За такие его речи, а также за привычку всё делать строго по инструкции и по уставу, коллеги даже шутливо называли Синельникова “немцем”. Впрочем, называли они его так совершенно без злобы и зависти, а товарищ Поскрёбышев ни разу даже полунамёком не упрекнул Синельникова в том, что застать того на рабочем месте не в рабочее время было практически невозможно. Да и в чём упрекать-то? Свою работу Синельников всегда выполнял аккуратно, точно и тщательно.
Старший лейтенант Синельников спускался по лестнице служебного выхода, но его не отпускало смутное ощущение какого-то беспокойства. Что-то не так, что-то он упустил. Что-то важное.
А что?
Форточку в кабинете он закрыл, дверь запер и опечатал личной печатью, недельный отчёт сдал, как положено. Тогда что?
Одним из достоинств Синельникова, за которое его высоко ценил товарищ Поскрёбышев, была феноменальная, прямо фотографическая память. Ему достаточно было один раз взглянуть на текст, чтобы потом, даже спустя довольно продолжительное время почти точно воспроизвести его по памяти. Это его умение в бытность обучения в училище не раз помогало ему легко сдавать экзамены и зачёты. И Синельников начал последовательно прокручивать в памяти недавние минуты. Итак, что он сделал перед выходом?
Снял с вешалки фуражку и надел её. Не то, раньше. Закрыл форточку. Не то. Потушил в пепельнице окурок. Не то. Закрыл и опечатал сейф. Не то. Аккуратно подровнял на своём столе стопку адресованных товарищу Сталину писем, доставленных сегодня уже в самом конце дня. Это работа на понедельник, сегодня их читать некогда. Всего писем около тридцати штук, все — от граждан СССР, первичным разбором зарубежной корреспонденции товарища Сталина Синельников не занимается.
Стоп.
Письма. А что в них не так? Кажется, всё как обычно. Обычные письма товарищу Сталину, их ежедневно приходят сотни. И всё-таки что-то в этих письмах было неправильно, что-то беспокоило Синельникова.
Старший лейтенант нерешительно остановился на лестнице, потоптался на месте, а затем уверенно развернулся и принялся подниматься обратно наверх. Пожалуй, сегодня он изменит своим принципам и немного задержится на работе, он понял, что его беспокоило.
Наверху стопки разномастных конвертов лежал длинный узкий белый конверт из превосходной бумаги. Синельников узнал почерк, которым был написан адрес на этом конверте. Совершенно точно, этот почерк на конверте он уже видел…
[31.08.1940, 18:07 (мск). Ленинград, лаборатория городской конторы Госбанка СССР]
— Разрешите, Борис Евгеньевич? — в приоткрытую дверь кабинета просовывается вихрастая голова паренька лет восемнадцати.
— Что у тебя там, Матюшкин? — хозяин кабинета прерывает чтение очередного отчёта и с недовольным видом смотрит на вихрастую голову.
— Вот, у меня тут не получается, — виноватым голосом говорит голова.
— Балбес ты потому что, Матюшкин. Балбес и разгильдяй. Учишь вас, учишь, а толку чуть. Только юбки одни на уме.
— Не только юбки.
— А к Ковалёвой в столовой сегодня кто клинья подбивал? Думаешь, я не заметил?
— Извините, я больше не буду.
— Ага, “не буду”. Так я и поверил. Да не торчи ты в дверях, заходи, раз уж пришёл. И дверь прикрой за собой, а то сквозит. Говори, в чём дело.
— Вот, не получается у меня, не сходится. Никак не пойму, в чём дело.
— Что это такое?
— Акт об утилизации, обычное дело.
— И что не получается?
— Так, положено же перед утилизацией подлинность проверять, а у меня не получается. Я всё по инструкции делаю, честное слово.
— И что?
— Вот, посмотрите какой червонец странный.
— А что в нём странного? Обычная ветхая купюра. Утилизуй смело, такую рвань выдавать людям мы права не имеем.
— Борис Евгеньевич, это фальшивый червонец.
— Опять же, что ж с того? Бывает. Но тогда утилизовать нельзя, составляй акт, в милицию передадим, а дальше уж пусть у них голова болит.
— Но это настоящий червонец, не фальшивый.
— Погоди. Сам же только что сказал, что он фальшивый. Ты что, пьян что ли, Матюшкин?
— Никак нет, трезвый.
— А что ж ты меня тут путаешь? Так настоящий червонец, или фальшивый?
— Настоящий. Но фальшивый.
— Это как?
— Я проверил всё, всё! По всем признакам это настоящие деньги. Вот только…
— Что?
— Червонца с таким номером в СССР не выпускалось…
[31.08.1940, 18:17 (мск). Москва, Кремль, рабочий кабинет товарища Поскрёбышева]
Старший лейтенант Синельников попрощался и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Всё, теперь у него точно совесть чиста и он со спокойной душой может идти домой отдыхать. И так уже задержался на работе на семнадцать минут дольше положенного времени.
Александр Николаевич посмотрел на закрывшуюся дверь, а затем перевёл взгляд на белый конверт в своих руках. Синельникову с его памятью он, конечно, верил, но лучше всё-таки перепроверить.
Поднявшись во своего стула, Поскрёбышев открыл сейф и достал оттуда фотокопию другого конверта. Сам конверт находился сейчас у Меркулова, но фотокопию его Поскрёбышев себе на всякий случай приказал сделать. Вот она и пригодилась.
А действительно, очень похоже. Можно, конечно, провести графологическую экспертизу, но и без неё видно, что писал, видимо, один и тот же человек. Такие характерные завитушки на буквах “р” он делал. Опять же, и письмо пришло из Ленинграда, как и то, первое.
Немного подумав, Александр Николаевич очень аккуратно вскрыл конверт, достал оттуда сложенный листок белоснежной бумаги и прочёл его. Ничего любопытного текст не содержал, обычное письмо с восхищением товарищем Сталиным и пожеланием ему здоровья. Самое обычное письмо, таких приходят десятки каждый день. Да, письмо обычное, и если бы не почерк автора, то оно прямиком направилось бы в архив. Но почерк, какой почерк!
Ведь Поскрёбышев знал о задании, поставленным товарищем Сталиным органам. Знал, что и НКВД и НКГБ буквально носом землю роют, пытаясь найти отправителя первого письма. И тут вдруг такой подарок — этот таинственный отправитель присылает ещё одно письмо.
Да, нужно сообщить. Только вот кому? Александр Николаевич сел обратно на стул и задумчиво посмотрел на телефон перед собой. Кому же позвонить? Берии или Меркулову, кому? Впрочем, решал этот вопрос заведующий особым сектором ЦК недолго. После ареста в прошлом году жены отношения Поскрёбышева и Берии сложно было назвать дружественными, так как Александр Николаевич имел веские основания предполагать, что тот арест произведён НКВД при самом активном участии наркома.
Поскрёбышев дал указание найти Меркулова и соединить его с ним для передачи важной информации. А пока он ждал за своим столом звонка главы недавно созданного наркомата госбезопасности, то рассеянно вертел в пальцах загадочный конверт. И взгляд его зацепился за странную надпись на тыльной стороне конверта.
Крошечными голубенькими буковками там было отпечатано: “Издатцентр “Марка”. Россвязь. 2007.”…
—…науке это неизвестно, — Александр Степанович разводит руками, умолкает, удивлённо смотрит на прыснувшую в кулак Ленку и продолжает: — Круглова! Что тебя так рассмешило? Разве я сказал что-то смешное?
— Извините, Александр Степанович, — немного смущается Ленка. — Просто Вы мне сейчас одного персонажа напомнили, он тоже так про Марс говорил.
— Какого персонажа? Из какой-то книжки? И из какой же, разреши полюбопытствовать?
— Да Вы её не читали, это очень малоизвестная книжка.
— Да? Возможно. Но это насчёт Марса мы не вполне уверены, а вот на Венере жизнь есть практически наверняка, ведь эта планета, фактически, близнец нашей Земли. И весьма возможно, ребята, что там мы даже встретим собратьев по разуму! И вам, именно вам, сейчас сидящим за партами, лет через двадцать доведётся общаться с ними. Как знать, быть может сейчас передо мной сидит человек, который первым начнёт исследовать джунгли и океаны Утренней Звезды!
— Нет там никакой жизни, — едва слышно бубнит себе под нос Ленка.
— Круглова! Что ты опять бормочешь?
— Я говорю, — громче, на весь класс, повторяет Ленка, — я говорю, что на Венере жизни нет. Никакой, ни разумной, ни неразумной. Вообще никакой.
— С чего ты взяла? Что, по-твоему, нужно для зарождения жизни?
— Жидкая вода и источник энергии.
— Хм… Несколько прямолинейно, но, по сути, верно. Так на Венере это есть.
— Энергия есть, а вот с водой там тяжко. У них вся вода давно в космос испарилась.
— Как это? На Земле не испарилась, а на Венере испарилась?
— На Земле не так жарко. На Венере температура у поверхности градусов шестьсот и давление чудовищное. Жидкой воды быть не может, она вся выкипела, поднялась паром в верхние слои атмосферы, а оттуда её солнечным ветром в космос сдуло.
