– Правда? А я был у друга.
Она с удивлением принюхалась к легкому запаху алкоголя.
– Но мой друг поехал на могилу своей собаки, так что я ушел домой.
Она внезапно застыла:
– Ты был у Скидди?
– Он рассказывал мне о своей собаке, – серьезным тоном сказал Бэзил. – В конце концов, лучший друг человека – это собака!
Она села и уставилась на него широко раскрытыми от удивления глазами:
– Скидди напился?
– Он поехал навестить могилу своей собаки!
– Вот дурак! – воскликнула она.
– А разве ты его ждала? Это же не твой чемодан, верно?
– Не твое дело!
Бэзил вытащил чемодан из шкафа и унес в лифт.
– Сегодня он тебе не понадобится, – сказал он.
В ее глазах сверкнули крупные слезы отчаяния.
– Не нужно тебе пить, – отрывисто сказала она. – Разве ты не видишь, во что он превратился из-за пьянства?
– Лучший друг человека – это «колючка»!
– Тебе всего шестнадцать! Видимо, все, что ты мне рассказывал позавчера, было шуткой? Я имею в виду, про безупречную жизнь?
– Да, это была шутка, – согласился он.
– А я подумала, что ты серьезно! Неужели никто на свете ничего не говорит серьезно?
– Ты мне очень нравишься, – тихо сказал Бэзил. – Вот это я говорю серьезно.
– Ты тоже мне нравился, пока не стал говорить о том, что я не должна целоваться.
Он подошел, склонился над ней и взял ее за руку:
– Давай перенесем наверх чемодан, пока не пришла горничная?
Они вошли в темную кабину лифта и закрыли дверцу.
– Тут где-то есть выключатель, – сказала она.
Все еще держа ее за руку, он притянул ее к себе и обнял в темноте:
– Свет нам сейчас совсем ни к чему…
***
В поезде, который вез их обратно в школу, Джордж Дорси внезапно принял решение. Его губы сжались.
– Я, конечно, ничего такого не хотел говорить, Бэзил… – Он запнулся. – Но все же… Ты, случайно, не пил в День благодарения?
Бэзил нахмурился и кивнул.
– Иногда меня тянет! – рассудительным тоном произнес он. – Сам не знаю, что с этим делать. В моей семье все умирают от алкоголизма!
– Ну и ну! – воскликнул Джордж.
– Но теперь это в прошлом! Я обещал Юбине, что не выпью больше ни капли, пока мне не исполнится двадцать один. Она считает, что я погублю себя, если и дальше продолжу вести столь беспутный образ жизни!
Джордж некоторое время молчал.
– А о чем это вы с ней все время болтали? Я ведь, черт возьми, думал, что ты приехал в гости ко мне, а не к ней!
– Да так, о всяких… О всяких духовных вещах, – безмятежно ответил Бэзил. – Слушай! Если опоздаем на ужин, давай попросим Сэма, чтобы не запирал на ночь окно в буфетной?
– Я помню, как вы пришли ко мне в отчаянии, когда Жозефине было три года, – говорила миссис Брэй. – Джордж тогда безумствовал, потому что никак не мог найти подходящую работу и вымещал злость на маленькой Жозефине.
– Да, я тоже это помню, – сказала мать Жозефины.
– А вот и она – Жозефина!
И это была действительно Жозефина! Она улыбнулась миссис Брэй, и во взгляде миссис Брэй появилась какая-то тяжесть. Жозефина продолжала улыбаться.
– Сколько вам лет, Жозефина?
– Недавно исполнилось шестнадцать.
– Надо же! Мне показалось, что вы немного старше.
Как только представился случай вставить словечко в разговор, Жозефина спросила у миссис Перри:
– Можно, я схожу сегодня с Лилиан в кино?
– Нет, дорогая, ты должна сделать уроки.
И миссис Перри повернулась к миссис Брэй, как бы дав понять, что разговор окончен, но Жозефина вполголоса пробормотала: «Дура проклятая!»
Миссис Брэй тут же затараторила, пытаясь сменить тему разговора, но миссис Перри конечно же не смогла обойтись без выговора Жозефине.
– Как ты назвала маму, Жозефина?
– Я не понимаю, почему я не могу сходить в кино с Лилиан?
Казалось, что мама почла бы за благо закончить на этом разговор.
– Потому что ты должна учиться! Ты каждый день куда-нибудь ходишь, и твоему отцу это совсем не нравится.
– Вы оба сошли с ума! – заявила Жозефина и с жаром добавила: – Полнейший идиотизм! Наш папочка, наверное, просто маньяк. Скоро он начнет рвать на себе волосы и думать, что он Наполеон или что-то в этом роде.
– Нет! – рассмеялась миссис Брэй, в то время как миссис Перри начала краснеть от злости. – Хотя, может, она и права? Возможно, Джордж и сумасшедший – лично я уверена, что мой муж сошел с ума. Это все война!
Но на самом деле ей вовсе не было весело – она подумала, что Жозефину стоило бы выпороть розгами.
В разговоре прозвучало имя Энтони Харкера – ровесника старшей сестры Жозефины.
– Он восхитителен! – без всякого желания навязать свою точку зрения вмешалась в разговор Жозефина.
Она вовсе не была грубиянкой; она крайне редко переходила границы обычной светской беседы, хотя легко теряла беспечное расположение духа, встречаясь с какой-либо несправедливостью или глупостью со стороны собеседника.
– Он совершенно…
– Он пользуется большим успехом. Но лично я не вижу в нем ничего особенного. Он какой-то поверхностный.
– О, нет, мама! – сказала Жозефина. – Он вовсе не такой. Любой тебе скажет, что он – настоящая личность, не чета тем недотепам, которых хоть пруд пруди. Любая девушка была бы рада прибрать его к рукам. Я бы не раздумывая вышла за него замуж!
На самом деле она никогда не думала об этом раньше. Фраза предназначалась, вообще-то, для выражения ее чувств к Трэвису Де-Коппету. И вскоре, когда подали чай, она извинилась и ушла к себе в комнату.
Несмотря на то что дом был совсем новым, Перри вовсе не были нуворишами. Принадлежа к высшему чикагскому обществу (что предполагало весьма солидные доходы), они не выглядели невежами вроде тех, что вломились в высшее общество после 1914 года. Жозефина невольно стала одним из пионеров поколения, которому было суждено «отбиться от рук».
Она одевалась в своей комнате, собираясь пойти к Лилиан и думая время от времени то о Трэвисе Де-Коппете, то о том, как она вчера ехала домой с бала у Дэвидсонов. Трэвис носил под смокингом свободную накидку синего цвета, унаследованную им от какого-то старого дядюшки. Трэвис был высок, худощав, превосходно танцевал; его глаза часто описывались ровесницами противоположного пола как «очень глубокие и темные», хотя взрослые видели обыкновенные карие глаза, обведенные темными, похожими на синяки кругами. Область, их окружавшая, казалась то пурпурной, то коричневой, то малиновой; бросив мимолетный взгляд на Трэвиса, это было первым, что вы замечали, и – не считая ослепительно-белых зубов – последним. Как и Жозефина, он тоже был человеком нового типа. Хотя в Чикаго в те времена новым было все, в скобках, чтобы не потерять нити повествования, заметим: Жозефина была «новейшей из новых».
Одевшись, она спустилась вниз по лестнице и через приоткрытую дверь вышла на улицу. Стоял октябрь, деревья уже сбросили листву, и в спину ей дул суровый бриз. Она шла мимо холодных углов домов, мимо закоулков жилых кварталов, в которых прятался ветер. С этой поры и до начала апреля Чикаго становится городом, в котором жизнь прячется за стенами домов, где войти в дверь означает попасть в другой мир, потому что холод озера Мичиган всегда недружелюбен и не похож на настоящий северный холод; он служит лишь для того, чтобы акцентировать внимание на том, что внутри, а не снаружи. На улицах в это время не слышно музыки, там не наткнешься на влюбленных, и даже в благоприятное время года богатство, которое проезжает мимо в лимузинах, скорее раздражает, чем очаровывает тех, кто ходит по тротуарам. А внутри домов царит глубокая, полная тишина – или волнующий поющий шум, как будто те, кто живет внутри, все время заняты изобретением новых танцев. И все это – лишь часть того, что люди имеют в виду, произнося: «Наш Чикаго».
Жозефина собиралась встретиться со своей подругой Лилиан Хэммел, но посещение кинотеатра в их планы не входило. Если бы только матери знали, куда на самом деле собираются дочери, даже самый предосудительный, самый мрачный фильм показался бы им предпочтительней. Потому что девушки собрались на автопрогулку с Трэвисом Де-Коппетом и Говардом Пэйджем – и собирались уехать как можно дальше, чтобы успеть всласть нацеловаться. Все четверо вынашивали этот план еще с прошлого воскресенья, когда поездку пришлось отложить из-за неблагоприятных обстоятельств.
Трэвис и Говард уже ждали, олицетворяя собой готовность к действиям и безмолвно торопя девушек навстречу грядущему. Трэвис был одет в пальто с меховым воротником, в руках у него была трость с золотой рукояткой. Он полушутливо-полусерьезно поцеловал руку Жозефины, и Жозефина сказала ему «Здравствуй, Трэвис!» с теплотой политика, приветствующего электорат. Через минуту девушки уже обменивались новостями.
– Я видела его, – прошептала Лилиан, – только что!
– Честно?
