Рука задержалась в руке слишком долго для вежливого приветствия: Северга замечталась, попав под тёплые чары юной тёзки своей дочери, а девушка тоже отчего-то не спешила прерывать рукопожатие. Она тоже глядела на навью, как заворожённая, пока мать не толкнула её локтем в бок.
Дорога стала для Северги значительно светлее и приятнее, даже боль в спине как будто забылась. Девушка вовлекла её в лёгкую, занимательную беседу обо всём подряд; навье нравился ход её мыслей и живой, цепкий ум, а также самостоятельность суждений. Где-то навье не хватало знаний для поддержания разговора, но юная попутчица, словно чувствуя эти неловкие загвоздки, мягко сглаживала их и переходила к следующей мысли. Слушая её и любуясь ею, навья опьянела сильнее, чем от хлебной воды. «Что с тобой? – возмущался внутренний голос, трезвый и до тошноты правильный. – Темань, возможно, мертва... Возможно, ты едешь, чтобы развеять её прах. Какие девицы? О чём ты?» Но если Северга пользовалась хмельным напитком для уменьшения боли в спине, то девушка-попутчица стала для неё средством против тоски и боли сердечной.
Во время остановки в Церевинде они все вместе вышли в тамошнем отделении Извозного Двора: матери с дочерью надо было что-то купить и припудрить носики в уборной, а Северга в очередной раз пополнила свои запасы «обезболивающего». Пудрой и прочими средствами красоты она никогда не пользовалась, а потому зашла в уборную по самому прямому её назначению. Старшая попутчица задержалась у торговой лавки с перчатками, шейными платками и шляпами, а её дочка мыла руки перед большим настенным зеркалом. Увидев в нём отражение Северги у себя за спиной, она немного вздрогнула, но тут же улыбнулась. А Северга закрыла дверь уборной и защёлкнула изнутри на засов. Наверно, взгляд навьи подействовал на Рамут устрашающе, потому что она попятилась.
– О нет, не бойся, – промолвила Северга тихо и мягко, с бархатной, притягательной хрипотцой, которая неизменно воздействовала на девушек каким-то волшебным образом, заставляя их воском растекаться в её руках. – Я не сделаю тебе ничего плохого. Как я могу причинить зло такой прекрасной юной госпоже? От встречи со мной может пострадать только мужчина, с которыми я и воюю с тех пор, как окончила школу головорезов Дамрад. Женщине в моих объятиях бояться нечего. Женщин я только люблю, целую и ношу на руках.
Темноокая Рамут смотрела на неё большими, заворожёнными глазами, будто слова Северги повергали её в какое-то сладкое оцепенение. Северга сняла шляпу и повесила на крючок, а в следующий миг уже ласкала стан девушки, прижимая её к себе. Нет, навья не стремилась овладеть ею: юная красавица пахла девственностью. Она должна была лишиться её на шёлковых простынях, а не в общественной уборной. Её мягкие губки податливо раскрылись, но сразу стало ясно, что целовалась она в первый раз в жизни. Это было так трогательно, что Северге захотелось чмокнуть её в носик, как ребёнка, что она и сделала.
– Ты моя прелесть юная, – шепнула она ласково. – Нет, дорогая, не так. Ты в дороге развлекала меня умными и познавательными беседами, благодаря тебе я узнала много нового, расширила свой кругозор. Разреши и мне научить тебя чему-то... Например, целоваться. Ну, не робей, обними меня. Давай сюда свой язычок...
Ученица схватывала всё быстро. Её руки поднялись и обвили плечи и шею Северги, а навья ныряла в её ротик жадно и глубоко, но при этом старалась не напугать девушку слишком яростным напором. Нежность, только нежность – самая сладкая. Для первого в жизни раза – самое то.
От стука в дверь девушка вздрогнула, и поцелуй прервался.
– Рамут, дитя моё, ты там? Почему ты заперлась изнутри?
– Не обращай внимания, продолжаем. – И Северга вновь овладела этими неискушёнными, девственными губками, ещё влажными от предыдущего поцелуя.
Может быть, она переусердствовала с обезболивающим хмелем и хлебнула лишнего из фляги... Имело ли значение имя? Нет, Северга никогда не нарушила бы чистоты даже своих мыслей о дочери, а всякому, кто посмел бы осквернить эту молчаливую, выстраданную, оплаченную девятимесячной болью нежность подозрением в «подражании Дамрад», она срубила бы голову без суда и следствия – и пусть бы её саму потом судили. Это будило в ней зверя, готового убивать – чёрного волка с холодными глазами. Сейчас её просто безотчётно потянуло к красивой попутчице, к её юности и неиспорченности, свежей и чистой, как едва раскрытый на утренней заре цветок. Это было словно подарок свыше, пусть совсем мимолётный, бесследно тающий в дорожном тумане, но такой чудесный, сладкий и трогательный... Он вливался в грудь глотком живительного воздуха перед близившимся погружением в тёмную, непроглядную скорбь под названием «смерть Темани». Северга не могла им впрок надышаться, впиваясь в губы девушки снова и снова, и настойчивый стук в дверь только спускал тетиву этих поцелуев.
В заключение она коснулась губами высокого и чистого лба красавицы, шепнув:
– Благодарю тебя, милая. Это было лучшее обезболивающее на свете. Выходи сперва ты, а я чуть позже последую за тобой. – И добавила с коротким смешком: – Иначе твоя матушка может подумать... что-нибудь дурное.
Глаза девушки светились по-иному – каким-то осознанием новых для неё ощущений, чувств и граней бытия. Её мир рухнул, а на его обломках воздвигалось нечто совсем другое. Так светился взгляд Темани после их с Севергой первой ночи...
Ну, вот и всё, кончилась светлая сказка. Навья окунулась в боль, провожая взглядом изящную фигурку в чёрном, которая выскользнула из уборной. Северга стояла, прислонившись спиной к стене – так, чтобы в приоткрытую дверь её никто не мог заметить.
– Что ты там делала так долго? – накинулась мать на дочь. – Зачем заперлась?
– Матушка, я кое-что мыла. Думаешь, было бы хорошо, если б меня за этим кто-нибудь застал? Не вгоняй меня в краску такими вопросами...
Это «кое-что» Северга с удовольствием бы угостила сладкой нежностью на шёлковых простынях, но... Сказкам всегда приходит конец. Она подождала немного, а потом вышла – настолько непринуждённо, насколько ей это позволяла хромая походка и больная спина. Задержавшись у шляпной лавки, купила пару чёрных перчаток и чёрный шейный платок, а также пару белых – взамен упавших в грязную лужу. Тут же, перед услужливо предложенным зеркалом, повязала новый платок и натянула чёрные перчатки, кивнула торговцу и направилась к повозке.
Они снова тронулись в путь. Заметив перемену в её наряде, девушка спросила тихо, с грустной догадкой:
– Значит, у тебя тоже кто-то умер? Прими наши соболезнования, госпожа Северга.
Навья молчала, жёстко сжав губы и приподняв подбородок. Сказка закончилась, возврата к ней не было... Девушка скорбно потупилась, а Северга открутила пробку и сделала несколько обжигающих глотков из фляги.
Попутчицы сошли в Бейдвермере – городке в одном дне пути от дома Северги. Дождь пузырился на лужах, всё затянула бескрайняя, тоскливая, острая сырость. Сапоги Северги шлёпнули по воде около повозки; она встала у дверцы и подала руку тёзке своей дочери, помогая ей сходить: мундир обязывал ухаживать за женщинами. Высокомерной мамаше навья даже не подумала помочь. Пусть сама выкарабкивается со своими узлами.
– Ну, вот мы и на месте, – неуверенно и грустно улыбнулась девушка. – Тут мы расстаёмся. Дальше ты поедешь без нас, госпожа Северга. А куда направляешься ты?
– Подними наголовье плаща, дитя моё, – занудно вмешалась мать. – Дождь такой! Вымочишь шляпу и волосы!
– Схожу в Дьярдене, на следующей остановке, – сдержанно, без улыбки ответила Северга. – Всего тебе хорошего, дорогая Рамут. Было приятно познакомиться и скоротать часть этого нелёгкого и невесёлого пути в твоём обществе.
Когда они прощались рукопожатием, Северга почувствовала, как что-то просунулось ей под перчатку. Уже в повозке она достала оттуда белый прямоугольничек из плотной бумаги, украшенный витиеватыми узорами и надписью золотым тиснением. Имя, город, улица, дом. Хм, девочке понравилось целоваться, и она хотела продолжения? Брови Северги сдвинулись, губы затвердели. «Что ж вы все во мне находите, милые создания? – думалось ей. – Я ведь страшная, с тяжёлым взглядом и шрамом на лице. Бежать вам надо от меня без оглядки, а не лететь, как мотыльки на огонь... Почему хорошим девочкам нравятся безжалостные твари?»
В родной город она прибыла рано утром. Чем ближе она подъезжала, тем тягостнее, холоднее ложилась на душу тоска по имени Темань, и Северга прикладывалась к фляге чаще, а выпивала больше. Когда повозка остановилась у ворот дома, снова шелестел серый дождь; навья вышла, слегка пошатнувшись, но расставила ноги и устояла. Устремив взгляд к окнам, она сама не знала, что ждала там увидеть. Живую Темань или её призрак? Под перчаткой что-то мешало... А, карточка той девочки. Северга разорвала её и бросила под ноги, на мокрую брусчатку. Шаг к воротам – и сапог наступил на обрывки.
