«Горе ты мое, тебя теперь приходится вместо груза возить! Чтоб, ежели остановит кто — разгибать тебе пальцы».
Пора объясниться. Я — местный паблик рилэйшенз. Ежели нужно какого-нибудь буржуина в дым напоить — Граф. Ежели нужно сказать: «Ты че, братиша?» — опять Граф. Нужна огромная гайка к верному танку — я вывезу вам ее в моем партбилете. Нужна микросхемка к буржуинистой загогулине — я ввезу ее в моем каблуке. Шучу.
Что я — сявка, — самому лажей руки марать? Я — паблик рилэйшенз. Вы мне оффишиал риквест, я вам — гайку. А уж кому я башляю — лучше и не догадываться.
Хотите знать с какого именно НАШЕГО танка какой именно НАШ прапор ее только что открутил?! Вам это надо?! Еще раз ласково спрашиваю, — вам это надо? Ну и все. Вот и весь — паблик рилэйшен!
Тем временем мы доехали до нашего дома и нашего старенького двора. Секьюрити на воротах заглянули к нам в нашу машину, посветили нам всем в лицо маленькими фонариками и дали отмашку для ребят в будке с кнопкою для шлагбаума. Летит стая напильников. А где тут у них главный шлаг-БАМ?! Что-то хреново мне нонче… Видно, к дождю.
Когда машина остановилась у моего подъезда, Ленка повернулась к нам, посмотрела на нас с Оленькой и сухо произнесла:
— Я скажу гувернантке, что Маша нынче у нас. С девочками. Проводи… Не дай Бог — сунет себе ствол в рот. С него станется…
Маша, — это наша с Олькой общая доченька. А еще у меня есть Наташа — общая с Ленкой. Я заделал ее перед тем, как меня выперли из аспирантуры. В армию. Только Ленка мне этого не сказала и родила девчоночку без меня. А сама вышла замуж за своего опарыша. И родила еще одну девочку.
Я, когда прибыл из армии, просил ее — вернуться ко мне. А она откуда-то знала — где я работаю и то, что у меня впереди Карабах. Ленка спросила, — хочу ли я сделать ее вдовой второй раз? В первый-то она меня уже однажды — оплакала…
И я сделал еще одну девчоночку — Оленьке. А замуж — она сама не пошла. Сказала, что так для нас для всех — лучше. Вот и вышло, что девки мои растут в одном доме — на одной лестничной клетке от двух разных баб. И ни одна из них за мною не — замужем…
Работа у меня — специфическая. Неровен час, — не женой, но — вдовой любую из них могу сделать. Поэтому Ленка живет в законном браке с нашим же одноклассничком — Пашкой-опарышем, а у Оленьки… Бывают иногда мужички. Иногда — я. Но чаще, — она у меня. Ежели Ленок не в постели…
Девчонки уже почти взрослые, — тяжко всем нам в глаза им смотреть. Так и живем. На три дома. С гувернантками…
Впрочем, — с гувернантками я — ни-ни. Должны ж быть хоть какие-то в жизни приличия. Со служанками, — это все равно что стать папашею Карамазовым на старости лет! Нет уж… Блудить — так в своем кругу. Среди равных. А от голытьбы — одни Смердяковы.
Покажешь им штуку баксов — они и готовы по-всякому. Не катит. Все, что чересчур в жизни просто — не катит. Не спортивно.
А кроме того… Я — однолюб. Я Люблю мою Ленку. Мне здорово Спать с Оленькой, — лишь одна она меня понимает. А со шлюшками разными… Много их. Не катит.
Оленька довела меня до двери моей (а может — нашей с ней?) хаты, завела в дом и я сразу же на пороге стал ее тискать и заголять. Она была в шубе и пока я добрался до ее сладкого тела, мы с ней получили немалое удовольствие.
А потом мы забрались в постель и славненько трахнулись.
Алеф
Маг
The Pretender
Le Bateleur
Der Gaukler
Всякий раз мне снится все тот же сон. Вечер, наша усадьба, матушка и моя сестра Аннхен играют в четыре руки. Камин по случаю нехватки дров заделали железной заслонкой и теперь там не видно огня. Слышно лишь — как шумит что-то этакое, как живой зверь, и через тонкие щелочки видно что-то ослепительно алое.
Мы все теперь живем в двух больших комнатах — по обе стороны от былого камина. Мы — я, мама, сестра и мамин брат — дядя Арнольд, а в другой — две семьи наших слуг. Бывших слуг.
Русские все разбежались, говорят — день-два и обязательно придут комиссары… У нас остались лишь немецкие слуги. Странная вещь, — это уже третий дом, коий я называю моим.
Когда-то мы жили в Митаве — столице Курляндии. Потом началась Война, русские отступали и всех нас в 1915 году выселили на восток. Боялись, что мы перейдем на немецкую сторону.
Мы переехали в Санкт-Петербург, где у нас был «русский особняк» на Каменном острове. В «маленькой Курляндии», как ее называли. В 1917-ом сразу же после Февральской — нас выселили и оттуда. Как — «неблагонадежную нацию».
Тогда мы переехали сюда — под Петрозаводск в наш «охотничий домик». Все говорят, что и отсюда пора уезжать — по соседним домам рыщут комиссары с чекистами и… убивают всех наших. Но мама не хочет никуда ехать. Говорит, что дома (все мы по сей день зовем Германию — «домом») еще хуже. Наша собственная — немецкая мразь учинила там революцию почище русской! Убивают всех офицеров, глумятся над женщинами, — страшно…
Да и… Мама ждет домой папу. Он, как немец, был выведен из состава действующей — перед самой войной и отправился служить в Сибирском корпусе: то ли в Туркестан, то ли — Монголию.
Мама говорит, что это последний наш дом, где он нас еще сможет найти. Вот приедет он из Монголии, заберет всех нас и тогда мы уедем. Куда-нибудь. Может в Англию, где у нас много родственников, а может и — Штаты. Или — Аргентину. Папе решать.
Дядя Арнольд с ней не согласен. Он верит, что комиссары нагрянут со дня — на день. Он говорит, что дело не в том, что мы — бывшие, но… Просто у нас — остались деньги и драгоценности. А комиссары с чекистами — те же воры. Они убьют нас на за то, что мы — бывшие, но — чтоб никто и никогда не смог рассказать, — сколько они в этом доме награбили!
Мама в ответ пожимает плечами:
— Ты преувеличиваешь, Арно! Ты — Крест мой. Ты — вечный трус. Кто тебя просил называться толстовцем?! Твое поведение недостойно нас — Рыцарей. Истинный немец должен идти на Войну и Умереть, если что… Да, они могут прийти. Да, они могут убить нас.
Ты думаешь, я… Я побегу от этого быдла? Да, мы переезжали из дому в дом. Мы — подданные Российской Империи и ежели наша с тобой Родина принимала Закон, согласно коему…
Ужасный Закон. Несправедливый. Кощунственный. Но — Закон! И любой Истинный Рыцарь ОБЯЗАН ПОДЧИНИТЬСЯ ЗАКОНУ, как бы ни был этот Закон — несправедлив! Это Суть — Рыцарства. Нашего — НЕМЕЦКОГО Рыцарства.
Поэтому мы — переезжали. Но бежать от убийц, негодяев и Хамов. Я никуда не побегу. Верней, — побегу. Но лишь — за мужем! По его Воле, Приказу и Требованью!
И вот мы живем в «охотничьем домике», ожидая неизвестно чего. Каждый вечер мама зажигает свечи над старинным роялем и они с моей старшей сестрой садятся за пожелтелые ноты, кои каким-то мистическим образом нашлись здесь — в карельской глуши.
Я сижу у самой двери, прислонясь спиной к печи и мне тепло и уютно, а дядя Арно сидит рядом со мной и курит трубку. У нас уже почти нет хорошего табака, но дядя нарочно ездит в Петрозаводск и выменивает что-нибудь на табак. Такой уж он человек. Не может курить «самосад». Толстовец.
С улицы шум, — слышно как подъехали сани. Да не одни — много!
Я вскакиваю и кричу: «Это — папа!» — и сразу же осекаюсь. У дяди Арнольда какой-то стеклянный взгляд. Он трясущимися руками начинает выбивать трубку прямо на пол и растаптывать табачный пепел по былому паркету. Я не верю своим глазам, — табачный пепел трудно отмыть — фрау Краузе необычайно расстроится.
Сзади раздается сухой мамин голос:
— Не обращай внимания, Аннхен. У дочери настоящего Рыцаря нет ни нервов, ни — трясущихся рук! Ты сбилась. Раз-и, два-и…
Дядя Арнольд отпирает дверь в нашу комнату, в прихожей уже сгрудились слуги. Они — и вышли из своей комнаты, и в то же время, — как бы пытаются спрятаться — здесь, среди вешалок.
В дверь бьют чем-то тяжелым. Дядя откашливается, кивает старому Фрицу и тот отпирает огромную дверь.
Я на всю жизнь запомнил их лица. Потом — на всяких малинах, да кичах мне говорили: «Комиссары — жиды! Продали Русь инородцам!» Не знаю…
Они зашли какою-то темной, серою массой. Человек двадцать. Из семи тех, кого я успел увидать, да запомнить — еврейские лица были у одного, может — двух. Остальные же… Испитые лица уличной мрази. Люмпенов, как их называли мои домашние учителя.
И еще — я запомнил их выражения лиц. Они смотрели на нашу мебель, как голодные сироты — на господскую елку. Кто-то из них сразу же потянул бархатную гардину, она захрустела, оторвалась и чекист… Бросил ее куда-то назад с криком:
— Примите кто-нибудь. И давайте мешки. А то — не хватит!
В следующий миг дядя Арнольд подхватил меня на руки и с силой бросил прямо в окно с криком: «Беги, Клаус! Они всех перебьют!» — грохнул выстрел.
