулась на новый расширенный вариант «заговора». После войны, наставляла она своего супруга в письме от 8 января 1916 г., должна быть учинена «расправа» над Орловым, Дрентельном, Самариным и им подобными: «Почему это должны оставаться на свободе и на хороших местах те, кто все подготовил, чтобы низложить тебя и заточить меня?..» 140 Даже при ограниченном уме и истеричном характере царица не могла не понимать, что ее заточение было как раз и задумано для того, чтобы не допустить необходимости низложения императора, тем не менее она упорно вдалбливала мужу нужную ей мысль. «Будь холоден, не будь слишком добр с ним (Николаем Николаевичем.— А. А.), с Орловым и Янушкевичем,— писала она почти год спустя.— Ради блага России помни, что они намеревались сделать — выгнать тебя (это не сплетня — у Орл[ова] уже все бумаги (?) были заготовлены), а меня заточить в монастырь» '41.
О логике царица (равно как и «Друг») заботилась, однако, мало. «Наш Друг говорит,— пишет она месяц спустя,— что пришла смута... и если наш (ты) не взял бы места Ник[олая] Ник [олаевича], то летел бы с престола теперь» |42, т. е. в конце 1916 г., а не год назад и не в результате заговора, а потому что пришла «смута».
Что по поводу этого «заговора» думал сам Николай II, неизвестно. Но, вероятнее всего, не верил в него: он достаточно хорошо знал Николая Николаевича как человека, совершенно не способного на такой шаг , а кроме того, слишком примитивной и бездоказательной была вся выдумка. Косвенно это подтверждается и письмами царицы, в частности только что цитированным.
К сказанному следует добавить, что Распутину в его борьбе с Николаем Николаевичем еще и повезло — у него оказался сильный союзник в лице дворцового коменданта Воейкова |44. Возможно, что именно этот последний и его аппарат стали исподволь инсценировать и «документировать» «заговор» великого князя, имевший якобы конечной целью восшествие его на престол. В борьбе Воейкова с верховным главнокомандующим не было никакого политического мотива. Им двигала чисто личная вражда, уходившая корнями в то время, когда Николай Николаевич командовал гвардией, а будущий дворцовый комендант — одним из гвардейских полков. В своих воспоминаниях Воейков признает, что командующий гвардией не любил его, именно поэтому он согласился на предложение занять пост дворцового коменданта: в гвардии при таком отношении высокого начальства ему ожидать было нечего |45. Вполне естественно, что Воейкову очень хотелось,
чтобы его всесильный враг стал менее всесильным, и ставка на его опалу по такому поводу, как «заговор» против царя, была, конечно, самым сильным ходом. Разумеется, в своих воспоминаниях он об этом не обмолвился ни словом, но один из его ближайших подчиненных, Спиридович, кое-что сообщает. Будучи жандармом по профессии и призванию, Спиридович изображает дело таким образом, будто Воейков и его аппарат были ни при чем, но даже из этой намеренно запутанной версии видно, что они имели к созданию легенды о «заговоре» явное касательство.
«Начавшийся сдвиг политики правительства в сторону общественности,— писал Спиридович, разумея под «сдвигом» отставку Маклакова, Саблера и других и замену их Щербатовым и Самариным,— совпал со странными, нехорошими, доходившими до нас слухами». Были получены письма из Москвы, в которых сообщалось о состоявшемся совещании представйтелей земств и городов, вынесшем постановление о том, чтобы добиваться устранения царя от вмешательства в дела войны и даже верховного управления, об учреждении диктатуры или регентства великого князя Николая Николаевича. Одновременно заговорили о заключении царицы в монастырь, и это связывалось со ставкой и князем Орловым. Воейков, продолжал Спиридович, об этих слухах знал. О заточении же царицы в монастырь говорила не только свита, но даже прислуга. Дошло до царя и царицы. Узнали их дети. Одна из дочерей, Мария, с плачем говорила Федорову: «Дядя Николаша хочет запереть „мама“ в монастырь». Сам Спиридович получил «письмо-доклад» из Петербурга (неизвестно от кого.— А. А.), в котором «достоверно сообщалось, что в кружке Вырубовой уже имеются сведения о заговоре» и что Распутин советовал остерегаться заговора и «Миколы с черногорками». Что же касается Воейкова, то он в такой ситуации «горой встал за государя и царицу, хотя и понимал отлично их ошибки, особенно в отношении Распутина» |46.
В приведенном сообщении специально и, добавим, весьма неискусно смешивалась правда с ложью. Совещание и постановление земцев — выдумка от начала до конца. Ничего похожего не было и в помине. Спиридович как бы ненароком связывает оба эти факта воедино. Поэтому вполне возможно, что свои «достоверные» сведения Вырубова получала не без помощи того же Спиридовича, предоставившего своему начальству повод, чтобы «встать горой» за царя и царицу.
Факты показывают, что план Николая Николаевича, Орлова и Дрентельна о заточении царицы в монастырь был не чем иным, как пустопорожней болтовней. Они действительно считали и говорили, что единственный выход из положения — это запереть императрицу в монастырь. Но как этого добиться, они не знали, поскольку насильственный путь для их верноподданнических чувств был неприемлем. «Самая правоверная верноподданность того и другого (Орлова и Николая Николаевича.— А. А.),— свидетельствовал Шавельский,— исключала всякую возможность обсуждения ими каких-либо насильственных в отношении государя мер». Оставалось, следовательно, одно средство — «раскрыть глаза» царю на объективно пагубную роль царицы, с тем чтобы таким образом добиться ее удаления. Все эти разговоры Милицы и Анастасии с Орловым становились, конечно, известны царице, «которая начинала принимать болтовню за настоящее дело» |47. Финал истории известен. Николай Николаевич вместе с Орловым отбыл на Кавказ. Дрентельна убрали из ставки, назначив командиром Преображенского полка.
Джунковский утверждал, что увольнение Орлова и Дрентельна, «этих двух светлых безукоризненных личностей», последовавшее вскоре после его собственной отставки, было обусловлено их дружбой с ним. «Оба они были обвинены императрицей в дружбе со мной, а Орлов — еще в слишком большой близости к великому князю Николаю Николаевичу» |48. Так оно, по-видимому, и было, учитывая, что и те и другие причины опалы взаимосвязаны.
Решительно отвергал достоверность слухов о великокняжеском заговоре и Мосолов. Глава, в которой он об этом писал, так и называлась: «Мнимый великокняжеский „заговор"», причем имелся в виду не только великий князь Николай Николаевич, но и несколько других великих князей, которым молва приписывала те же намерения, что и верховному главнокомандующему. «Слухи о перевороте упорно держались в высшем обществе: о них, чем дальше, тем откровеннее говорили. Имел ли к таким слухам какое-либо отношение Николай Николаевич? Не думаю. Со времени отъезда великого князя на Кавказ это просто стало невероятным». Что же касается других великих князей, то в Петрограде тогда находились лишь дворы Марии Павловны и Николая Михайловича. Но они каждый в отдельности или даже, оба, вместе взятые, были совершенно неспособны к решительным действиям. «Заговор» великих князей, заключал автор, существовал лишь в воображении «света» |49.
Тем не менее в белоэмигрантской печати появилась и стала горячо обсуждаться кавказская версия «заговора» великих князей с участием Николая Николаевича. В газЛе Милюкова «Последние новости» был помещен фельетон некоего С. А. Смирнова, написанный со слов А. И. Хатисова, тифлисского городского головы в бытность великого князя на Кавказе. С. П. Мельгунов в работе, специально посвященной вопросу о дворцовом перевороте, воспроизводит содержание этого фельетона с некоторыми своими добавлениями, проверив к тому же рассказ у самого Хатисова. Согласно рассказу, вечером 9 декабря 1916 г. после закрытия полицией пятого съезда представителей Всероссийского союза городов в квартире князя Г. Е. Львова состоялось секретное совещание, на котором присутствовали Н. М. Кишкин, М. Н. Федоров и А. И. Хатисов. На этом совещании Львов изложил план дворцового переворота, согласно которому Николай II заменялся великим князем Николаем Николаевичем, вводившим
