Чем держит-то его? Жалостью: слабая-то я, беспомощная… «Чистая» была… «Чистая»!.. С тех пор от чистоты-то ее и белого места не осталось! Давно всю «чистоту» то свою с мужчинами за подарочки поистаскала. А он все верит! А он-то «жалеет»!.. Кипит у Васи на сердце. Злоба на «ту» разбирает.
– Василиса Дементьевна, долго ли, матушка моя, вы по квартире-то взад да вперед колесить будете? – перебивает Васины думы Мария Семеновна ворчливо. Силы-то свои поберегли бы. Для ваших же митингов пригодятся. Пойдите да усните как следует. Нечего супруга ждать. Коли с другой милуется, и вы его к себе не примете. Я ему тут, в гостиной, постелю.
Обняла Вася Марию Семеновну. И еще тоскливее стало. Чужой человек, а пожалел ее, Васю… А он, любимый, муж ее, друг только ту, другую жалеет… Бессердечную, хитрую, как змея оплетающую…
– Васюк, ты спишь? – Владимир вошел в спальню и лампочку зажег.
Вася в постели лежит, а глаза широко раскрыты. Разве с такой мукой на сердце заснешь?
– Нет, не сплю.
– Сердится на меня Васюк? А?
Присел на кровать, хочет Васю поцеловать. Но Вася решительно уклоняется.
– Так и есть! Сердишься!.. А уговор-то как же? Как другу, правду сказал… Сама просила. А выходит лгать лучше?
Вася молчит.
– Нехорошо, милая, если опять начнем друг друга укорять, ссориться… На что ты сердишься? Что я Нину навестил? Так ведь учти же, Вася, с тобою-то я все это время был неразлучно. А она одна. Ты думаешь, за болезнь мою не перемучилась? Не настрадалась?
Хочется Васе крикнуть: «А мне-то какое дело?» Но губы крепко сжала. Молчит. Только сердце бьется. Стучит.
– Ты не думай, Васюк, что там что-либо было. Я не один ее навещал, с Савельевым. Потом и Иван Иванович приехал… Надо было договориться… Ты хочешь знать, зачем я к ней сегодня же поехал? Ну, так знай, Вася, я ездил прощаться… Что смотришь? Не веришь? Ивана Ивановича спроси. Для того и его вызывал, чтобы он хлопоты на себя взял, помог бы Нине Константиновне отсюда уехать, квартиру ликвидировать и все такое.
– Куда же она едет? – глухо.
– В Москву. Савельев ее туда проводит, у него там родственники есть, Нина у них жить останется. А там и службу приищет. Так легче будет всем.
Вася молчит, а в глазах недоверие. Почему вдруг такая перемена? Что такое приключилось? Вдруг разлюбил?
– О любви мы говорить не станем. Это вопрос другой. А вот что так больше идти не может, это и Нина понимает. Уехать в Москву Нинино решение. Оно в ней давно сидит… В то утро, когда ты от меня убежала, отреклась от своего Володьки, Нина мне звонила и сказала, что дальше она так не станет жить… Либо – либо!.. Иначе она уедет в Москву…
– Ах вот что!.. Так вот где причина, что ты отраву принял: одна уже ушла, а другая грозится – либо женись, либо прощай!.. Теперь понимаю!.. Испугался ту потерять? А я-то дура!.. Дура косматая! Я-то думала: с горя обо мне жизни решиться хотел!..
Вася смеется истеричным, злым смехом.
– Как ты все теперь, Вася, искажаешь! Какая ты злая стала!.. Совсем не прежний Васюк-буян, – с тоскою говорит Владимир и встает с постели. – Так мы действительно ни до чего не договоримся… А я хотел тебе все рассказать, чтобы уже между нами потом скрытого не было… Да вижу теперь, чем больше правды, тем хуже. Чужая ты стала, недобрая!..
– Нет! Нет! Постой, Володя, не уходи. – Голос Васи звенит, будто стеклышки в нем битые. То звенит отчаянием Васино наболевшее сердце. – Договориться так договориться! Зачем ты ее в Москву посылаешь? Не меня ты любишь, ее!.. Любил бы меня, со мной бы сегодня остался!.. Только о ней забота! Только ее жалеешь!..
– Вася, Вася, как ты несправедлива стала! Если бы ты знала, сколько Нина за это время выстрадала… Ведь она, Вася, еще такая молоденькая, дитя настоящее! Никого у ней близкого нет… Все в нее грязью кидают. А за что, Вася? За то, что имела несчастье меня полюбить?… У тебя, Вася, и партия, и друзья. А у ней только я. Один ее защитник… Одна ее опора.
Ходит Владимир по комнате, руку за спину заложил, рассказывает Васе, что Нина ребенка ждала… Его ребенка… Его мечта!.. Сколько радости и сколько горя!
– Где же ребенок? – встрепенулась Вася.
– Что же, ты думаешь, Нина могла его оставить? А скандал? А твое горе? Тебя берегли… Нина плакала, убивалась… Но вместе решили, ради тебя, Вася, мы с Ниной и на это пойдем!
Ради нее? С чужой женщиной сговаривались, с чужой женщиной «берегли» ее, Васю, будто не друг она, не товарищ, а враг какой?… Не к ней пришел с горем Володя, а к «той», к Нине… Значит, та-то ближе? Значит, не Вася, а та, выходит, «своя», близкая, родная?
– Узнал я о том, что Нина беременна, в день твоего приезда. Теперь поймешь мою муку, Вася?
Вася молча кивает.
Рассказывает Владимир: чтобы сплетен не было, Нина отсюда уехала, в другой город. Савельев ее там устроил. Там и аборт сделала. Что-то с операцией не вышло, осложнение. Владимир ее навещал…
– Это тогда было, когда грузчики бастовали?
Да, приблизительно.
Гм… Вот отчего он плакал тогда в столовой! Из-за Нины. Конечно, не из-за грузчиков.
– А вернулась она в то утро, когда Савельев приехал? Так? – допытывает теперь Вася.
– Да.
– Понятно.
Оба молчат. Будто выжидают. Вот-вот польются злые, жестокие слова… Потом о них пожалеешь, да уж поздно!.. Изрешетят любовь, изуродуют, будто лицо, что оспой испорчено. И нет больше красы в ней, нет греющего счастья…
– Вася!.. – прерывает тяжелое молчание Владимир. – За что такая мука?! Кто в этом виноват? Клянусь тебе, я щадил тебя, щадил, пока сил хватало…
– Не надо было щадить, Володя, надо было верить, что я твой друг…
Владимир опять садится возле Васи и берет ее руку.
– Да, Вася, я знаю, что ты мне друг… Вот отчего мне так и тяжело. – И по старой привычке он кладет свою голову на Васино плечо. А Вася гладит, эту знакомую голову, и боль мешается со сладкой радостью… Все-таки он здесь, с ней! Все-таки по-своему любит!..
– Володя! Может, лучше, чтобы не она, а я уехала? – осторожно спрашивает Вася.
– Вася! Не начинай опять. Не терзай меня. Вместо того чтобы меня же поддержать, ты толкаешь меня на ложный путь… Я тебе душу выложил, как другу… Нет больше тайны у меня от тебя… А ты говоришь: я уеду.
– Ради тебя, Володя… Если ты ее любишь.
– Что любовь, Вася! Любовь любовью, но я ведь, Вася, сам понимаю: что у нас с Ниной общего? Не товарищ она, не может и другом быть таким, как ты… Мне ее жаль, мне за нее страшно… Что с ней станет, если я ее брошу? Если мы совсем разойдемся? У меня чувство ответственности перед ней… Понимаешь? Ведь я ее девушкой взял.
– Ну, Володя, это-то пустое. Подумаешь, какая ответственность! Не малолетка, сама понимала, на что идет. Да кто теперь на это внимание обращает?
– Это так по-пролетарски думается. А Нина другая. Ей это как камень на шее…
– Вот видишь! Я потому и говорю тебе: я уеду, а ты женись!..
– Опять, Вася? Я же просил тебя: не испытуй меня! Да теперь уже и поздно. Мы сегодня все решили. Нина Константиновна уедет в Москву в четверг. И крышка. Ставим точку.
Владимир говорит так спокойно, решительно, что Вася почти верит.
– А ты, милая Вася, потерпи еще несколько дней. Не изводи себя и меня… Уедет, и опять по-старому с тобой заживем. Да еще лучше прежнего. Еще одно горе вместе пережили, еще ближе станем.
Володя обнимает Васю. Целует Васины глаза.
– Я хочу с тобою лечь сегодня, Васюк! Позволишь? Устал я, голова кружится что-то.
Лег Владимир. Голову на Васино плечо положил. Да и заснул сейчас. А Вася не спит.
– Любил бы – приласкал бы! Любил бы – угадал бы Васину тоску… Смотрит она на Володину голову. Знакомая голова, а мысли в ней чужие, непонятные. Ресницы Володины лучистые прячут ласковые взгляды его, да не к ней обращенные. Губы жаркие Володины другую поцелуями-истомой мучают, в другой желания разжигают.
Острым язычком впилась змейка в Васино сердце. Кусает, терзает его… Сбросила Вася Володину голову с плеча… Чужой!
– Зачем гонишь своего Волю-солнечного? – в полусне шепчет Владимир.
Волю-солнечного? Чье это ласкательное? Не Васино… Спутался! О той и во сне думает. Злобно глядит Вася на спящего мужа. Разве это муж ее? Разве это прежний друг-товарищ? Разве это тот, кого полюбила Вася в те дни, когда за Советы боролись?
Чужой, совсем чужой.
Холодно Васе. Одиноко. Змейка тугим кольцом сердце обвила. Сосет. Над Васей издевается…
Городской сад. Запыленный, несвежий. Жаркое, истомное лето стоит. Не дождутся небесной влаги. Нет дождя. Деревья бы от пыли городской омыл, траву бы алчущую напоил…
Музыка.
Публики мало. Дети резвятся. Красноармейцы группками сидят, мимо музыки с барышнями прогуливаются. На скамеечке, в тени, поп в рясе сидит, на посох опирается, задумался. Рядом нянька, за малым ребенком приглядывает.
На эту-то скамейку и присели Вася с Марией Семеновной – в сторонке, а все видно.
Нину Константиновну ждут.
Что-то не видать нынче нашу кралю. А то, как музыка в саду, тут и наша сударушка. Нарядами щегольнуть. Барыни-то нарочно сюда ходят, чтобы поглядеть: какие моды нынче? У Нины Константиновны поучаются. У ней уж завсегда самое модное.
