Иван Перфильевич стоял у обоза со своими селянами.
– Сейчас ваши нарты подтянем до лабаза и начнем разгружать. Берем муку, сахар, чай, баранки, свинец, порох, один дробовик. – Он задумался. – А, да! Табак, серянки, сукно, бисер, двести метров сети-пятидесятки и три ведра вина.
Сидельников кивнул Константину Сотникову.
– Константин Афанасьевич, отпусти Казанцеву все, что положено по реестру. Вино я выдам сам.
А наготове уже, приехавшие из своих станков на торг Захар Иванович Дураков и Яков Филимонович Лаптуков. Стоят гордые своим товаром. Каждый привел по четыре тяжеленных нарты и по два иряка с четырьмя батраками-юраками. Они вытряхнули из кулей песцовые шкурки. Лисьи же – по десять штук – в бунт, на полу разложили две волчьи и шесть росомашьих. У Дуракова еще два бивня мамонта весом не менее шести пудов.
Князец Сынчу поставил рядом со станком два чума и ждет очереди. В чумах горят костры, жарят оленину, варят чай и строгают сига, а нарты с пушниной и бивнями – у лабаза. Юраки маленько радуются. Сегодня у них будет мука, чай, сахар, бисер, порох, баранки и немного вина. В чумах будет жарко от выпитого. И забудут они на время о холоде, о покрытых изморозью внутри чумах, о предстоящей дальней дороге, о ледовых майнах в протоках Енисея, о страшных шайтанах и детях, оставшихся в орде.
Подошла очередь и князьца Сынчу. Вышел из чума взопревший от долгого чаепития. С ним пять юраков. Бивни пошли по двенадцать рублей за пуд, песцы по пятьдесят копеек за шкурку, лисицы по три рубля. Константин Сотников прикинул долги прошлого года. Сынчу вспылил, за нож хватается, кричит:
– Почему Сидельников один бивень не взял? Говорит, трещин много. Летом на пароходе за вино отдам. Пристав узнает – гневаться будет, штраф наложит. Опять песцы отдавай. Чай на что менять? Сахар, муку на что менять? Плохой меновой торг. Пойду жаловаться Киприяну Михайловичу.
Юраки обступили Константина Афанасьевича, галдят по-своему, напирают:
– Бери бивень, бери рыбу. Ты же наш низовской староста, ты наш начальник.
Подошел Киприян Михайлович. Вчерашний гордый князец выглядел униженным и беспомощным. Не может он защитить соплеменников. А ему кормить стариков и детей своего рода. Впереди еще ползимы.
– Сколько у тебя долга осталось, Сынчу? – спросил Сотников.
– Долг прошлого года он погасил, а на эту зиму рухляди у него нет! – отвечает за князьца приказчик. – Еще и ножом размахивает. Будто я испугаюсь.
Сынчу виновато смотрел на купца.
– Сынчу, ты глава рода, а ведешь себя, как пьяный юрак. Нож для охоты на зверя нужен, а ты людям грозишь. Ножом лучину строгать нужно, чтоб огнище разжечь, тепло людям дать, а не кровь людскую пускать. Твой род большой, песца в тундре много, рыбы в озерах полно. Пусть все охотятся и рыбачат. В долг не будешь жить. Понял, Сынчу? А вы поняли? – обратился купец к присмиревшим юракам.
– Прости, Киприян Михайлович, это я в запале. Шайтан попутал. Я маленько шкурки в стойбище оставил. В запас. Думал, вдруг следующая охота плохой будет. Песец уйдет за Енисей. Позволишь, я привезу тебе по светлой поре в Дудинское песец и бивни.
– Константин Афанасьевич, запиши: пятого апреля Сынчу сдает Сидельникову песец и бивни. А сейчас отпиши ему в долг все, что он просит.
Князец Сынчу кинулся целовать руки купца. Целовал, окропляя слезами. Сотников, отстранял князьца от себя, но тот впился, как паут в оленя. Наконец он поднял голову, постучал ладонями о полы парки, будто что-то ища, и вытащил нож из ножен.
– Киприян Михайлович, спаситель ты наш! Я знаю, ножи не дарят. Но я даю на память, как бы в обмен на чарку вина.
Сотников и все вокруг засмеялись.
– Губа не дура у тебя, князец! За вино все твои юраки ножи отдадут и про охоту забудут, – съязвил Константин Афанасьевич.
– Вино я дам после мена, а нож не возьму. Охотнику грех без ножа быть. Мы в ночь уходим в Толстый Нос, а ты здесь не гуляй. Получи товар – и аргиши. Только пусть твои люди помогут снарядить обоз в Дудинское. Понял?
– Подсобим, подсобим. Маленько вина выпьем и в ночь уйдем на Хету. Обещаю.
Подошел Казанцев и что-то шепнул на ухо Киприяну Михайловичу.
– Готова?
– Я с утра топлю. Каменка уже распалилась. Веники и квас ждут. Пойдем попаримся, о делах потолкуем.
– Константин Афанасьевич, подбивай бабки и готовьте двадцать нарт домой. А у Казанцева, как все утрясете, устрой ужин людям. Каюры должны отдохнуть: в полночь уходим на толстоносовский станок. И еще, пусть Степан с Иваном проверят нарты, особенно копылья и полозья.
– Приходил Степан Варфоломеевич. Сказал, что заменили на старых нартах три задних копылья – трещины дали. Эти нарты пойдут в Дудинское. На них уже уложили казанцевскую рухлядь, – ответил Сотникову приказчик.
В бане мылись недолго. Время торопило.
– У меня на том берегу двадцать кулей муксуна. Может, заберешь на обратном пути, Киприян Михайлович? – спросил Иван Перфильевич.
Сотников, охаживая веником ноги, задумался.
– Обещать не буду! Посмотрю, что даст Толстый Нос. Если место в обозе будет, заберу. Я хочу рыбу до Туруханска отправить на оленях, а там по зимнику до Енисейска. Она у тебя не выветрилась?
– Обижаешь! Я ее под глазурью держу. Муксун – один в один.
– О цене потом. Я должен взглянуть на твой улов. А в ближайшие год-два я буду забирать у тебя всю рыбу. Контракт заключим. Думаю, большое дело затевать на норильских горах. С Кытмановым медь плавить.
– Там же кирпич нужен. Я в Барнауле видел медные печи. Это геенна огненная! Ад кромешный!
– Я с Петром пригласил консисторских плотников. Они десять лет назад срубили из бруса нашу церковь, в которой ты не раз бывал, а старую, видел, разобрали на кирпич. Печники сложили печи дудинцам и в балаганах на островах. Остальной кирпич держу на печь медеплавильную. Кирпич на олешек – и к горам. Петр Михайлович после отбора товаров махнет в Барнаул на Колывано-Воскресенский завод за штейгером и кое-какими железками для горных работ. Потянем ли мы с Кытмановым эти залежи – не знаю, но капитала вложить придется много.
– Ладно, Киприян Михайлович, надумаешь, дай весточку в разбивке по месяцам: сколь и какой рыбы понадобится. Могу дать свежую, соленую и вяленую. Забирать у меня будешь сам. У тебя Хвостов – мужик справный. А летом – надо думать. Летом ты обойдешься без моей. Бери с Ананьево – там с Дудинским рядом, а Опечек – и того ближе.
На следующий день, как и предполагали, поредевший обоз подходил к Толстому Носу. Станок Караульная прошли мимо. На ходу договорились, что охотники подъедут в Толстый Нос, благо тут всего-то девять верст.
За Караульной берег брал вправо, оставляя большую косу напротив Мининских островов. Обоз сошел с Енисея на косу и двигался вдоль протоки. Пройдя Караульный бык, каюры узрели станок, закрытый с севера высоким угором. Его покрывал ивняк, торчащий из снега. Коса ровная и малоснежная. Олени, почуяв дымок, пошли резвее. А приказчики, плотники да и сам купец выбрались из балков и, разминая ноги, шли рядом с обозом.
– Вот тут я шесть лет отслужил смотрителем, – показал рукой на приближающийся станок Сотников. – Тут нашли вечный покой царские преступники: старообрядец Пимен и декабрист Николай Лисовский. Первого сюда упрятала императрица Екатерина, а второго – император Николай. Места здесь рыбные и песцовые, олень пьет воду в этой протоке. Вон изба моя стоит. Крепко срубили твои земляки, Степан Варфоломеевич. Да и склады торговые – слава богу. Из такой лесины строили, век им стоять, и тлен не возьмет. А летом красота непередаваемая! Где только я на Таймыре не бывал, красивее этих мест не встретил.
– Красоты особой я пока не вижу, – возразил Степан Буторин, – может, снежная пороша спрятала?
– Красота вся летом проявляется, а зимой в тундре – белизна сплошная. Хотя и белизна бывает красивой, как в Хантайке или Анабаре. Там тайга густеет.
– Мне нравится, как берег Енисея стеной оградил станок с трех сторон, а четвертая – выход на реку. Получается вроде бухты сухопутной. Видно, ни ветры, ни пурги его не достают.
– Ты прав, Степан! И зимой, и летом здесь тихо. Трава вымахивает в рост человека. А ивняк деревом кажется. Правда, летом комарья – тучи! Один спас: на воде да в мерзлотнике.
На песчаной косе, ближе к протоке, идущие увидели четыре чума. Вокруг штук двадцать нарт со скарбом. Четыре дымка тянулись в звездное небо. Это стоянка юраков из Дерябино и Пелядки, приехавших на торг. Рядом с чумами играют собаки. Стадо ездовых оленей темной каймой чернеет на белом фоне, сливаясь с высоким угором.
Собаки из обоза, почуяв незнакомых собратьев, гурьбой рванули к чумам. Сблизились, ходят кругом, обнюхиваются, рычат, кидаются в драку. Из чумов выбегают юраки, одетые в праздничные парки. Хореями разгоняют сцепившихся собак и радостно всматриваются в приближающийся обоз. Старший, Сурьманча, сухопарый, чуть кривоногий, впереди всех попыхивает трубкой. Среди идущих он признал Сотникова и Сидельникова. Подходит к идущему мимо обозу. Сквозь скрип нарт, звон ботал он кричит:
