Мартин всплыл из темноты собой -- сорока двух лет, холост, не имеющий, не привлекавшийся и так далее. Он лежал на кровати, в своей маленькой комнатушке, отделенной от соседей лишь двумя тонкими фанерными перегородками, -- долго лежал, замечая только, как отчаянно колотится сердце и медленно высыхает выступивший на лице холодный пот. Потом до его сознания начали доходить другие звуки -- хлопанье дверей, звон посуды, ругань старух на общей кухне, неопределенный уличный шум. Дореволюционный будильник с треснувшим пополам стеклом мерно тикал на тумбочке темного дерева, и его тиканье органично вплеталось в симфонию звуков коммунальной квартиры, более того -создавало ощущение ритма и осмысленности всей окружающей жизни. Мартину нужно было идти в контору, где он, надев черные нарукавники и пенсне, целыми днями перекладывал на своем столе с места на место бумаги, о содержании которых не имел и понятия. Но у него еще было время просто полежать и посмотреть в покрытый сетью трещин потолок. Он лежал и вспоминал свою жизнь -тихую жизнь добропорядочного человека, который не гнался и не погонится ни за чем необычайным, который всегда предпочитал синицу в руках, которого больше всего на свете страшили перемены -- из-за необходимости решать что-то самому. И думалось Мартину, что часто таких людей жизнь крутит и бросает, как попало, особенно в подобные бурные исторические периоды, а эти люди, как несомые ветром семена клена, пытаются хоть на миг остаться на месте, пустить корни и ловить крохотные лучики света, довольствуясь малым и не претендуя на большее. Но ветер перемен вновь срывает их с места, обрывает корни и листья, забрасывает неизвестно куда -- за границу, в иные пространства, но и там они умудряются прижиться и создать вокруг себя тихую атмосферу затхлого постоянства... Ведь Мартину повезло -- вихри революции и гражданской войны практически обошли его стороной, и он жил такой же серой, размеренной жизнью, что и раньше.
Мартин надел черные нарукавники с красивой красной эмблемой и сел за стол. Предстоял еще один день имитации трудовой деятельности, чем Мартин и занимался всю свою сознательную жизнь. В школе он имитировал учебу, пользуясь как шпаргалками, так и высоким положением своего отца, потом быстро нашел себе тихое местечко, где вся работа сводилась к нахождению грамматических ошибок в каких-то бумагах. Сперва он действительно пытался это делать, и, увидев на листе слово "дискриминация", честно исправлял его, но потом разочаровался и начал просто перекладывать листы с одного места на другое. После революции он стал консультантом по делам изобретательства, и занимался он там тем же.
-- Иван Петрович, вам еще одно заявление, -- сказала сидящая за соседним столом машинистка и протянула лист бумаги. Мартин взял его, поднял сукно, покрывавшее стол, и хотел уже отправить лист туда, где уже скопился трехдюймовый слой подобных заявлений, но потом передумал и рискнул прочитать. Трудно сказать, что привело его к такому решению -- то ли сон, в котором его лупил розгами отец, то ли весеннее солнце, так весело освещавшее лист, только Мартин нацепил пенсне и принялся читать.
Заявление!
Я, изобретатель второй категории Нихтанор Ферштейнов, заяв
ляю, что изобрел вечный двигатель третьего рода. Принцип
действия основан на втором законе термодинамики, уравнении
Гейзенберга и теории вакуумного коллапса. Основная труд
ность заключается в получении малогабаритной вращающейся
бархатно-черной дыры, но способ получения приведен в [13].
Движущимся элементом конструкции является четырехмерный ма
ховик, разгоняемый частицами Лесажа [27] в неравномерном
гравитационном поле [68]. Опасность использования, крепко
заключенная в реализации виртуальных лептонов и барионов
[56] в условиях сильной кривизны моллюска отсчета [80] све
дена к абсолютному нулю [5] центробежным регулятором, опи
санным у Кулибина в [6].
Дальше шел перечень использованной литературы с указанием веса каждой статьи.
Мартин поднял глаза на изобретателя.
-- Видите ли, уважаемый Нихтанор, ваш двигатель, не спорю, может, и будет работать, дело не в этом. Он просто экономически невыгоден. Все упирается в смету необходимых затрат, которая, как вы знаете, есть эквивалент общественно-полезного труда в вашем микрорайоне. Поэтому без научно обоснованного контекста я не могу подписать ваше заявление. А контекст -- он разный бывает... Вы поняли, что я имею в виду?
Изобретатель задумался, запустив одну руку себе в бороду, а другой начав чесать затылок. Третью он благоразумно держал на коленях, как символ мирного невмешательства.
-- Без инспекции тут не обойтись, батюшка, -- изрек он могучим басом результат своих четырехминутных раздумий.
-- Я абсолютно с вами согласен, -- Мартин поправил на голове фуражку с надписью на околыше -- "Инспектор" -- и сел вместе с изобретателем в подкативший вдруг из-за угла кабриолет. Извозчик повернул ключ зажигания, и они поехали. Молчание длилось, впрочем, недолго, вскоре извозчик перебрался к ним на заднее сидение и заговорил:
-- Обратите внимание, господа, как по мере проникновения в глубину зоны СМ теряются логические конструкции. Мы видим каскад воспоминаний из зоны КП, затем наблюдаем компиляцию неосознанных вариаций наследственной памяти, и вот, в конце концов приходим к прямому нарушению причинно-следственных связей. Или причиннонаследственных? Ох, неспроста это, неспроста, попомните мои слова... То ли еще будет!
Путаясь в тулупе из синтетической овчины и старчески кряхтя, он перелез на свое законное место, натянул вожжи. Заскрипели тормоза, кабриолет плавно остановился. К Мартину тут же подбежала заведующая столовой и поволокла его за свободный столик. Там Мартин с удовольствием -- правда, не очень большим -- съел неплохой ужин -- жаркое из блателл, специально привезенных из Германии. (Возникло вдруг у Мартина подозрение, что были блателлы всего-навсего вульгарис, а не германикус, но так подозрением и осталось.) На третье блюдо, поданное после первого, был сок алоэ -- Мартин нашел его весьма тонизирующим. Он вытер губы белоснежной салфеткой с красивой вышивкой и спросил:
-- А как у вас дело с продажей спиртного?
-- Боремся и с тем и с другим, -- бодро ответила заведующая, -- прилагаем все усилия для создания невыносимых условий. Вот, например, объединили винный и кондитерский отделы в один. Теперь желающие выпить должны долго стоять в очереди желающих купить ирис "Кис-кис" и конфеты "Школьные". У них будет достаточно времени подумать о своей пагубной привычке, уверяю вас!
-- Хорошо, -- заметил Мартин, явно игнорируя двусмысленность последнего предложения.
-- Этому же способствуют плакаты "Пьянству -- бой", "Приносить и распивать запрещается", "Выше знамя соцсоревнования".
-- Да-да, -- невнимательно согласился Мартин. -- А что же теперь?
-- Теперь вот что, -- сказала заведующая, пододвигая Мартину чистый лист бумаги. -- Распишитесь.
-- Мартин поставил внизу витиеватую роспись и облегченно откинулся на спинку стула.
-- Как мало нужно человеку для сделки с совестью, -- сделала вывод заведующая, забирая листок.
-- Вот как, -- безразлично хмыкнул Мартин.
-- Все люди продают свою совесть, -- убежденно проговорила заведующая. -- Ведь как у человека наступает удовлетворенность собственным поступком, так он и забывает про совесть. Одним хватает сытного ужина, другим -- белого конвертика, третьим... Ха! Третьим достаточно ощущения того, что они поступили правильно -- в согласии со своей верой. И они думают, что так их заставляет поступать -- смешно повторять -- общественный долг, а на самом деле причина этого в их самоудовлетворенности и внутреннем комфорте. Им не хочется идти вразрез с собственными представлениями о каких-то абстрактных понятиях, которые сами же и придумали. А на самом деле все любят комфорт, и какими путями он достигается -- через осознание общественного долга или белый конвертик -- не все ли равно?
-- Вы в корне не правы, -- мягко возразил ей шеф-повар, застенчиво крутя в мозолистых, перепачканных землей и зеленым горошком руках свой кристально белый колпак в мелкую клетку. -- Уж не будете ли вы утверждать, что нет на свете людей, думающих не только о собственном комфорте? Я знаю -есть немало людей, которые пожертвуют любым своим благополучием, чтобы бескорыстно помочь страждущим!
-- Все дело в понятии комфорта, -- гнула свою линию заведующая. -- Комфорт бывает внешний и внутренний. Или, если хотите, моральный и материальный. Есть, конечно, такие, для которых моральный внутренний комфорт значит гораздо больше. Для них видеть, что кто-то голодает -- хуже некуда, конечно, если сами более-менее сыты. Возникает моральный дискомфорт, который они устраняют якобы безвозмездной помощью. А сами-то получают больше! У них уже есть моральный комфорт и чувство правоты своего дела, когда у окружающих -- комфорт только материальный.
