Пребывая в каком-то тумане, я подошла к ее письменному столу. Открыла маленький ящик и, будто моей рукой управляли, повернула ладонь вверх и скользнула пальцами по полированному дереву, пока не почувствовала маленькую задвижку. Я надавила на нее, и ящик скользнул назад, выдвигая еще два ящика.
Вспышка азарта пронеслась во мне.
Много лет назад, даже сотни лет, кто-то скрывал важные вещи в этих ящиках. Я осторожно сжала маленькую ручку и потянула один. Там были дневник, перевязанный синей лентой, красивая глянцевая зеленая с синим коробочка и выцветшая, сморщенная фотография молодой девушки, стоящей в студии. У нее были светлые волосы и пухлые щечки. Ее глаза были живыми и полными интеллекта.
Она внимательно улыбалась в камеру.
Я положила фотографию и провела пальцами по гладкой, прохладной поверхности коробочки. Я взяла ее и осторожно открыла. И ахнула. На бархатной подложке лежало колье из пяти нитей жемчуга с кулоном в виде камеи (прим. перевод. камея - драгоценный или полудрагоценный камень с выпуклым изображением). Оно было старинным и очень красивым. Я подошла к зеркалу и накинула его на свою шею. Владелица давно мертва. А я нашла его. Застежка была инкрустирована алмазами и все еще работала. Я застегнула его на своей шее и приподняла волосы. Я подумала, что оно мне очень идет, и была искренне довольна.
Прикоснувшись к нему еще раз, я вернулась к дневнику. Он был в кожаном переплете и выглядел очень потрепанным. Края были коричневыми. Я прикоснулась к старому металлу. Он был размером всего лишь пять на четыре дюймов – маленький – и все же я знала, что держу душевные тайны.
Правильно ли было читать их?
Но ведь ее уже давно нет в живых. Я представила ее склонившейся над дневником в свете единственной свечи. Ей будет все равно. И тем не менее я колебалась. Он был заперт, но ключ прикреплен к задней стенке. Просто бегло просмотрю. Я достала ключ из выемки и открыла дневник. Запахло лавандой. Удивительно. Аромат сохранился спустя более чем сто лет. Я подумала о ней, вкладывающей цветы между страницами.
Красивым почерком было написано, что дневник принадлежал Изабелле Торн Дафферин. Я ахнула. Боже мой, у меня в руках ее дневник. Я прикоснулась к пожелтевшей странице и аккуратно сжала ее пальцами. Я сказала себе, что не собираюсь читать все это, а лишь бегло загляну в прошлое. Быстренько.
Я перевернула страницу.
Там был рисунок. Словно какой-то таинственный сад. Цветы и листья, глиняные кувшины и горшочки и… мужчина. Высокий, широкоплечий мужчина с суровым лицом. Под иллюстрацией она написала «Граф Дафферин».
Я сказала себе, что просто открою первую страничку и прочитаю начало описания ее жизни. Затаив дыхание, я перевернула страницу. Почерк был мелким, она пыталась уместить по максимуму на странице. Пробелы вокруг слов она заполняла восхитительными рисунками и зарисовками.
«Я легла в кровать рано и с головной болью, но я едва могла уснуть от волнения. Здесь нет никого, кроме тебя, дорогая книга, с кем бы я могла поговорить в столь несчастное время для меня – я закурила сигарету».
И так просто и легко я перенеслась в утерянный мир Изабеллы Торн. Я позабыла про чувство неудобства от того, что сую нос в секретное хранилище чужих мыслей. Я взяла дневник и села у окна. Свернувшись на подушках, я начала читать.
Это было крайне захватывающе. Начиналось с размышлений необычайно энергичной молодой девушки. Здесь были милые рассказы о случайных встречах во время прогулок в парках с мамой и о сопротивлении.
«Я жажду вещей, которых не должна… Я часто обедаю в спешке, и я слишком непокорная и неженственная…»
Затем описывалось своевольное намерение выйти замуж за распутствующего графа Дафферина. Папа сдался, и она выиграла время. Длинный рассказ ее венчания с графом и откровенный и чувственный рассказ о ее первой брачной ночи. Я прочитала об этом с любопытством и даже не покраснела. Она специально для него надевала жемчуг.
«Мой муж, мне теперь даже стыдно думать об этом, он не позволил мне оставаться в нижнем белье, когда взял меня.
- Оставь только жемчуг, - приказал он. Мне пришлось снять все: от юбки до корсета, пока он смотрел на меня глазами голодного зверя.
Когда я попыталась прикрыть себя руками, он, используя кончик своей трости, двумя точными движениями оттолкнул мои руки.
Он наслаждался моей стыдливостью, пока я думала, что умру от этого. Затем он зацепил своей тростью мою шею и притянул меня к себе.
Когда он вошел в меня, было больно, горячие толчки и подобное животному рычание от обладания и власти.
Было больно, но я не хотела иначе. Он успокаивал мою легко возбудимую натуру.
Когда это закончилось, он заставил меня сделать немыслимое. Мама была бы слишком потрясена, но я сделала это и наслаждалась этим. Я хотела угодить ему. И, пожалуй, я это сделала. Поскольку он снова воспрял и опять меня поимел. Жестче и еще болезненнее.
- Ты – номер двести тридцать, - сказал он.
Я нахмурилась.
- Что вы имеете в виду? - спросила я.
И тогда он дал мне пощечину.
И пока я все еще находилась в шоке, он начал своими пальцами играть со мной, пока я не почувствовала себя так, будто бы мне и вовсе не было больно.
Когда я закричала, он сказал, чтобы я начала скакать на них. И это самое удивительное, что происходило со мной, дорогая книга.
Я краснею, вспоминая это, но это происходило недолго, будто я умерла и отправилась на небеса. Удовольствие было совершенно нестерпимым.
Позже он поцеловал меня.
Теперь я понимаю. Теперь я понимаю».
Было такое чувство, что эти слова написала я. Что я читала дневник не другого человека, а свой. Но страстность графа не была долгой. Больше не появлялось зарисовок глиняных кувшинов или цветов. Только ее глубокое разочарование из-за измен мужа. Час за часом она вглядывалась в пучину ее любви. «Я еще более одинока, чем когда-либо. Мое несчастье – несчастье женщины», - написала она. Она процитировала строчку из грустного стихотворения Вильяма Аллингама «Женщина». Женщина сидит над своим дневником и…
«Слеза – одна слеза – упала горячая на обложку».
Она забеременела. Ее беременность была мучительной из-за любви к своему будущему ребенку и своей скорби относительно холодности мужа и безразличного отношения к ней. После рождения дочки дневник вдруг заполнился рисунками роз и подсолнечников. Она связала носочки и маленькое пальто. Она одевала в них ребенка и забирала ее в сад. Занятия проходили при дневном свете и на свежем воздухе, в окружении звуков и запахов природы. Она сидела под буком, читая про хижину дяди Тома. Но к этому времени граф совсем отдалился от нее.
«7 апреля – чрезвычайно печальный день».
Она восприняла его отказ спокойно и ничего не говорила против его низкого и жестокого отношения. Он открыто показывал свои делишки. Его любовницы позволяли себе скрытые комментарии на приемах, и она удалялась в свою одинокую постель слишком раздраженной, чтобы уснуть. Ее одурачили с приданым, которое муж присвоил практически сразу.
Наконец она поняла.
Он женился на ней ради денег. Она сделала новые рисунки с его изображением. В отличие от более ранних на этих он казался более узколицым и надменным.
Потом ее ребенок умер – она не написала, почему или как – и ее записи наполнились невыразимой потерей и горем. Это было слишком ужасно и волнительно, чтобы описать, как дневник изменился: от лишающего дыхания предвкушения до мрачной горечи. Закрыв лицо обеими руками, она упала на колени и заплакала, потому что написала: «Мое сердце разбито и больше никогда не сможет восстановиться».
Ее заперли в своей комнате из-за полной невменяемости, но по ее дневнику этого не было видно. Просто она была слишком опечалена. Ее богато украшенный дневник стал практически пустым.
Отчаяние поглотило ее.
«Моя жизнь уходит. Потеря и боль неописуемые. Неописуемые. И невыносимые».
Ее последняя строка была тревожной.
«У меня в руке бокал шерри, который подарил мне затуманивающую, подавляющую головную боль. Я устала от себя, и я еще не умираю. Молитва и тишина обещают мне одиночество. Моя рука холодна, как мрамор».
И после этого больше не было никаких записей, хотя там было еще много страниц.
Глава 17
Вечером я лежала в ароматной ванне и думала об Изабелле Торн Дафферин. Вода чувствовалась скользкой из-за всех масел и порошочков, которые я добавила в нее. Я думала о графе и о том, как он своей тростью убрал ее руки от ее самых интимных частей тела. Следом я подумала о Гае.
