Кто виноват в том, что ты оказался здесь?
Видимо, какая-то доля вины лежала на том пьянчужке, что купил несовершеннолетнему подростку кружку виски, но в основном виноватой была мать, и во всем этом было одно положительное: когда ему объявляли приговор, от саркастического изгиба улыбки не осталось и следа. Он наконец стер его с лица матери.
В тюрьме, во время отсидки в карцере (что случалось не реже одного раза в месяц), Моррис лежал на нарах, положив руки за голову и думая о четвертом роман о Джимми Голда, думая, содержатся ли в нем все улучшения, о которые он так мечтал, когда закрыл «Беглец сбавляет обороты». Возможно, чтобы к Джимми вернулись его старые надежды и мечты? Его прежний огонь? Эх, если бы у него было хоть два дня! Хотя бы один!
Впрочем, он сомневался, что даже Джон Ротстайн смог бы сделать так, чтобы подобное возвращение прежних идеалов выглядело правдоподобным. Судя по наблюдениям самого Морриса (главными примерами для него были собственные родители), если огонь угасает, обычно он угасает навсегда. И все же некоторые люди действительно меняются. Он вспомнил, как однажды заговорил о такой возможности с Энди Халлидеем, во время одной из их многочисленных бесед, которые они вели обеденного перерыва. Было это в «Счастливой чашке», что в двух шагах от «Книг Гриссома», где работал Энди, и вскоре после того, как Моррис бросил Городской колледж, решив, что так называемое высшее образование, которую там дают, нафиг никому не нужно.
- Никсон изменился, - сказал Моррис. - Старый ненавистник открыл торговые отношения с Китаем. А Линдон Джонсон протолкнул через конгресс Акт о гражданских правах. Если даже такая старая расистская гиена смогла перекраситься, я думаю, возможно все, что угодно.
- Политики. - Энди поморщился, как от дурного запаха. Это был худощавый парень со стрижкой ежиком, всего на два года старше Морриса. - Они изменяются ради выгоды, а не ради идеи. Обычные люди на такое не способны. Просто не могут. Если они отказываются вести себя должным образом, их наказывают. Затем, посленаказания, такие говорят: да, сэр, хорошо - и становятся частью системы, как трутни, которыми они и являются. Посмотри, что стало с теми, кто протестовал против Вьетнамской войны. Большинство из них сейчас живет жизнью среднего класса. Толстые, довольные, голосуют за республиканцев. Кто отказался повиноваться, сидят по тюрьмам. Или в бегах, как Кэтрин Энн Пауэр.
- Как ты можешь называть Джимми Голда обычным? - Воскликнул Моррис.
Энди посмотрел на него свысока.
- Я тебя умоляю. Вся эта история - одна эпическая повесть, вызванная идеей исключительности. В американской литературе одна цель - создать норму, Моррис. Это означает, что люди уникальны, и те, которые переступают черту, должны быть усреднены, что и произошло с Джимми. Он в конце концов начинает заниматься рекламой, черт, а для этой долбанной страны трудно представить более обычную профессию. Вот главная мысль Ротстайна. - Он покачал головой. - Если тебе хочется видеть оптимизм, купи себе какой-то любовный романчик от «Арлекина».
Моррису показалось, что Энди спорит с ним только лишь из-за любви к спору. За стеклами его ботанских черепаховых очков горел взгляд поборника, но даже тогда Моррис понимал, чего стоит этот человек. Его фанатизм был направлен на книги как на объекты, а не на истории и идеи, которые в них содержатся.
Они обедали вместе раза два-три в неделю, в «Чаше», иногда напротив «Гриссома», на скамейках Гавернмент-сквер. Во время одного из таких обедов Эндрю Халлидей впервые озвучил упорные слухи о том, что Джон Ротстайн якобы продолжает писать, но по завещанию после его смерти все рукописи должны быть сожжены.
- Не может быть! - Воскликнул Моррис с искренней болью в голосе. - Они этого не сделают! Ведь не сделают, да?
Энди пожал плечами.
- Если об этом сказано в завещании, все, что он написал после того, как перестал светиться, считай, уже сгорело.
- Ты сам придумал.
- По завещанию, может, просто слухи, это так, но в книжных магазинах все уверены, что Ротстайн не перестал писать.
- В книжных магазинах, - с сомнением протянул Моррис.
- У нас есть свои источники информации, Моррис. Домоправительница Ротстайна ходит по магазинам, да? И не только за продуктами. Раз в месяц или в шесть недель она ездит в «Уайт Ривер букс» в Берлине, это ближайший более или менее крупный город, чтобы забрать книги, которые он заказывает по телефону. Так вот, там она рассказала продавцам, что Ротстайн ежедневно, с шести утра до двух дня, что-то пишет. Хозяин магазина рассказал об этом дилерам на Бостонском книжной ярмарке, после чего и пошли разговоры.
- Святая жопа! - Выдохнул Моррис. Этот разговор проходил в июне 1976. Последнее изданное произведение Ротстайна, «Идеальный банановый пирог», вышло в 1960. Как-что то, о чем говорил Энди, правда, это означало, что Джон Ротстайн писал в стол в течение шестнадцати лет. Если хотя бы по восемьсот слов в день, всего это выходило … Моррис не смог провести расчеты в голове, но получалось много.
- Срака, верно, - сказал Энди.
- Если он действительно хочет, чтобы это все сожгли, он - псих!
- Да почти все писатели сумасшедшие. - Энди немного подался вперед, улыбаясь, как будто это была шутка. Может, таки была. По крайней мере, он так думал. - Я вот о чем думаю. Кому-то нужно устроить спасательную экспедицию. А хоть бы и тебе, Моррис. Ты же его самый большой поклонник.
- Я? Нет! - Сказал Моррис. - После того, что он сделал с Джимми Голдом!
- Ну, успокойся, приятель. Ты же не можешь винить его в том, что он следовал за своей музой.
- Могу.
- Ну так укради их, - сказал Энди, продолжая улыбаться. - Назовем это кражей протеста от имени всей англоязычной литературы. Принеси рукописи мне. Я какое-то время подержу их у себя, а потом продам. Если там не какой-то старческая бред, они могут потянуть на миллион долларов. Я поделюсь с тобой. Все поровну, пятьдесят на пятьдесят.
- Нас схватят.
- Не думаю, - усмехнулся Энди Халлидей. - Знаешь, есть способы.
- И сколько придется ждать, прежде чем можно будет их продать?
- Несколько лет, - ответил Энди, помахав рукой так, словно речь шла о нескольких часов. - Может, пять.
Месяц спустя, когда его уже тошнило от Сикоморовой улицы, Моррис, которому не давала покоя мысль о неизданных рукописях, сложил вещи в свой старый, видавший виды «Вольво» и направился в Бостон, где нанялся к подрядчику, который строил несколько жилых кварталов в пригороде. Сначала эта работа чуть не убила его, но затем он набрал чуть мышц (не то, чтобы он собирался превращаться в Дака Дакворта), и все пошло как по маслу. Он даже завел пару друзей Фредди Доу и Кертиса Роджерса.
Однажды он позвонил Энди.
- Ты на самом деле мог бы продать неопубликованные рукописи Ротстайна?
- Легко, - ответил Энди Халлидей. - Не так быстро, конечно, как я, кажется, говорил, но какая разница? Возможно. Он старый. Время было бы на нашей стороне.
Да, и он поместил бы в себя время, чтобы прочитать все, что Ротстайн написал после «идеального бананового пирога». Доход - пусть даже полмиллиона долларов - не был его единственной целью. Я не торговец, говорил себе Моррис. Меня не интересует Золотой Бакс. Насрать на это дерьмо. Дайте мне деньги, чтобы не умереть с голода - нечто вроде гранта, - и я буду счастлив.
Я ученый.
Выходными днями он начал ездить в Толбот-Корнерс в Нью-Гемпшире. В 1977 стал возить с собой Кертиса и Фредди. Постепенно начал созревать план. Простой, самого лучшего типа: «бей и хватай».
Философы веками спорят о смысле жизни, редко доходя одинаковым выводам. За годы заключения Моррис и сам изучал этот вопрос, но его исследования имели скорее практический, чем космический характер. Ему хотелось узнать о смысле жизни с юридической точки зрения. И то, что он открыл, было довольно шизофреническим. Особенно в некоторых штатах, где вы должны были сидеть до конца жизни, не имея права на досрочное освобождение. В других штатах досрочное освобождение рассматривался уже через два года, а где-то - через пять, семь, десять или пятнадцать лет. В Неваде досрочное давали (не давали) на основании сложной системы баллов.
До 2001 года в американских тюрьмах осужденные на пожизненный срок в среднем проводили в заключении тридцать один год и четыре месяца.
В том штате, в котором коротал свои дни Моррис, законники создали собственное тайное определение жизни, основанное я на демографии. В 1979, когда был осужден Моррис, рядовой американец-мужчина доживал до семидесяти семи лет. Моррису тогда было двадцать три, поэтому он считал, что, когда ему стукнет пятьдесят семь, его долг обществу будет оплачен.
Если, конечно, его освободят досрочно.
Впервые он получил на это право в 1990. На слушания появилась Кора Энн Хупер. Опрятный голубой костюм, седеющие волосы собраны на затылке в тугой к скрипу узел, на коленях - большая черная сумочка. Она рассказала, как Моррис Беллами схватил ее, когда она шла по улице за баром «Шутерс», рассказала о его намерении «урвать кусочек». Она рассказала пяти членам комиссии по условно-досрочному освобождению, как он ударил ее и сломал ей нос, когда она попыталась воспользоваться устройством для вызова полиции, лежащим у нее в сумочке. Она рассказала комиссии о запахе алкоголя в его дыхании и о том, как он поцарапал ей живот ногтями, когда срывал с нее белье. Она рассказала им, как Моррис «продолжал душить меня и пытать своим органом», когда прибыл полицейский и начал его оттягивать. Она сообщила комиссии, что пыталась покончить с собой в 1980 и все еще находится под наблюдением психиатра. Она поведала комиссии, ей стало лучше, когда она приняла Иисуса Христа своимспасителем, но ее все еще мучают кошмары. Нет, сказала она комиссии, замуж она так и не вышла. Мысль о сексе вызывает у нее панический страх.
