- Да...
- С какого воспоминания начнем, Ната?
- С пляжа.
- Какое воспоминание о пляже?
- Когда мы находились там, на пляже.
- Закрой глаза, Ната, слушай только тиканье часов и расскажи мне, что случилось на пляже.
Я закрыла глаза. Попыталась слушать только тиканье часов, но я его не слышу. Я слышу лишь громкий автомобильный гудок на улице. Я не могу сосредоточиться.
- Пляж, Ната. Что произошло на пляже?
- Ничего...
Я знаю, что там, на пляже ничего важного не произошло. Не знаю, почему я выбрала это воспоминание, впрочем, какая разница. Я закрываю глаза и глубоко дышу. Наконец-то я слышу тиканье часов Только тиканье. Тик-так. Тик-так. Этот звук часов смешивается с плеском волн, неясным шумом прибоя. Я начинаю говорить.
- Мы с Бето одни, вокруг ни души, потому что к вечеру похолодало, и после ужина все
разошлись. А мы остались посмотреть на вечерние сумерки, и Бето снимал все на камеру. Я вижу стаю чаек на берегу. Я срываюсь с места и бегу к ним, взмахивая руками, словно я лечу. Бето обнимает меня и говорит, что я сумасшедшая и могу простыть. Я села у Бето в ногах, прислонившись спиной к его груди. Я чувствую его дыхание. Наше дыхание созвучно. Какое-то время мы молчим, только смотрим на солнце, которое вот-вот коснется воды. Еще несколько минут, пожалуй, даже секунд, и оно скроется за горизонтом, не оставив и следа. Я чувствую влажный песок под босыми ногами, а Бето рассказывает мне о домовом, который однажды покажется мне. “Это невозможно, – говорю я ему, – потому что домовых не бывает”. И он отвечает, что в мире невозможно только одно – то, что он меня разлюбит.
Я подавилась слезами.
- От десяти до одного, – мягко говорит терапевт, – насколько сильно причиняет тебе боль это воспоминание?
- Десять.
- Переходим к другому, Ната. Переходи к другому воспоминанию.
- Я не разута, но хочу разуться. Я ношу туфли на каблуках, которые натирают мне ноги. Все мои подружки пришли в кроссовках, а я – нет, потому что меня не предупредили. Они мне ничего не сказали. Я и не знала, что никто уже не ходит на каблуках, потому что нужно прыгать, мотая головой из стороны в сторону под ритм музыки без слов. Я сижу одна на тусовке, где уйма народу и хочу исчезнуть.
- Другое, Ната, – прерывает меня терапевт. – Переходим к другому. Не открывай глаза. Позволь себе нестись под тиканье часов.
Я глубоко дышу.
- Я ничего не слышу, только шелест листьев на деревьях, трясущихся на северном ветру. Я заваливаюсь на данное кем-то старое одеяло. Мы только что закончили играть в карты, причем я осталась последней, игра в континенталь мне никогда не удавалась. Мне сложно считать. Я продулась, но мне безразлично. Я чувствую себя счастливой. Алиса с друзьями радушно нас приютили – Риту, Карлоту, Альвара и меня – в своем жизнерадостном мирке в горах. Я гляжу на облако, похожее на бегущую борзую. Вот у нее глаза, уши и лапы. Четыре лапы. Замечательная борзая. Я моргаю, и борзая превратилась в необычную ракету. Я улыбаюсь. Я не хочу моргать, чтобы не упустить следующее превращение. Я сдерживаюсь, стою с открытыми глазами, не моргая, насколько хватает сил.
Тик-так.
- Моя собака. Родители пришли ко мне домой, потому что мне плохо. Мама сварила мне бульон, а папа принес в постель пончик. Они спросили, не хочу ли я, чтобы они оставили мне собаку. Я говорю “нет”, хотя хочу сказать “да”. Когда они втроем ушли, я сажусь на диван с блуждающим взглядом.
Тик-так.
Бето говорит мне, что это лишь на время. Нежно обхватив мое лицо руками, он смотрит
мне в глаза и говорит: “ Это только на время, любимая”. Любимая. Он называет меня любимой.
Тик-так.
- Не могу поверить, что он так смотрит на меня после стольких лет. Он пронзает меня
насквозь своим блеклым взглядом, и я понимаю, что он хочет меня поцеловать. Я притворяюсь. Беру банку пива, делаю глоток, я делаю вид, что ничего не понимаю. На самом деле, с тех пор, как мы уселись на террасе бара, я знаю, что Диего хочет меня поцеловать. Он говорит, что я очень красива, как всегда. Я отвечаю, что он такой же, как всегда, ничуть не изменился и никогда не повзрослеет, что он умрет через тысячу лет, считая себя Питером Пеном, хотя весь мир знает, что он дряхлый старик. Он подарил мне книгу песен.
Тик-так.
Я надела новое платье и чувствую себя совершенно счастливой. Прошло уже столько
месяцев, как я ничего не знала о Бето, и вот он снова мне позвонил, чтобы встретиться со мной, где всегда…
Я снова плачу, и не могу говорить.
Тик-так.
Я гляжу на красную болельщицкую футболку, разложенную на спинке дивана. Я не знаю,
что она здесь делает, не знаю, зачем эта красная футболка находится в моей квартире, словно говоря: “Привет, я пришла, чтобы остаться”. Я задыхаюсь.
Тик-так.
- У меня есть розовые брюки и футболка в розовую полоску, которые я никогда не
покупала. Я несу пакет с хлебом. Он тоже розовый, хотя был белым, когда мне его давала булочница. Прутья решетки, которых я касаюсь ключами, становятся розовыми и звонят, как колокольчики. Исчезла серость окружающего меня мира.
- Возвращайся, Ната, возвращайся. – Ее голос доносится до меня откуда-то издалека. Он звучит далеко-далеко. Пока не открывай глаза. Я только хочу, чтобы ты глубоко дышала. Глубоко.
Я дышу. Я устала. Безмерно устала.
- Вернись на пляж, Ната. Вернись, чтобы посмотреть сцену вечерних сумерек на пляже.
Я возвращаюсь на пляж. Сумерки цвета апельсина, яркого, сочного апельсина. Апельсиновый свет заливает меня, наполняет меня изнутри. Солнце целует воду.
- Открой глаза, Ната.
Я открываю глаза.
- От одного до десяти. Насколько сильно пляж причиняет тебе боль?
Я ищу ком в животе. Кладу ладонь себе на грудь, чтобы пальцами ощутить свое смятенное сердце. Но я его не чувствую. Я не чувствую боли. Я излечилась.
- От одного до десяти... Один.
- Хорошо, Ната. Ты начала с ним прощаться.
Глава 18 Корабль
Из консультации я выползаю вымотанной вконец. Сегодня был мой последний сеанс
терапии, и я так устала, что, думаю, что упаду в обморок. Я должна была какое-то время посидеть на входной лестнице, пока немного не прошло головокружение. На улице дождь льет, как из ведра, а я без зонта. Плевать, я только хочу добраться до машины, чтобы ехать домой.
Мне нужно будет позвонить Рите и Карлоте, сказать им, что у меня все хорошо, потому
что на протяжении этого многонедельного курса терапии я никого не хотела видеть. Вернее, не то, чтобы не хотела, скорее, не могла. Я позвоню им, когда приеду домой. Может, они захотят встретиться завтра. Мне нужно решить, расскажу ли я им о том, что со мной проделали. Ведь очень нелегко сознаться в том, что тебе стерли все воспоминания, оставив пустоту.
Я шагаю по улице по направлению к машине, а подойдя к месту предполагаемой
парковки, машины я не нахожу. Секунду я стою на пустом месте, где оставила машину. Я могла бы поклясться, что оставила машину именно здесь. Но теперь на этом месте стоит чужая машина. Ах, нет, жуть какая! Ведь это не та улица, вот блин, и этого ресторана не было! Хорошо еще, подумала я сейчас, что машину не угнали. Я поворачиваю за угол и иду до следующего перекрестка. Ничего себе, это опять не та улица! Должно быть, следующая. Я опять поворачиваю. За углом – длиннющая вереница машин, но все они чужие, моей машины нет. Я продолжаю путь, свернув за очередной угол. Вот ведь незадача, не город, а лабиринт, сплошная неразбериха. А дождь все усиливается. Да где же, черт возьми, я оставила машину? Я нажала кнопку управления, вдруг она все-таки поблизости, тогда я увидела бы включенные фары. Ничего, ничего не включилось… Лучше всего – вернуться ко входу в консультацию и оттуда искать дорогу.
Ну и дождина, я промокла насквозь. Я повернула на улицу и оказалась у боковой двери
театра, где стоял припаркованный автобус и несколько ожидающих посадки супружеских пар. Уверена, они приехали из другого города, чтобы посмотреть спектакль, а теперь все возвращаются домой, обсуждая уведенное и поездку. Интересно, понравились ли им костюмы и постановка, и хорошо ли играли актеры? Люди уже пожилые, должно быть, на пенсии, да и женаты долгое время, лет тридцать, а то и больше. Скоро они приедут домой и будут ужинать вместе, даже если будет поздний вечер. Будут спать, обнявшись. Надо же, тридцать лет! Тридцать лет, за это время могло быть все. Быть может, кто-то из этих людей поднимающихся в автобус, когда-нибудь кому-то изменял. А, может быть, и нет. Возможно, какие-то из этих пар терпеть не могут друг друга и только сохраняют видимость хороших отношений перед другими парами, как сейчас, а позже, дома и словом не обмолвятся друг с другом. А некоторые из них, пожалуй, по-прежнему будут смотреть друг другу в глаза, как в первый день. И будут, вероятно, любить друг друга.
Да и какая, в сущности, разница, что они будут делать? Важно то, что они полны
воспоминаний. Их жизни богаты, они всегда будут наполнены воспоминаниями. Не так, как моя, в которой уже ничего нет.
