и опасная территория, куда не стоит соваться безответственным, легкомысленным авторам.
А если уж сунулись – несите ответственность. И если вы на самом деле считаете, что
наркотики это хорошо, тогда имейте смелость говорить открыто и, если потребуется,
бороться и страдать за свои взгляды. Может быть, вы все еще принимаете наркотики?
Откуда в вас эта нерешительность?
КИСЛО-ПТИЧКИН: Хыстьялдстрбагрякдззззграхличестклопрдкласбухряк.
ВЕДЕНЯПИН: Боже, что это было? И откуда этот мерзкий запах в студии? Бажен, с вами
все в порядке?
КИСЛО-ПТИЧКИН: Михаил, почему ваши вопросы всегда длиннее моих ответов? По-
моему, это противоречит принципам интервью.
ВЕДЕНЯПИН: Это не интервью, а разговор по душам, как явствует из названия передачи.
КИСЛО-ПТИЧКИН: Хорошо. Усвойте и вы одну вещь. Мой стиль сформирован не
нерешительностью, а отношением к этому миру. Как я уже неоднократно пытался вам
объяснить, я стараюсь максимально объективно этот мир изобразить, то есть со всеми его
уродствами и извращениями. И это совершенно не означает, что я хочу жить в таком мире.
Наоборот, он меня пугает. В жестокости этого мира я убедился еще в детстве: люди были
пропитаны злобой независимо от того, какие уровни они занимали. Для меня творчество
является своего рода терапией, через свои тексты я лечусь от извращенности этого мира,
нашего общества. И, умоляю, не надо воспринимать все так однозначно. Если мои герои
помешаны на запахе использованных пемз или облизывают старческие пятки – я не имею в
виду именно это. Это метафора.
ВЕДЕНЯПИН: Спасибо, успокоили. То есть на самом деле, в жизни вы лапушка?
КИСЛО-ПТИЧКИН: Не понимаю вашей иронии. Я замкнутый, семейный человек, люблю
природу и животных. У меня три дочери и три сына, шесть собак и четыре кошки, пять
волнистых попугайчиков, восемь морских свинок и одна жаба. И я очень люблю свою жену.
ВЕДЕНЯПИН: Как оценили «Сованщину» ваша супруга и дети?
КИСЛО-ПТИЧКИН: Гухдых. Не надо смешивать жизнь и литературу. По крайней мере,
мои близкие это понимают.
62
ВЕДЕНЯПИН: Вот вы говорите, творчество для вас терапия, а что прикажете делать
читателям? Что, если ваши оздоровительные методы противопоказаны другим? Ведь не все
же воспринимают этот мир так, как вы.
КИСЛО-ПТИЧКИН: Это не проблема автора. Главное – отвечать за свои слова в жизни, а
автор не отвечает за свои слова на бумаге. Меня не волнует, что кто-то из читателей может
воспринимать меня негативно – это их проблемы. Я не могу разжевывать для каждого то, что
написал. Никогда этого не делал и не буду! Писатель – это обычный человек, о жизни он
знает не больше остальных. Просто он умеет комбинировать слова так, чтобы читатель о
чем-то задумался, вот и все. А этот образ писателя как инженера человеческих душ и их
врачевателя – это навязанная нам советская философия, она не имеет к реальности никакого
отношения.
ВЕДЕНЯПИН: Если я правильно понял, вы утверждаете, что писатель не несет
ответственности за свои произведения?
КИСЛО-ПТИЧКИН: Совершенно верно.
ВЕДЕНЯПИН: В таком случае государство имеет полное право делать с вашими
произведениями, что угодно. А в предъявленном вам – как многие считают, несправедливо –
обвинении, и в вашем тюремном заключении нет ничего зазорного.
КИСЛО-ПТИЧКИН: Почему это? Я стал жертвой ново-тоталитарных замашек нашего
правительства. Как вам должно быть известно, этим решением государство нарушило мои
права, свойственные демократическому обществу, наше правительство посчитало себя
вправе лишить меня свободы слова.
ВЕДЕНЯПИН: Бажен, поумерьте свой демократический пыл. Вы же сами говорите, что не
несете ответственности за написанное. Дальше происходит следующее. Властные структуры
утверждают, что ваше творчество опасно для общества, что вы, скажем, пропагандируете
насилие или распространяете порнографию. Государство законодательством обязуется
ограждать население от подобных напастей, и оно налагает запрет на ваши книги и лишает
вас свободы. Здесь мы приходим к логическому противоречию. Если вы не несете
ответственности за свой роман – это значит, что вы не знаете, представляет он опасность для
общества или нет. Просто так оставить эту проблему государство не имеет права, – оно
законным образом несет ответственность перед народом. И раз вы не знаете, что на самом
деле представляет собой ваше произведение, вы сами же развязываете руки власти – вы
даете ей моральное право самостоятельно решать, вредоносна книга или нет. Скажем, если
бы вы отвечали за свои слова не только в жизни, но и на бумаге – что, на мой взгляд,
естественно – вы бы тогда, по крайней мере, имели право опротестовать решение
государства и бороться с ним. Но вы не имеете такого права, потому что не несете
ответственности за книгу, хотя формально являетесь ее хозяином. По вашей воле эта книга
как бы ничья. Но все удары все равно посыплются на вас и на издательство, так вы
формальные хозяева.
КИСЛО-ПТИЧКИН: Ну и кто же из нас двоих крючкотвор?
СВЕТЛАНА: А…
ВЕДЕНЯПИН: Подождите, Светлана. Бажен, прошу вас, объясните мне, как может
существовать свобода слова, если за это слово никто не несет ответственности? Ведь
ответственность – это базис демократического строя, и без нее демократия превращается в
абсурд, фарс. Если вы не несете ответственности за своих читателей, не взвешиваете своих
слов и не видите возможных нездоровых последствий – вы, во-первых, лишаетесь в
демократическом плане права голоса (вы ведь вне системы взаимной ответственности), а, во-
вторых, становитесь опасным общественным элементом. Грубо говоря, вы превращаетесь в
вирус.
КИСЛО-ПТИЧКИН: Бульк-жощихих-бьельтрвв.
ВЕДЕНЯПИН: Не понимаю, что вы там бормочете. Черт побери, почему так воняет в
студии? Почему мы должны работать в таких условиях? Извините, уважаемые слушатели.
Простите, Бажен. Так вот продолжим. Я внимательно следил за вашим делом и был крайне
63
раздосадован тем, что и вы, и главное – российские СМИ, по сути, убеждали народ в том, что
безответственная свобода слова – это и есть демократия. Я не мог встать на вашу сторону –
хотя как критик отношусь к вашему творчеству с превеликим интересом – не мог встать
потому, что из ваших собственных произведений не ясно, на чьей же стороне вы сами. Ваши
защитники тем временем свободно подменяли понятие «порнография» – «художественными
особенностями текста», а «насилие» – «критикой существующего в обществе строя». Да,
может, оно и так, думал я, но где же автор? Я находился в поисках автора и не нашел его.
КИСЛО-ПТИЧКИН: Что-то не пойму, в чем ваш вопрос?
ВЕДЕНЯПИН: Вопрос? Да нет у меня к вам никаких вопросов. Все уже сказано, Бажен.
Однако подведу итог. Если вы предполагаете существование безответственной свободы
слова, тогда стоит признать законной любую террористическую выходку. Согласно вашей
философии, терроризм – это демократическая свобода. А текст без автора я склонен считать
бомбой замедленного действия.
КИСЛО-ПТИЧКИН: Вы коверкаете мои слова и приписываете мне то, чего я не говорил.
ВЕДЕНЯПИН: Вы считаете творчество важным моментом в вашей жизни?
КИСЛО-ПТИЧКИН: Да это так.
ВЕДЕНЯПИН: Как может человек, отвечающий по жизни за свои слова, не нести при этом
ответственности за то, что он считает самым важным в своей жизни – за свое творчество?
КИСЛО-ПТИЧКИН: У нас с вами разные взгляды на природу творчества. Блмс.
ВЕДЕНЯПИН: Положим. Ответьте мне на другой вопрос. Если творчество является для
вас родом терапии, зачем вы публикуете свои тексты? Ведь, скорее всего, терапевтическую
ценность для вас представляет непосредственно создание произведения, а не его
публикация?
КИСЛО-ПТИЧКИН: Позвольте, милейший, я же должен на что-то жить.
ВЕДЕНЯПИН: Бажен, я наверно не угомонюсь. Вы вообще понимаете, что ваши книги
могут причинить вред? Скажем, если ваше творчество может врачевать, почему не
предположить, что ваши же книги могут быть заразными? Простейший пример – кому-то
можно есть апельсины, а у кого-то на них аллергия.
КИСЛО-ПТИЧКИН: Я никого не заставляю читать мои книги.
ВЕДЕНЯПИН: Есть, знаете ли, лекарства, которые можно получить только по рецепту.
Так заведено потому, что эти, скажем так, спорные лекарства одновременно могут оказать
кому-то вред. Ваши книги – однозначно спорные, потому что в них отсутствует авторская
