— Он не отвез тебя в больницу?
— Нет, он привел врача в номер. Доктор осмотрел меня и прописал какие-то таблетки, — она вдруг замирает и говорит:
— Мне кажется, мне стоит воспользоваться одной. Не мог бы ты принести ее сюда?
Я иду в гостиную и роюсь в ее сумочки. Таблетки лежат в прозрачной бутылочки, с белой завинчивающейся крышкой. На бутылочки нет надписи. Я раскручиваю крышку, достаю одну таблетку и запихиваю ее в карман брюк. Потом наполняю стакан водой и достаю еще одну таблетку из бутылочке. Я возвращаюсь к Сноу и протягиваю стакан с водой с таблеткой.
— Там не написано, что это такое. Что ты пьешь?
Она кладет таблетку на язык и запивает водой.
— Не знаю, что это такое, но эти таблетки мне помогают.
Я забираю у нее стакан и ставлю его на тумбочку у кровати.
— Итак, — говорю я. — Ты не пошла в полицию.
— Нет. Ленни сказал, что уже слишком поздно. Эти мужчины могли запросто покинуть страну. И кроме того, я так и не смогла отчетливо вспомнить их лица. Их изображения все время были какими-то расплывчатыми. В какой-то момент я испытывала к ним жуткую ненависть и хотела, чтобы их настигло наказание. Я даже молилась, чтобы кара небесная достигла их и с ними случилось что-то ужасное, но потом постепенно я перестала их вспоминать.
Я смотрю на ее опухшее лицо от слез.
— Они не использовали презерватив. Ты проверялась на инфекции?
Она отрицательно качает головой.
— Ленни всегда пользуется презервативом, и именно поэтому я очень осторожна с тобой.
Я не чувствую ярости, хотя мне казалось, что должен. Внутри у меня все, словно во льду, заморозилось. Я хочу Сноу, и я безумно хочу отомстить за нее. И я получу и то и другое.
— Теперь ты понимаешь, почему я обязана Ленни? Я была полностью разрушена, а он оставил меня с собой и выходил. Я не могла вернуться в Индию. Мне было слишком стыдно. И я не могла устроиться на работу. Он содержал меня и предоставил мне защиту. И единственное, что он попросил взамен, когда мне стало лучше, немного удовольствия для себя.
— Пошел он на х*й. Ты ничего ему не должна, Сноу. Он злоупотреблял тобой.
Она отрицательно качает головой.
— Нет, нет, ты не понимаешь. Существует старое английское слово — bereafian. Оно означает лишать, отнимать, захватывать, грабить — все это и случилось со мной. Я была захвачена и разграблена. Не в материально плане. Я испытала шок от потери себя. Непередаваемый. Это было так ужасно, что когда я выползла из того номера, я больше походила на мертвеца. Я без сознания упала к его ногам. Он подобрал меня и стал выхаживать, но я все равно не могу отчетливо вспомнить все события. Все равно, все остается таким размытым.
Она хмурится, пытаясь опять что-то вспомнить.
— У меня такое чувство, словно между мной и теми событиями стоит толстое матовое стекло, образы тех мужчин напоминают пауков, которые с шипением и разъяренные скребут своими лапами по полу и по стеклу... испытывая беспомощность. В какой-то момент я перестала есть. Единственное, что я, на самом деле, помню, как снаружи лил и стучал дождь, а мой гнев походил на тлеющий металл на раскаленных углях. Тогда время для меня остановилось, я чувствовала постоянную ярость и жажду отмщения. Я не видела будущего. Месяцами я не выходила на улицу. Если бы не мои таблетки и Ленни, я бы не выжила. Можешь ты поверить, что я мылась только, когда Ленни вел меня в душ, засовывал внутрь кабины и открывал кран с водой?
Она смотрит на меня умоляющими глазами.
— Он терпел от меня все в течение нескольких месяцев. Я была, словно лишившаяся рассудка. Я спала весь день с задернутыми шторами. Боялась всего. Я не могла даже самостоятельно спуститься в магазин, находящейся на углу. Он видел все, но не сдавался. В первый раз я почувствовала себя немного ожившей — весной, я шла по тротуару и увидела дождевого червя, извивающегося на бетонном тратуаре.
Она задумчиво улыбается.
— Я присела на корточки, вдруг передо мной возникло лицо Цитры. «Когда ты увидишь червя на асфальте, запомни, это плохой день. Возьми его и положи на траву или на землю». Поэтому я осторожно подняла его и отнесла в своих ладонях в парк. Я оставила его на траве, и он тут же зарылся в землю, и весь окружающий мир даже не понял, что произошло. А я почувствовала тогда, что в мире вокруг меня все хорошо. Да, у меня были плохие дни, но я снова нашла траву и землю. Вот так, в этот день.
— Ему следовало отвезти тебя к нужному специалисту, обследовать и назначить соответствующее лечение. Вместо этого он держал тебя, словно в клетке, манипулируя и используя тебя.
— Это не так, Шейн. Это было не его решение. Я не хотела никого видеть, даже врача. Мне было слишком стыдно. Я не могла позволить, чтобы другой мужчина обследовал и касался меня. Он приносил мне лекарства.
— Я почти уверен, что те таблетки, которые он тебе давал не правильные. На бутылочки даже нет названия препарата. Я настолько хорошо знаю его, что думаю, эти таблетки еще больше способствовали, чтобы ты была зависима от него. И то, что он запер тебя в квартире и не позволял никакому другому мужчине прикоснуться к тебе, пока сам на стороне оприходовал любое количество шлюх? Как ты думаешь, он, действительно, помогал тебе?
26.
Ленни
Я вас умоляю. Двери лифта открылись, и эта экзотическая черноволосая, зеленоглазая красавица буквально подползла к моим ногам и отдала себя мне. Я не просил ее об этом. Я не принимал участия в ее похищении и изнасиловании, и не просил, чтобы потом ее бросили к моим ногам.
А что бы вы сделали на моем месте?
Отвели ее в полицию и оставили бы там?
Ни за что. Я не добрый самаритянин.
Кроме того, я не хотел, чтобы полиция вынюхивала и ползала по моей гостинице, пытаясь что-то отыскать, имеющее ко мне прямое отношение. Эта девушка была как подарок с небес. Да, конечно, она была в синяках. Господи, ублюдки поработали с ней хорошо. Шестеро, позже сказала она мне. Но даже несмотря на то, что все ее тело было покрыто синяками, она все равно оставалась роковой красоткой.
Поэтому я забрал ее себе. Можно сказать, что все это время я чинил и латал ее, все же она была не на прогулке в парке. С ней было очень, я бы сказал, чертовски тяжело. Первые несколько месяцев были просто ужасными. Она бродила, как призрак, в полубезумном состоянии, иногда я ловил себя на мысли, что может она окончательно сошла с ума. Она все время пыталась оттереть себя мочалкой, сделать чистой, поэтому скребла и царапала саму себя до крови. А потом начались кошмары, она стала просыпаться по середине ночи, крича в агонии, как будто ее резали и кромсали, трясясь всем телом и рыдая так, что постепенно из-за своих рыданий входила в ступор.
Но самое смешное, у меня ни разу и в мыслях не было — сдаться, поднять белый флаг и признать свое поражение. Она была подарена мне свыше. В этой говенной жизни не часто вам может быть предоставлен такой подарок — особенный подарок. Вам и так приходится драться за каждый дюйм, а уж такое сокровище, как она...
Мой отец говорил, дайте ослу страницы из прекрасной книги, и он съест их, дайте ребенку те же страницы, и он все их исчеркает, но дайте эти страницы умному человек, и он прочтет их. Я всегда знал, что для меня она была страницей. А ослы попытались ее съесть. Я понимаю, что никогда не могу прочитать ее. Но я могу исчеркать через какое-то время.
Потребовалось время, прежде чем я мог ее исчеркать. Месяцы.
Но пришел день, когда я раздвинул ее белые бедра и вошел в нее. Трахать ее было совсем другое, по сравнению с любой женщиной. Я не могу это объяснить. Когда я трахал ее, у меня было такое чувство, что я трахаю гребаного ребенка или молчаливое животное. Не то, что я когда-либо трахал ребенка или животное, нет. Это я просто так думаю, что это было очень похоже. Она никак не отвечала, потому что ей не нравилось заниматься сексом. Она никогда не кончала, и я никогда не пытался доставить ей удовольствие, заставив ее кончить. Видите ли, мне нравилось, что она не получала от этого удовольствия. Это своего рода было чем-то девственным и чистым. Как в былые времена, когда жены занимались сексом с мужем, чуть ли не терпя это занятия, стиснув зубы. Таких женщин больше не существует.
Сейчас каждая еб*ная сука вставляет в свою мокрую п*зду десятидюймовый вибратор и получает уйму удовольствий. В этом есть что-то низкое. Я имею ввиду, в этих действиях. В этом есть что-то совсем неправильно — порочно, что волнует меня в какой-то степени, потому что я чувствую, что она не хочет, чтобы я был внутри нее, но позволяет мне это, испытывая благодарность. Она принадлежит мне. Как ваше домашнее животное принадлежит только вам. И вы можете делать с ним, что угодно, потому что вы — хозяин.
Мне нравится быть хозяином такой изысканно красивой женщины. Я бы купил ей ошейник и отвез ее в город, чтобы показать всем, если бы мог. Возможно, когда-нибудь так и сделаю. Я отвезу ее в одно из тех извращенных мест, где мужчины водят своих женщин на поводке. И женщинам приходится передвигаться на четвереньках, как сучкам. Но есть одна проблема с этими клубами, там нужно делиться. я не смог бы поделиться ею. Только мой член, чтобы ни случилось, поскольку это моя девочка.
