На самом деле важным предрасполагающим фактором к возникновению краха мультикультурализма является не недофинансирование поддерживающих его программ, а избыточная компенсация за прошлое неравенство. Кризис мультикультурализма явился лишь одним из проявлений мирового кризиса политкорректности (15), ибо ””миф ответственности” принуждает европейские правительства ставить мигрантов на социальное довольствие, порой без оглядки на ограничения бюджетного кошелька (5).
“Современные государства, заигрывая с политкорректностью, гарантируют что угодно - бесплатное образование, социальные пособия, медицинскую помощь… отбирают у налогоплательщиков деньги, а на эти деньги сегодняшние погромщики получают свои пособия”. Благодаря такой политике “в Европе растёт вот уже третье поколение людей, которые не привыкли работать, а умеют только стоять в очереди за социальными пособиями. Они ненавидят всех, кто своим трудом добился больше, чем они. Они грабят, потому что чувствуют свою безнаказанность: государство слишком часто внушало им, что именно они являются его опорой. Они привыкли к иждивенчеству. Больше они ничего не умеют и не хотят” (16).
Действительно, о какой жалости к “наследникам типа раздолбанного дивана” может быть речь, если “в 2006 году 47 процентов молодых турчанок в возрасте до 25 лет и 23 процента молодых турок являлись безработными и жили за счет социальных пособий” (8), о какой “вопиющей несправедливость современного социального устройства” можно писать, если “у работающего человека берут деньги и отдают их гангстеру Даггану” или “строят на них молодежный центр” для будущих погромщиков, наконец “в какую эпоху и в каком обществе 29-летняя сожительница гангстера с 3-мя детьми могла бы за деньги налогоплательщиков учиться в университете?” (12).
Поэтому если и есть вина у современного европейского общества, то она заключается в том, что “политики расплодили безответственность, раздавая социальные подачки тем или иным категориям населения” (16), а “сама возможность получения таких пособий почти без ограничений по времени не стимулирует иммигрантов к интеграции в принимающее сообщество” (8).
Эту истину начинают понимать не только российские журналисты, имеющие возможность сравнивать заботу о человеке у нас и у них, но и политические лидеры Европейского содружества. Так премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон впервые чётко определил причину постоянного недовольства мигрантов: “Эти люди думают, что мир должен им что-то, что их права перевешивают их обязанности” (12), и, следовательно, к погромам привело не недофинансирование “новых британцев”, а “псевдозабота” о правах человека (11).
Перечисленные точки зрения на причины возникновения краха мультикультурализма настолько различаются друг от друга, что не может не возникнуть вопрос: в чём же причина такого плюрализма мнений? В какой-то степени ответ на этот вопрос предложил Дмитрий Орешкин, тоже поражённый разнообразием точек зрения на эту проблему. В качестве основной причины он назвал “привычку уверенно рассуждать о том, чего не видели, в терминах, которые не понимаем…. Мультикультурализм воспринимается как нечто интуитивно-и-так-ясное” (7).
Действительно уже при первом сравнении различных определений мультикультурализма выявляется принципиальная разница в его понимании. Интересно, что в России явно превалируют только два представления о причинах появления мультикультурализма. Его рассматривают либо как политическую программу, “направленную на гармонизацию отношений между государством и этническими, культурными меньшинствами его составляющими” (17), либо “как сугубо культурологический принцип, заключающийся в том, что люди разной этничности, религии, рас должны научиться жить бок о бок друг с другом, не отказываясь от своего культурного своеобразия” (8).
В принципе, если бы речь шла о Европе середины прошлого века, то они были бы действительно правы. “Дело в том, что с середины 1950-х, когда в ряде стран Западной Европы началось массовое рекрутирование иностранных работников, до рубежа 1970-1980-х европейские политики и европейская публика верили, что имеют дело с “гостевыми рабочими”. “Гастарбайтерами”. А раз они здесь временно, то о каком “плавильном котле”, о какой ассимиляции может идти речь? Отсюда произошло и выделение бюджетных средств на изучение детьми мигрантов “родного языка” (а иначе как они вернутся к себе на Балканы или в Турцию?), и толерантность к культурным практикам, привезенными “гастарбайтерами” с собой. Иными словами, резон “мультикультурализма” как политической программы был исключительно рациональным. Не из гуманитарного благодушия исходили лидеры принимающих стран, а из своего понимания raison d’Etat. Не дать иммигрантам инкорпорироваться, проникнуть в национальное тело. В немецком случае это была просто мягкая сегрегация” (18).
Эта точка зрения принципиально совпадает с мнением Фрэнсиса Фукуяма: “Все зависит от того, о какой версии мультикультурализма вы говорите. К примеру, в Голландии и до некоторой степени в Британии под словом “мультикультурализм” скрывалось нежелание ассимилировать представителей меньшинств в жизнь большинства: пусть у вас будет своя религия, свои школы, свое сообщество, и мы оставим вас в покое, если вы оставите в покое нас”. И этот вариант мультикультурализма не работает, поскольку он означает разобщенность, порождает насилие. Этой модели нужно положить конец, необходимо, наконец, заняться проблемой культурной ассимиляции. Меньшинства, проживающие в стране, должны согласиться с некоторыми базовыми ценностями, чтобы стать частью нации (19).
Иначе говоря, на первых этапах усиления трудовой миграции в Европу действительно мог иметь место пусть и не декларируемый официально “консервативный мультикультурализм, настаивающий на социальной изоляции меньшинств от большинства в целях сохранения этнической идентичности тех и других”, представляющий “по сути, новые издания национализма и даже расизма” (20).
И если бы на этом всё закончилось, то мультикультурализм появился бы “лишь как исторический эпизод, как проявление кратковременной “обратной волны”, завершающей цикл индустриальной модернизации” (8). Но с приходом к власти лейбористов в Великобритании в 1997-м и правительства СДПГ/Зеленых в 1998 году в ФРГ (21) началась “неолиберальная фаза развития западноевропейской цивилизации”, которая “вызвала к жизни этнорасовый и культурный полицентризм” (22). Именно с этого времени мультикультурализм начинает “развиваться в рамках либерализма” (23) и “выступать как идеология и политика, которые в значительной степени опираются на либеральные концепции “культурного разнообразия”, и стремятся добиться “искоренения дискриминации и достижении “равенства” различного рода меньшинств с национальным большинством” (24).
Однако до последнего времени, политики, искренне исповедующие один из основных принципов либерализма: человек “относится к людям не как к хозяевам или рабам, а как к равным и независимым личностям” (25) и потому не сомневающиеся в необходимости мирного сожительства представителей разных культур в одном государстве, рассматривали мультикультурализм исключительно как особую политическую стратегию, которая должна была помочь добиться идеального взаимодействия разных этнических, расовых и религиозных общин в единой стране (8).
При этом, считая проблему чисто политической, в реальности лидеры государств, возможно даже неосознанно, требовали от новых граждан отказа от собственных идеологий и принятия либеральной идеологии, господствующей в Европе. Так канцлера ФРГ Ангела Меркель, признавая, что “ислам уже стал неотъемлемой частью Германии”, тем не менее, потребовала прекращения практики замкнутого существования общин в составе одного государства. Ещё более чётко выразил эту идею премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон (5 февраля 2011 года), потребовавший от новых британцев достижения единой обще британской идентичности. Наконец президент Франции Н. Саркози прямо заявил: “Общество, в котором общины просто существуют рядом друг с другом, нам не нужно. Если кто-то приезжает во Францию, то он должен влиться в единое сообщество, являющееся национальным” (8).
Более того даже в Encyclopedia of Nationalism впрямую декларируется, что “основу идеологии - и в некоторых случаях даже политики - мультикультурализма образует представление, что культурные сообщества меньшинств заслуживают уважения и признания в рамках основной (host) нации”. (26)
Так кто же прав: те исследователи, которые считают мультикультурализм простой политикой или те, которые считают его проявлением идеологии современного Западного общества? Для того чтобы обоснованно ответить на этот вопрос необходимо попытаться найти принципиальную разницу между политикой и идеологией? Под идеологией в настоящее время обычно понимается “система взглядов, рисующих желанное для данной социальной силы общественное состояние (социальный идеал)”, в свою очередь представляющий собой “не что иное, как логический (словесный) образ предполагаемого, желаемого, ожидаемого общественного устройства… а также путь, ведущий к нему” (27). В то время как политика представляет собой лишь “совокупность мер и действий, направленных на достижение заведомо заданного результата” (28) , и является “инструментом реализации властно значимых интересов социальных групп” (29).
