Сейчас рассказы Марии Семеновны особенно раздражают Васю. Ей хочется остаться одной. Хочется еще раз все обдумать. Что-то себе уяснить. Что-то до конца разобрать.
– Спасибо, Мария Семеновна, за хлеб-соль. Пойду еще бумаги свои разберу.
– Только всего и покушали? Знала бы, не готовила бы… Уморите вы себя, Василиса Дементьевна, этаким манером! И совсем это нестоящее!.. Потому, если уж правду сказать, грош цена полюбовнице Владимира Ивановича! Мизинца вашего не стоит.
То же и Лиза сказала.
– Почему вы так думаете, Мария Семеновна? Говорят, она собою очень хороша.
– Чего там хороша! Напудрена да намазана, что твой клоун! А на уме у ней одни тряпки да чтобы с мужчин больше вытянуть.
– Вы ее знаете? Видели?
Как не знать? До вас сколько раз тут ночевала… Фуфыристая такая! Капризная. Воды-то ей на ночь разогрей… То подай, это подай… В барыню играет, говорит, что к господской жизни с малолетства приучена… Да врет все. Не похоже на это! Настоящие-то господа вежливые были. Прислуге всегда спасибо скажут да пожалуйста, а эта фуфыра только знай командует: «Подайте! Сделайте!.. Уберите!»
– Как ее зовут?
– Как зовут? Нина Константиновна. А фамилия у ней мудреная, я и не запомню… Да ее все так Нина Константиновна по городу величают.
– Хотела бы я на нее раз взглянуть, – раздумчиво говорит Вася, вертя письмо Володи в руках.
– Чего проще! Она каждый день, как музыка, в городском саду гуляет. Пойдемте завтра. Поглядите на эту кралю! Таких, как она, прежде в Москве по ночам на улицах много шлялось…
– На музыке бывает, говорите вы? Что же, пойдемте, Мария Семеновна. Как погляжу на нее, может, и легче станет.
Мария Семеновна с сомнением головою качает. Но Васю не отговаривает. Ей самой любопытно: как это соперницы друг на дружку глядеть будут?
Ходит Вася по темной квартире. Света зажигать не хочет. В темноте легче.
Нет Васе покою. Утром все казалось хорошо. Володя здоров, на работу встал. И сама Вася за дело взялась. Скоро в губернию к себе уедет. Не заделается же она, в самом деле, «директоршей»!.. С тех пор как с Владимиром о «правде» договорилась, легче Васе было на душе. А сейчас опять грызет… Не то что ревность мучит, не смеет змейка головы поднять, Владимир против уговора не погрешил. Как другу Васе правду сказал. А все-таки нехорошо у Васи на сердце.
Себя самое Вася упрекает: чего же ей еще надо? Не думала же она, что Владимир теперь весь, целиком к ней вернулся, ту совсем из сердца выбросил?… Вот то-то и горе, что Вася так думала. Надеялась. Желала.
А выходит: чего-чего ни натерпелись и к тому же вернулись. Опять Владимир вечера с той проводит, а Вася одна по темной квартире маячит. Не жалеет ее Володя. Не щадит. Кого же тогда любит? Не понять. Ее ли, Васю, друга-товарища? Или ту, свою красавицу? Говорит, что любит Васю, а на деле другое получается. От этих дум-сомнений еще нуднее. Знала бы – разлюбил, мол, ушла бы. А теперь как уйдешь? А вдруг опять ошибешься? А вдруг снова руки на себя наложит? Да и не уйти Васе теперь от Владимира. Как теперь с такой мукой на сердце вдали от него жить? Вблизи все легче будто…
Любит она Владимира, хоть ты что! Не любила бы, разве так бы мучилась? Страдала? За него болела?
Любит, а все меньше Володю понимает. Точно по двум дорожкам в лесу идут, что от полянки разветвляются, а чем дальше в лес, тем дорожки дальше друг от друга отбегают. Любит Володю, а в душе все чаще сама же его суду придает. И зачем только Володя с такой женщиной связался? Будь еще «своя», коммунистка, не так бы обидно было. А то нате! Самая что ни на есть настоящая «буржуйка». Сам Володя признался Васе: чужая она. Барышня. Дворянка. Балованная. Большевиков, коммунистов не понимает. О прежней жизни тоскует. В роскоши жила. Одних прислуг в доме семнадцать человек держали. Своя лошадь была, верховая, под дамское седло… Отец с белыми ушел. Мать за время революции умерла. Брат офицер без вести пропал. Осталась она одна. Служить пошла. Все она языки знает, за «корреспондентку». Попала в контору правления. Тут-то Володя с ней и познакомился. Влюбилась она в Володю. Письма ему писала… Вася далеко. Володя все один да один… Сошлись. В конторе скоро смекнули. Начали на нее, на Нину Константиновну, косо поглядывать. Бросила службу. Тогда-то Савельев ее заместо секретаря к себе взял.
– Только ли заместо секретаря? – не удержалась спросить Вася. Не то «кольнуть» Володю хотела, не то правду о «той» узнать.
– Это еще что за сплетни ты собираешь? – вспылил Владимир, даже в краску бросило. – И не стыдно тебе, Вася, такие мерзости повторять? Не думал я, что ты по-бабьему начнешь в нее грязью кидать! За что, Вася?… На тебя не похоже!..
Тогда-то рассказал он Васе, что Савельев вроде как заместо отца или опекуна для Нины Константиновны. С родителями ее знакомство имел. Как Нина одна на свете осталась, он о ней заботу взял. Помогал и советом, и деньгами. Ее и в правление пристроил. Потом, как из конторы ушла, опять же Савельев на помощь пришел. Комнаты лишилась. Куда идти? К Владимиру нельзя. Савельев к себе жить предлагал. Нина Константиновна не захотела. Хоть на улицу ступай! Тогда-то Савельев особнячок нашел, контору свою личную там устроил, а Нине там квартировать предложил… Ведь он, Савельев, вроде как опекун над Ниной. Заботится о ней, жалеет ее…
– И ухаживает, – опять не удержалась тогда Вася, уж очень Володя «любовно» о «той» говорил!.. Зло Васю взяло. Доверчив больно!.. А Вася «той» не верит, все говорят «гулящая»!..
Опять вскипел Владимир.
– Ложь! Сплетни! Откуда у тебя эта охота всякую грязь подбирать?… Хочешь правду знать, меня спроси. Нина ни на кого внимания не обращает… Нина меня одного любит! А если бы и так было? Нина красавица. За ней не один Савельев ухаживает… Знаешь Маклецова из Внешторга? Он ей и брильянты, и роскошь всякую предлагал, а Нина ему на дверь показала… Не отрицаю, может, Савельев и неравнодушен к Нине, не только по-отцовски ее любит, но Нина-то к нему одно отвращение питает… Как к мужчине, конечно. Тут ничего быть не может. Уверяю тебя! Об этом и думать невозможно. Я же Нину знаю!
А сам волнуется, будто не Васю, а самого себя убеждает. Вася это примечает. Но, главное, обидно ей, что во всем Савельев замешан. Недаром так невзлюбила она его с первого дня. Недаром в КК говорили: «Пусть Владимир Иванович подальше от него держится».
– А все-таки не дело, что тут Савельев припутан… Потому и сплетни идут: на общий счет, пополам сударушку держите!..
– А ты в глаза тому наплюй, кто это скажет! Как ты, Вася, понять не хочешь, в том-то и горе мое, что Нину я девушкой взял. Чистая была.
– Чистая?
Будто тонкая игла Васю в сердце кольнула… Тогда, за чаем, ночью, в комнате Васи в семнадцатом году, сказал: «Сердце отдам лишь чистой девушке…» А потом в другую ночь, в «брачную», лаская Васю, говорил: «Чище тебя нет человека в мире».
– Чистая! Что за глупости ты, Владимир, мелешь! Разве чистота человека в теле его? По-буржуйски думать стал.
Досадливо Васе, зло на него разбирает.
– Пойми, Вася, не я так думаю, а она… Для нее то, что взял я ее да на ней не женился, горе великое!.. Она теперь себя «погибшей» считает… Ты и не знаешь, как она мучится!.. Слезам ее конца нет… Ведь пойми же, Вася, она не по-настоящему, не по-пролетарскому думает. Тот, кто взял ее первый, тот и женись…
– Что же раньше-то мне не сказал? Кто же тебе мешает жениться? Я, что ли? – в свою очередь вспылила Вася.
– Эх, Вася, Вася! Умная ты, а как до любви дело дойдет – баба, как и все!.. Как же я на ней женюсь, когда чужие мы, Вася? Когда во всем-то мы разные? Когда нет у меня к ней любви настоящей?… Так, больше жалость… Сама рассуди.
Только жалость? Неужели правда это? Радостно дрогнуло сердце Васи. Хочется ей верить: «только жалость»…
– Если любви да пониманья между вами нет, зачем связь-то тянешь? Себе да ей мука? – О себе Вася промолчала.
– Как же я могу ее бросить, Вася? Не так-то это просто. Уйду я, куда ей деваться? На улицу? Или к Савельеву на содержание? В проститутки записаться?
– Зачем же ей на содержание? Пусть на работу встанет!
– Легко сказать! На работу! Поищи теперь работу, когда всюду сокращения идут. Да и какую работу? Не на фабрику же Нине идти!
Хочется Васе крикнуть: почему же не на фабрику? Подумаешь, краля какая! Но Владимира жаль. Больной он еще. Доктор велел «беречь», не волновать… И без того беседой расстроился.
А теперь, маяча по темной квартире, Вася жалеет, зачем не крикнула правду. Зачем не сказала Владимиру все, что про эту «обманщицу» думает? Не верит она Нине Константиновне, что любит она Владимира. Просто оплетает его, чтобы сразу с двух выгоду тянуть… Не потому ненавидит ее Вася, что она будто «гулящая», а за то, что сердцем не чистая… Мало ли «гулящих» лучше самых что ни на есть честных женщин бывает. Вспоминает Вася Зинку-кудрявую, что белые потом расстреляли, а она, умирая, кричала: «Да здравствует советская власть! Да здравствует революция!» «Уличная» была, последнего разбора, а как революция началась, вся точно засветилась. И самые боевые да опасные поручения брала… В ЧК работала. С душою. Если бы Владимир такую полюбил, Вася бы поняла… А то «барышня», буржуйка. Чужая… Да еще «без сердца»… Владимира за нос водит. Он по доверчивости верит. Вот что досадно! Вот что горько!.. Вот с чем Вася никогда не примирится!..
